– Но нашелся тот, кто сдал беднягу Соколова и без Семена, да, Лясь? Вернее, не тот, а та. Я осеклась и покраснела. Вот правильно говорят: не судите – и не судимы будете! Лизка, верная подруга, поглядев на меня с жалостью, открыла и снова закрыла рот. Хотела, видимо, что-то сказать, чтобы отвлечь от меня внимание, но не нашлась… А, нет, нашлась! – Слушайте, я вот не поняла, как так вышло, что все найденные жемчужины оказались не природными, а культивированными, с ядрышками? – Чего? – удивился Семен и непонимающе захлопал глазами. – Откуда они были, те неправильные жемчужины, если не из шишака? – уточнила свой вопрос подруга и тоже взвихрила воздух ресницами. Тут вдруг снова затряслась, как отбойный молоток, притихшая было баба Дуся. Ей опять предложили водички, и она снова отказалась и поманила узловатым пальцем внука, а когда он подался к ней, спросила: – А помнишь, Сема, Ольку, мою двоюродную внучку, младшенькую Ирки, сестры моей? – Ту бирючку, что у нас почти два месяца гостила и из светелки своей почти не выходила никуда – ни в кино, ни на танцы? – Семен гримасой показал, что воспоминанием о нелюдимой Ольке не дорожит. – Олька в Торопце живет, – объяснила старуха. – На комбинате работает, где народные промыслы восстанавливают. Специальное училище закончила, колледж по-нонешнему. И как раз у нас, в светелке сидючи, она свою дипломную работу делала. – Из жемчуга?! – догадалась я. – А ты смышленая, – похвалила меня бабка. – Может, если за дурня моего выйдешь, хотя бы правнуки у меня не безмозглые будут. – Бабуля! – возмутился Семен. – Что бабуля? Я уже сколько лет бабуля! – Старуха завозилась было, опять попыталась подняться, но махнула рукой. – Ну-ка, Сема, принеси мой сундук. – Зачем? – За надом! Тащи, я сказала! – Бабка пристукнула в пол клюкой. Семен поднялся, вышел из кухни и вскоре вернулся с деревянным ящиком размером со средний чемодан. – Тут у меня все для рукоделия. – Старуха ласково погладила выгнутую крышку поставленного у ее ног сундука и откинула ее. Мы с Лизкой – любопытные Варвары! – чуть не треснулись лбами, разом сунувшись посмотреть, что в ящике. Там было много всего. Коробочки бумажные и жестяные, пакетики, мешочки и узелки – все ужасно интересное, шуршащее и гремящее, снабженное, что характерно, старательно выписанными номерами – наверняка присутствующими и в просторной бумаге, приклеенной изнутри к сундучной крышке. Я подумала, что знаю теперь, от кого Семен Буряков унаследовал тягу к аккуратному складированию и систематизации барахлишка. – Вынимай, вынимай, – поторопила баба Дуся Лизку. Та успела достать из сундука пару старинных жестянок и теперь трясла ими, как погремушками, по звуку пытаясь угадать содержимое. По-моему, в банке из-под монпасье были иголки, а в коробке от чая – пуговицы. Я потеснила подругу у сундука с сокровищами, и в четыре руки мы перегрузили его содержимое на половичок. – Доставайте уже, – разрешила старуха, когда на дне осталась только картонная коробка с логотипом всемирно известной фирмы – производителя спортивной обуви. – Адидас, адидас, и чего ты нам припас? – пробормотала я. У меня, как я уже говорила, от волнения всегда недержание словес начинается. Лизка подняла коробку: – Тяжелая! Она хотела тряхнуть ее, но бабка не дала и забрала у нее с укоризненными словами: – Тише, тише, аккуратнее… Легла на стол картонная крышечка, рядом встала сама коробка. – Э-э-э… – придушенно вякнул Семен. – Это что? – чуть более развернуто спросила я. А руки мои уже тянулись к содержимому обув-ной коробки, скользили по множественным гладким выпуклостям, бело-розовым и шишковатым… – Ну? Хотели смотреть – так смотрите! – хмыкнула довольная произведенным впечатлением бабка. – Так, я не понял! – Митяй, забыв, что он не в форме, зашарил по горловине футболки, пытаясь расстегнуть отсутствующие пуговки. Когда это не удалось, он обмахнулся ладошкой, с трудом оторвал взгляд от жемчугов в коробке и уставился на друга: – А что ж ты, Сема, продал, я не понял? – Шишак, – сказал Семен и посмотрел на свою бабку, как доверчивый ребенок на ловкого фокусника. – Шишак же? – Шишак, шишак. – Баба Дуся погладила взрослого внука по голове. – Только не тот. Ты, Сема, продал Олькину дипломную работу. Как ее? Копию. – Реплику, – подсказала я, вспомнив, как это называют мои кормильцы «Тренды-бренды». – И хоть бы подумал, дурья твоя башка, – старуха перестала гладить внука и оттягала его за вихры, – неужто бабка у тебя такая тупая и темная, что стала бы дорогущую вещь держать на виду, в доступном месте, где ее стибрить проще простого? Мне наш завклубом, умный мужик, Епифанов, знаете его? Мы с Лизкой энергично закивали, показывая, что умного мужика Епифанова знаем прекрасно. Митяй, ревнивец, насупился. – Он мне давно объяснил: мол, это вещь значительной ценности, материальной и культурной, нельзя такую утратить. Вот я и позаботилась… – Какая вы, бабушка Евдокия, умная! – жарко восхитилась Лизка. – Так, получается, это что? Старинный ценный шишак все это время находился в доме? – додумался наш участковый и аж просветлел. – Никто, стало быть, ничего не крал! – И он радостно подпихнул локтем Семена. – Выгораживаешь друга? – съязвила я. – Нет, ну правда же! – ликовал Митяй, чуть в ладоши не хлопая. – Не преступление, а недоразумение, можно дело закрывать, всем спасибо, все свободны! – Он покосился на меня: – И Соколова твоего тоже отпустят с миром! – Я извиняюсь, а не подскажете, сколько стоит та реплика, которую банкир купил у Семена за два миллиона? – простодушно поинтересовалась Лизка. – Да кто считал? – пожала плечами баба Дуся. – Работа сложная, тонкая, а материал-то Олька по себестоимости на комбинате покупала, на вес, почти два кило взяла и еще кое-что осталось, у меня тут в мешочке бусины про запас – вдруг оторвется где, чинить придется… – Пусть теперь Бойченко чинит. – Я ухмыльнулась, но посмотрела на Лизку и перестала хихикать. – Что? – Деньги-то, наверное, банкиру придется вернуть, – грустно сказала подруга. Она сама ужасно не любит возвращать какие-либо деньги и очень сочувствует тем, кому приходится это делать. – Да с чего бы? – неожиданно возразил наш штатный ревнитель законности – участковый. – Скупка краденого уголовно наказуема. Будем считать, что гражданин Бойченко сам наказал себя рублем. – Какая удобная позиция, – опять съязвила я. – Ты снова защищаешь интересы своего друга… – И это нормально, Алиса, – вступилась за Митяя Лизка, для пущей убедительности незаметно наступив мне на ногу. – Друзей защищают, им помогают, на том мир стоит… Ну, кто за то, чтобы принять поступившее предложение – считать банкира справедливо наказанным за непорядочность и жадность? – И она первой подняла руку. Митяй, Семен и даже бабка сделали то же самое, после чего все дружно посмотрели на меня. – Принимается единогласно, – сдалась я. – Но при одном условии! Из банкирских миллионов Семен выделит средства на создание новой реплики легендарного шишака и лично уговорит мастерицу Ольку еще раз выполнить эту работу. – Но только один раз! – добавил Митяй. – А то знаю я тебя, Сема, с тебя станется поставить дело на поток и торговать шишаками. – Глаза б мои на этот жемчуг не смотрели, – буркнул Семен. – Ниче, ниче, еще посмотришь, не ослепнешь, – затряслась смешливая бабка. – А Ольку из Торопца сам сюда привезешь и больше не будешь звать ее бирючкой! Ты-то ей понравился. Хорошая она девка, работящая, рукодельная, скромная… – Кстати, четвероюродные братья-сестры могут жениться! – не очень-то кстати, а совсем не в тему заявила Лизка и подтолкнула меня локтем, как совсем недавно Митяй Семена. – Ой, а и правда же! – встрепенулась баба Дуся. Я посмотрела на Лизку и по лицу ее безошибочно прочитала: «Видишь, Аля, вот для чего нужны друзья. Я спасаю тебя от брака с Семеном!» Я прижала руку к сердцу и склонила голову: спасибо, подруга! Что бы я без тебя делала! Вообще-то у меня уже появились собственные идеи на тему планирования семьи и брака… Первым делом я отыскала договор, где были указаны паспортные данные родственницы Мани Толбухиной, которая продала мне ее дом. Я крайне смутно помнила ту женщину – обширную и громогласную, с раздражающими командирскими замашками, и в моей памяти ее ФИО не отложилось. Однако мы с ней созванивались, когда назначали встречу у нотариуса, и в моих контактах эта самая Зинаида Белоглазова присутствовала, просто я в свое время внесла ее в список как З. Громовержицу, а надо было не насмешничать и записать просто «Зина Дом». Я позвонила этой самой Зине, вернее, попыталась это сделать, но не преуспела – телефон вызываемого абонента был выключен или находился вне действия сети. Я задействовала Митяя, и участковый, ворча, что наша детективная операция-кооперация «Три поросенка» вообще-то уже закончилась, пробил паспорт Белоглазовой по полицейским базам. Оказалось, что интересующая меня гражданка чуть больше месяца назад умерла – ей было почти шестьдесят, она страдала диабетом и на беду заразилась коронавирусом… – Соболезную, – сказал Митяй, сообщив мне сию печальную новость. – Ты не соболезнуй, а помогай давай! – прикрикнула на него Лизка, удивительно быстро научившаяся вить из жениха веревки и плести из них макраме любой сложности. – Алисе эта тетка посторонняя, умерла – и царство ей небесное, а вот ребенок – другое дело. Его надо найти! Ребенка мы нашли через областной департамент соцзащиты, куда меня за ручку привел пресс-секретарь губернатора. Да, пришлось задействовать тяжелую артиллерию и помахать служебным удостоверением солидной деловой газеты. Тетеньки-соцзащитницы – мужиков в департаменте почему-то вовсе не было – подергали за нужные ниточки и восстановили цепочку событий. Оказалось, что Зинаида Белоглазова сынишку Мани Толбухиной забрала, но ни усыновить его, ни оформить опеку не успела, и мальчика поместили в дом ребенка. Недалеко – в соседнем районе. Мне дали адрес этого богоугодного заведения, снабдили наилучшими рекомендациями, и мы с Лизкой покатили в райцентр, купив мешок игрушек для детей и большую пачку бумажных носовых платочков для себя. Подруга была уверена, что дом ребенка – это юдоль скорби, и мы там непременно обрыдаемся.