– Увидимся через несколько часов. – О… Медицинскому персоналу не полагается шутить! – кричу я вслед, но он вряд ли слышит. Может, я вообще говорю про себя. Дверь закрывается, и я проваливаюсь в сон. Просыпаюсь резко, вздрогнув всем телом. От толчка ногу, словно током, пронзает боль. Вскрикиваю и оглядываюсь. Обои в цветочек. Я дома? В кресле у двери сидит мужчина с книгой… – «Сумерки»?! Леон моргает, опуская книгу на колени. – Ты на удивление быстро перешла из бессознательного состояния в критическое. – Секунду думала, что это все-таки дико странный сон. Только в моем сне у тебя был бы гораздо более приличный литературный вкус. – У Бэбс больше ничего не нашлось. Как ты? Задумываюсь. Нога пульсирует, горло, в котором еще чувствуется соль, саднит, но головная боль исчезла. И уже сейчас ясно, что мышцы живота от кашля будут ныть. – Вообще-то, гораздо лучше. Улыбается. У него о-о-очень милая улыбка. Когда он серьезный, лицо немного суровое – четко очерченный лоб, скулы, подбородок – а когда улыбается, видишь только мягкие губы, темные глаза и белые зубы. Смотрю время в телефоне, чтобы был предлог отвести взгляд, – неожиданно со всей ясностью понимаю, что лежу в постели, волосы взъерошены, а голые ноги лишь отчасти прикрыты одеялом. – Половина седьмого? – Ты спала как убитая. – А чем занимался ты? Показывает закладку в книге – почти дочитал «Сумерки». – Белла Свон – популярная женщина для особы, которая заявляет, что очень непривлекательна. Такое впечатление, что все до единого мужчины в книге, кроме отца, в нее влюблены. Серьезно киваю. – Да, быть Беллой – дело непростое. – С блестящими воздыхателями всегда непросто, – соглашается Леон. – Попробуешь наступить на ногу? – А нельзя до конца жизни валяться в постели? – Если спустишься на первый этаж, обещаю ужин и виски. Смотрю в упор. Отвечает совершенно невозмутимым взглядом, и я вдруг понимаю, какой он, наверное, замечательный медбрат. – Ладно. Только сперва отвернись, я надену штаны. Леон никак не комментирует тот факт, что видел достаточно и нет никакой нужды прятаться; спокойно поворачивается в кресле и открывает «Сумерки». 42. Леон «Только не напиваться», – повторяю сам себе который раз и снова прихлебываю из стакана. Виски со льдом. Гадость… Был бы таковым, не скажи Бэбс, что виски за счет заведения – и напиток мгновенно сделался удобоваримым. Сидим за стареньким деревянным столом с видом на море и чайником, в который воткнута большая толстая свеча. Тиффи от такого подсвечника в восторге. Заводит оживленный разговор с официантами о дизайне интерьера – они именуют его «нутром». Больная нога, по совету Соки, покоится на стуле. Вторая закинута туда же – Тиффи расположилась практически горизонтально, волосы пламенеют на фоне закатного моря. Словно картина эпохи Возрождения. От виски вернулся румянец и порозовела грудь, которую я против воли разглядываю всякий раз, когда Тиффи не видит. Весь день думал только о ней, даже до того, как стала тонуть. Поиск Джонни Уайта для мистера Прайора отодвинулся на второй план. На прошлой неделе я, как сказала бы Кей, был на нем «зациклен», а теперь он интересует меня постольку, поскольку в нем участвует Тиффи. Она рассказывает о родителях. То и дело откидывает голову и, полуприкрыв глаза, убирает волосы назад, на спинку стула. Тиффи: Прижилась только ароматерапия. Мама сама отливала свечи, но на них не заработаешь, и, в конце концов, она психанула и объявила, что будет покупать их за фунт в магазине распродаж, а нам было запрещено произносить «мы же тебе говорили!» А потом у нее был очень странный период увлечения спиритическими сеансами. Последняя фраза выводит меня из транса, и я на секунду перестаю рассматривать Тиффи. Я: Спиритическими сеансами? Тиффи: Ага, ну знаешь, когда садятся вокруг стола и разговаривают с покойниками. У стула, на котором покоится ее нога, возникает официант. Смотрит на ногу несколько удивленно, однако молчит. Они здесь ко всему привыкли, включая тонувших девушек, которые ужинают, задрав ноги. Официант: Пудинг? Тиффи: О нет, спасибо, я уже объелась. Официант: Бэбс сказала, за счет заведения. Тиффи, без малейшей паузы: Финиковый с карамелью, пожалуйста. Я: Мне то же самое. Тиффи: Бесплатно! Как в сказке! Надо почаще тонуть. Я: Ой, нет, пожалуйста. Поднимает на меня взгляд и секунду дольше, чем нужно, смотрит чуть сонными глазами. Откашливаюсь. Сглатываю. Ищу тему для разговора. Я: Настоящие спиритические сеансы? Тиффи: Ах да! Короче, пару лет все шторы в доме были задернуты, и народ за столом говорил «появись!» и «стукни один раз, если “да”, и два раза, если “нет”». По-моему, процентов шестьдесят этих «явлений» были мной, когда я возвращалась из школы и швыряла портфель в шкаф под лестницей. Я: А потом, после спиритических сеансов? Задумывается. Официант приносит финиковый пудинг, огромный и утопающий в карамельном соусе. Тиффи радостно мычит, а я… Нет, смешно просто. Нельзя возбуждаться, когда женщина мычит от удовольствия при виде десерта. Надо срочно взять себя в руки. Отхлебываю виски. Тиффи, с полным ртом: Она шила занавески. Правда, начальные капиталовложения требовались огромные, и занавески быстро превратились в бумажные салфеточки под торты и пирожные. А уж потом – ароматерапия. Я: Вот откуда у нас столько свечей! Тиффи улыбается. Тиффи: Ага, те, что в ванной, отобраны самым тщательным образом и помогают релаксации. Я: На меня они производят прямо противоположное действие. Приходится всякий раз их убирать. Тиффи подносит ложку ко рту и бросает на меня лукавый взгляд. Тиффи: В некоторых случаях ароматерапия бессильна. Кстати, мои духи тоже подбирала мама. Если ей верить, они «отражают и подчеркивают мою индивидуальность». Вспоминаю первый день, когда зашел домой и почувствовал запах – срезанные цветы и пряности. Странно было ощущать посторонние ароматы у себя в квартире. Теперь – нет. Теперь странно будет, если вдруг запахнет чем-то другим. Я: И что в них? Тиффи, быстро: Верхняя нота – роза, а еще мускус и гвоздика. Что означает, по маминому мнению… Слегка морщит нос. Тиффи: «Надежда, огонь и сила». Выглядит изумленной. Тиффи: И все это, видимо, я… Я: Похоже. Закатывает глаза, не желая слушать бредни. Тиффи: «На мели, горластая и упрямая» подошло бы больше – может, она это и имела в виду.