Чудесный летний вечер. Воздух еще не остыл, хотя солнце давно село; персонал паба развесил меж деревьев электрические гирлянды, которые заливают сад теплым желтым светом. На улицу вышло еще несколько человек, в основном курильщики, у них характерная ссутуленная поза, как будто на них ополчился весь мир. Садимся на лавочку. – Итак, когда вы говорите «отшельник»… – Я не говорил, – замечает Кен. – Ладно. И все-таки, что это значит? – Жизнь в глуши, где почти нет людей. – Почти? – Кроме случайно заглянувшего друга или женщины, которая приносит продукты. – Пожимает плечами. – Не так одиноко, как изображают. – Женщина, приносящая продукты, а? – Теперь я бросаю на него долгий взгляд. Смеется. – Обратная сторона уединения. – Да ладно. Не обязательно жить в глуши, чтобы остаться без секса. Прикусываю язык. Сама не знаю, как вырвалось, – наверное, следствие последнего джина с тоником, – но Кен только улыбается, неторопливой, сексуальной улыбкой и наклоняется меня поцеловать. Закрываю глаза и подаюсь к нему. От предвкушения голова идет кругом. Ничто не мешает мне уйти с этим мужчиной. Кажется, сквозь тучи забрезжил лучик света – словно с моих плеч сняли груз. Я могу делать, что пожелаю. Я свободна! Поцелуй становится глубже, и вдруг, с пугающей внезапностью, я кое-что вспоминаю. С Джастином. Я пла?чу. Мы только что разругались, и во всем виновата я. Джастин повернулся ко мне спиной в нашей огромной белой кровати с модным хлопковым бельем и бесчисленными подушками. Я несчастна как никогда. В то же время у меня ощущение, что такое уже было. Вдруг Джастин поворачивается ко мне, обнимает, и мы головокружительно целуемся. Я сбита с толку, растеряна. Благодарна, что он больше не сердится. Я по-прежнему несчастна, но Джастин меня хочет, и от облегчения все остальное уже неважно. А сейчас, в саду в Шордиче, Кен отклоняется назад. Улыбается. Вряд ли он понимает, что мои ладони взмокли и похолодели, а сердце бешено бьется совсем не от радости. Мать вашу! Что, черт дери, это было? Август 24. Леон Ричи: Как ты, брат? Как я? Чувствую себя брошенным. Как будто что-то сместилось в груди, и тело больше не функционирует. Как будто я совсем один. Я: Грустно. Ричи: Говорю тебе, ты давным-давно не влюблен в Кей. Я рад, что ты покончил с ней, – это была не любовь, а привычка. Интересно, почему тот факт, что Ричи прав, никак не смягчает боль. Скучаю по Кей почти непрерывно. Разлука – как ноющая боль. Становится хуже всякий раз, как беру телефон, чтобы ей позвонить, и вспоминаю, что звонить некому. Я: Да бог с ним… Что-нибудь слышно от подруги Тиффи? Ричи: Пока нет. Все время об этом думаю. От каждого вопроса в той записке хлопал себя по лбу: «Да! Черт, как мы это прошляпили?!» Я: И я. Ричи: Ты передал ей ответ? Она точно получила? Я: Тиффи передала. Ричи: Точно? Я: Точно. Ричи: Ладно, извини. Я просто… Я: Знаю. Я тоже. * * * Последние два уик-энда я снимал квартиры через «Эйрбиэнби», гоняясь по всей стране за бойфрендом мистера Прайора. Идеальный повод отвлечься. Познакомился с двумя диаметрально противоположными Джонни Уайтами. Один: язвительный, негодующий, пугающе правых взглядов. Второй: обитает в трейлере, и, пока говорили у окна про его послевоенную жизнь, он курил травку. По крайней мере, развлек Тиффи – записки про Джонни Уайтов неизменно встречаются на «ура». После визита к Джонни Уайту Третьему получил следующее: Если не остановишься, попрошу тебя написать книгу. Разумеется, чтобы она вписалась в наш формат, придется добавить элемент «сделай сам». Может, будешь у каждого Джонни обучаться какому-нибудь ремеслу? Скажем, Джонни Уайт Первый, поддавшись порыву, учит тебя мастерить книжный шкаф, а потом ты застаешь Джонни Уайта Второго за приготовлением королевской глазури и между делом присоединяешься к процессу… О господи, это же лучшая моя идея! Или худшая… Никак не решу. Часто думаю, как это, вероятно, утомительно – быть Тиффи. Даже в записках она тратит уйму энергии. Однако находить их очень весело. Свидание с Ричи на этой неделе отменилось – мало охранников. Получится пятинедельный перерыв. Слишком много для него, да и для меня, как я начинаю понимать. Теперь, когда Кей нет, а Ричи звонит еще реже – меньше охранников означает, что реже выпускают на прогулки и нет доступа к телефону, – оказалось, что даже я могу страдать от одиночества. Не то чтобы совсем некому позвонить. Только все они – не те люди, с которыми хочется поговорить… Собираясь к Ричи, снял через «Эйрбиэнби» квартиру под Бирмингемом, но бронь пришлось отменить, и в результате в выходные негде жить. Когда решил сдавать квартиру, смотрел на отношения с Кей через розовые очки. Так что теперь по выходным я – бездомный. Да, придется, ничего не попишешь… Я еду на работу и понимаю, что сейчас единственная возможность за весь день позвонить матери. Выхожу из автобуса на остановку раньше и набираю номер. Мама, не утрудившись поздороваться: Ты так редко звонишь, Лео! Закрываю глаза. Глубокий вдох. Я: Привет, мам. Мама: Ричи и тот звонит чаще! Из тюрьмы! Я: Прости, мам. Мама: Ты понимаешь, как мне тяжело оттого, что мои сыновья не хотят со мной разговаривать? Я: Вот я звоню, мам. У меня до работы несколько минут, и я хотел кое о чем с тобой поговорить. Мама, настораживаясь: По апелляции? Звонил Сэл? Я не говорил маме про подругу-адвокатшу Тиффи. Не хочу зря обнадеживать. Я: Нет. Про меня. Мама, подозрительно: Про тебя? Я: Мы с Кей расстались. Мама тает. Внезапно превращаясь в облако сочувствия. Ей только того и надо: чтобы сын позвонил и попросил о помощи. А в сердечных драмах она разбирается отлично. Богатый личный опыт. Мама: Сынок мой! Почему она тебя бросила? Слегка задет. Я: Это я ее бросил. Мама: О!.. Ты? Почему? Ох… На удивление тяжело говорить, даже маме. Я: Она устала от моего графика. Я не нравился ей таким как есть – хотела, чтобы я был более общительным. И еще… не верила, что Ричи невиновен. Мама: Что?! Жду. Молчание. Мне не по себе – предавать Кей ужасно, даже сейчас.