Боярин повернулся к небольшом ларцу, вынул из него мешочек, звякнувший монетами. – Возьми. Здесь сто рублев. Сделаешь – намного больше получишь. И земельку, и деревеньки. – Благослови тебя Бог, боярин-батюшка! Живота не пожалею! – Зиновьев быстро поклонился и выскользнул за дверь. * * * Буча началась неожиданно. И повод был странный. У строящегося городка-лагеря, что возле слияния Амура и Зеи, примерно там, где сегодня стоит Благовещенск, встретили казаков, которых Хабаров отправил с ясаком и воеводскими поминками в Якутск. Было их человек тридцать. Привезли они порох и свинец, что было очень кстати. Особенно в свете того, что богдойцы уже, возможно, идут по нашему следу. Привезли и хлеба, тоже совсем не лишнее. Были там и письма. Разные. Мне Степан передал весточки от моих людишек. В письме от воеводы тот, узнав про бой под Очанским острогом, требовал, чтобы на богдойского царя мы шли войной, заставили того признать вассалитет от Москвы. Ой, мамочки родные. Было и совсем грустное письмо от брата Хабарова. Никифор писал, что из столицы приехали какие-то люди, чтобы дела воеводские ведать. Воевода с ними по все дни в своих палатах сидит. А если выходит, то бледен. Это было плохо. При всех своих прибабахах Францбеков был надежной и купленной насквозь крышей. Потому известия казаков Хабарова не обрадовали. Старшим среди них Хабаров назначил якутского Третьяка Ермолина сына. Вот он и рассказал, что отправил в лодке пять казаков из вольных навстречу Хабарову. По мне, так большую глупость трудно придумать. Ну, земля или вода этим ребятам пухом. Но людишки, что на трех мутных стругах плыли, тем известием воспылали. Поднялся ор, что мы пойдем назад, искать наших братьев. Кстати, почему не вперед? С тем же успехом. Ну да ладно. Часть казаков с этих стругов ехать не захотела, завязалась драка. Десятка три сбежали, а остальные отчалили. Всё как говорил Хабаров. Мы тем временем остановились в городке и начали его укреплять. Уже и стены изгородили крепкие. Избы понастроили. Пытался Хабаров организовать посольство к богдойцам, чтобы миром решить дело. Но местные люди и наш китаец его отговорили. По их словам, это будет только доказательством слабости и еще скорее подтолкнет богдойцев к ответным действиям. Значит, будем биться. Благо можно выбрать и место, и оружие, каким встретить наших добрых соседей. Пока выдалось свободное время, я переделывал и чинил пушки, захваченные у богдойцев. Особых новшеств я там не вносил, но постарался заварить и проклепать все опасные места, обточить их изнутри, чтобы сровнять все неровности, которые могли привести к разрыву. Теперь пушек у нас было аж шесть штук. Две отличные, били почти на полторы тысячи шагов. На тысяче шагов били уже мощно. Остальные послабее, но на трех-пяти сотнях шагов проламывали на раз. Одна пушка из захваченных, увы, годилась только на металл. Немного усовершенствовал я и ядра. Хотя наш китаец-никанец говорил, что флота у богдойцев нет, я наделал штук полсотни цепных ядер, скрепленных металлической цепью. Паруса и такелаж такие штуки рвали отлично. Очень неплохо они действовали и простив пехоты. Правда, пока наши противники предпочитали конный бой, а в пешем строю действовали мы сами. Всё думал про пулемет. Ну, не совсем пулемет, а что-то типа многоствольного оружия с механическим продвижением стволов по кругу. Такой агрегат некогда создал американец Гатлинг. На полях американской гражданской войны он показал себя совсем не плохо. Понятно, что старина «максим» лучше. Но тут уже сказывался уровень производства. Соорудить ось и кулачковый механизм замены стволов на коленке – мыслимое дело, хотя и не скажу, что простое. А полноценный пулемет с всякими мощными пружинами при отсутствии станков, нужных сплавов и унитарного патрона – очень сомнительно. Не имея возможности заняться изготовлением этой нужной машинки, я прикидывал, смогу ли сконструировать и, главное, сделать в металле этот агрегат, будет ли он работать. Мне ж его не на полку поставить или в музей – мне им стрелять нужно. К возможной обороне готовился не я один. После ухода Полякова со товарищи и подхода десятков Третьяка и оставленных в острожках людей нас было более четырех сотен. Еще полста казаков сидели в Албазине и Гуйгударовой крепости. Опять шли слаживание, упражнения с пиками. Подновляли щиты, что пострадали в походе, чинили брони. Тут мне опять пришлось впрячься. Что поделаешь – кузнец. Наше мирное житие было прервано прибытием ясачных князцов от гиляков и очанов. Они долго стояли у ворот городка, что-то бурно обсуждая между собой. Внутрь заходить они отказались, ждали Хабарова. Когда тот вышел, они буквально обрушили на него поток жалоб. Суть, если кратко, сводилась к следующему. Поляков и его люди, которые бросились «разыскивать товарищей», вернулись в земли гиляков, построили там зимовье и начали усердно грабить окружающие улусы. В том числе те, что уже выдали ясак. Непокорные сразу шли под нож, женщин насиловали, детей убивали. Ясачные люди пришли требовать защиты. Выслушав их, Хабаров приказал провести их в город и расположить со всем вежеством, сам же собрал ближний круг. – Ну, что, братки, весело провел нас Стенька. Не стал нам защитой от богдойцев, а вот бедой стал. Ежели мы сами своих данников будем по два раза доить, кто к нам пойдет? Что думаете? – Что тут думать? – встал я. – Пойдем да голову дурную ему открутим. Все загудели в том смысле, что стоит открутить лихую голову. Хабаров не возражал. Уже через три дня две сотни казаков – отборный отряд самых верных наших друзей и бойцов – на шести стругах шли вниз по реке, вновь пересекая страну дючеров. С собой мы взяли четыре лучшие пушки. Все были вооружены пищалями, были и мои гранаты. Пороха и свинца было в достатке, потому и шли спокойно. Не воевать шли, а карать татей. Поскольку стоянок мы никаких не делали, то к концу недели плавания показался городок, что эти гады успели выстроить. Острог был хилый. Людишки ленивые. Кроме слабого палисада ничего и не было, даже дозорный стоял не на вышке или башне, а на приступке к стене. Он что-то закричал. На стену повылезала знакомая публика ценой по два рублика. Отворотясь не насмотришься. Все здесь: Стенька Поляков, Костя Иванов, Андрюшка Петров. Пить и бузить – большие мастера. А вот воевать – поглядим. Струги подошли к самому берегу. Со стены закричали. – Зачем пришел, Ерофей? Мы положили, что своим умом жить будем. Тебе больше не дадимся. – А клятва государева тебе, Стенька, пустое? – гаркнул Хабаров. – Повеление подчиняться мне, как отцу родному, воеводой данное, ты уже пропил? – Скоро не будет твоего немца, а с ним и повеления, – выкрикнул Поляков и добавил, обернувшись к своим: – Бей их, братцы! За все наши обиды! Раздались выстрелы. Впрочем, совсем не точные: большая часть ушла в небо как в копеечку. Несколько пуль ударились в борт. – А ну, Кузнец, пальника в наших друзей, – обратился ко мне Хабаров. Я кивнул своим парням. Зарядили три пушки, навели на острог. Конечно, с корабля стрелять неудобно, но сто шагов для пушки не расстояние. Дали залп. Когда дым рассеялся, стало видно, что «братцы» послетали со стены, а сама хлипкая стенка оказалась в трех местах пробитой. За стеной стихло. Я на всякий случай распорядился перезарядить пушки. Пока мои парни возились у орудий, чистили стволы, закладывали новый заряд, я спросил у Хабарова, не стоит ли окружить острог. – Пустое, – отозвался он. – Стенька с этими татями так здесь повеселился, что если сбегут, то всех их и порежут, постреляют. Подождали еще немного. За стенами явно шла какая-то возня. – Ну что, Степан, – крикнул Хабаров. – Выйдешь на мою волю или еще раз пальнуть? На стену поднялся один из вольных охотников, кого Поляков уговорил идти вместе с ним. – Погодь, Ерофей, и ты, Кузнец. Коли мы тебе зачинщиков выдадим, нас помилуешь? – Что ж, – ответил Хабаров. – Повинную голову и меч не сечет. Коли вы раскаетесь да поклянетесь мне верно служить, то и помилую. Из-за стены вылезли наши бунтовщики. Перед собой они толкали связанных зачинщиков, все они были изрядно побиты. Впрочем, и у вязателей фингалов было немало. Зачинщиков угостили плетьми и связанных погрузили на атаманский струг. У остальных отобрали оружие, но вязать и бить не стали. Двинулись в обратный путь. Перед тем распрощались с ясачными князьками. Те долго благодарили, обещали верно служить. Словом, дело сделали. Шли с легким сердцем. Тати сидели смирно. Впрочем, мы их тоже особо не терзали. Душу отвели, злость выпустили. Поили и кормили их вместе с собой. По одному отпускали нужду справить. Но уже на подходе к нашему лагерю стало понятно, что неприятности не кончились. Возле наскоро построенных сходней, рядом с нашими дощаниками и стругами, стояли три чужих корабля. На одном из них было знамя не ленского воеводы из Якутска, а царей московских с Георгием Победоносцем. Не люблю я начальство. И в той жизни старался от него держаться подальше, и в этой жизни ничего особо хорошего от него не ждал. На пристани казаки рассказали, что приехал дворянин Зиновьев со стрельцами. Творит непотребство. На всех криком кричит, что они воры и всё про богатство наврали. А сам на их рубахи камчатые да куяки крепкие посматривает. Пристали к бережку, выгрузились. Я попросил Макара с казаками из моего первого десятка отвести бунтовщиков в сарай у стены. Сам стал разгружать пушки, стаскивать прочее имущество. Идти навстречу высокому начальству не хотелось очень. Самое грустное, что я помнил, чем это дело кончится. Прямо скажем, ничем хорошим. Как сказали бы модные дамы, сплошное гуано. Хабаров сам сразу же пошел в город. Я подождал еще около часа, может, немного больше. Плюнул на историю. Собрал людей и толкнул речь. Все и так были на взводе. Я не великий оратор, но народу хватило. Орали так, что хоть святых выноси. Хотели сразу стрельцов в ножи брать. Видно, изрядно уже успели насолить всем. Едва отговорил. Взял казаков десятков пять – самых верных, преданных – и пошел следом. У дома приказчика стояли стрельцы. Важные, точно главные петухи в курятнике. Передо мной скрестили бердыши: дескать, ходят тут всякие. Даже попытались оттолкнуть от дверей. Наши растерянно остановились. Я вызверел до последней степени. Взял этих орлов за шкирку, отшвырнул в разные стороны. Бердыши их об коленку сломал и выкинул. Наши парни встрепенулись, засмеялись, оттащили стрельцов в сторону. А к дому уже бежали остальные серокафтанные воины. Но казаков было в четыре раза больше, да и к бою они были куда привычнее. Не прошло и пяти минут, как вокруг стрельцов сомкнулось кольцо казаков, поднявших заряженные пищали, натягивающих луки. Стрельцы отступились, положили свои ружья и аккуратненько разошлись. Мы прошли в дом. Там тоже стрельцов было как сельдей в бочке. Ну так и я не в единственном числе. Со мной шли братья: Тимофей, Трофим, Макар и Степан, который цыган. За нами шла орава, разозленная и заведенная. На крыльце кто-то попытался на меня кинуться. Я не успел даже повернуться, как казаки уже мутузили моего обидчика. Попытались не пустить к «батюшке приказному дворянину Дмитрию Ивановичу». Отшвырнул не поворачиваясь. Ох, кулаки чесались. Зашел и обомлел. В углу на лавке сидит Ерофей, связанный, на скуле ссадина, рубашка порвана. Рядом с ним два крепких молодца стоят. Перед Хабаровым мужик из последнего сна бегает и орет, ручками машет. Урод хренов. На меня обернулся: – Кто таков? Почему пустили? Пошел вон! Мы с братьями молча прошли к катам-палачам. Те непонимающе уставились на нас. Также молча подняли дубинки – ребятушки прилегли отдыхать. После этого Макар бросился к Хабарову. Разрезал путы, дал воды. А я обернулся на дворянина. Тот, как зачарованный, смотрел на наши действия, явно силясь выиграть партию в игру «Что бы это значило?». – Вы кто? – наконец выдавил он. – Ты, приказной дворянин как тебя там, – пролаял, не проговорил я. – Слушай сюда. Я, Онуфрий Кузнец, тебя сейчас не больно, совсем тихо убью. А может, и больно, коли ты мне не понравишься. Понял меня? Дворянчик у нас попался боевой. Вынул, путаясь, сабельку из ножен и кинулся на меня. А сабля-то парадная! Такой саблей только в ухе ковыряться или еще где. Ух ты, моя красавица! Я чуть увернулся, пропуская лезвие мимо себя: всё же люблю я себя хорошего. А после со всей дури засадил ногой батюшке дворянину в солнышко. Дворянин отлетел в дальний угол, упал, силясь вдохнуть, тараща глаза. Потом и вовсе сполз и затих. – Погоди, Кузнец, – вдруг прозвучал голос Хабарова. – Что, Ерофей? – Я повернулся к Хабарову. Тот грустно и внимательно смотрел на меня. – Спасибо тебе, что вступился, не испугался царского гнева. Только зря это. Семья моя у них. А Дмитрий Андреевич ныне уже не воевода. Этот, – он кивнул на «дворянина-батюшку», – всё хотел, чтобы я написал: дескать, всё мы государю наврали. Видать, его враги мои подослали, и не только мои. Я с ним поеду. А ты здесь останься. Худа не думай, отобьюсь, не первый раз Хабарова хотят сломать. Бунтовщиков наших с собой возьму. Пусть перед судьей в Сибирском приказе ответ держат. А ты здесь крепко держись. Голова у тебя, как у самого боярина Матвеева. Казаки тебя уважают. А новый воевода прибудет – говори, что тебя грамотой из Сибирского приказа назначили. Пусть выясняет. – А где же я такую грамоту возьму? – А вот сейчас мы и узнаем. Хабаров подошел к блаженно отдыхающему дворянину Дмитрию Ивановичу, вылил из ковша воды на него. И когда тот затрепыхался, поднял его за шкирку и усадил за стол. – Теперь и поговорим, батюшка, – как ни в чем не бывало произнес Хабаров. – Вы что творите, изверги? – выдавил из себя дворянин. – На дыбу пойдете. Я молча поднялся и многозначительно потер кулак. Дворянин сник. – Слушай меня, Дмитрий Иванович, – снова заговорил Хабаров. – Я не дурак. Ты меня знаешь. И дьяка нашего приказа, Родиона Матвеевича, знаешь. А он меня знает, мне верит. Потому сей же час к нему отписка полетит, как ты здесь к приходу войска готовился да интересы отца нашего, князя Трубецкого, соблюдал. То, что предал ты своего князя – дело понятное. – Да я… – начал было Зиновьев и затих. – Вот и я говорю, что ты. Иуда ты, – продолжал Хабаров. – Но все мы люди. Если мы с тобой здесь, на бережку, договоримся, то и не пойдет та записка к дьяку. Обратно в Сибирь уедет. Так как? Договоримся? Я аж задохнулся от восхищения. Всё-таки шантаж, как и Восток, – дело тонкое. У меня бы так не вышло. – Чего ты хочешь, Хабаров? – понуро промолвил дворянин. – А хочу я, Дмитрий Иванович, чтобы всем вокруг было счастье. Тебе ж что велели? Чтобы ты Хабарова в Москву вытянул. Ну так вытянешь. Только поеду я не как арестованный, а как гонец в приказ Сибирский. Со мной, только в железах, бунтовщики поедут. А там ты свою правду, а я свою скажем. Чья возьмет, та Господу и угодна.