Была она в совсем взрослой короткой юбке, узкой и черной, и в маленькой лиловой кофточке, не доходящей до пупка. В черных волосах неоновыми огнями сверкали розовые и зеленые пряди. И была она выше Польки почти на голову. – Бацаров у тебя? – задыхаясь, спросила Полька. Ей как будто не хватало воздуха. – Не твоего ума дело, – тихо и отчетливо выплюнула Таня. И тут Полькина деловитая злость уступила место белой ослепляющей ярости. Не думая ни о том, что Таня явно сильнее нее, ни о том, что она, собственно будет делать, прорвавшись в сотую квартиру, она нагнула голову, кинулась прямо на Таню, боднула куда-то в район подмышки – и прорвалась между Таней и дверным косяком в прихожую. Не было в квартире никакого Бацарова. И никого из пропавших. И вообще никого, кроме Тани, продолжавшей стоять в прихожей, держась рукой за открытую дверь. Пустая голая кухня, пустая просторная комната с желтенькими обоями. Туалет, он же ванная. Балкон. Все пусто. Польке ничего не оставалось, кроме как вернуться в прихожую, к Тане. – Идиотка, – бросила ей Таня. – Уходи давай. Что-то с ней было не так. Круги темнели под накрашенными глазами, щеки ввалились так, что скулы казались накладными, а глаза блестели. Может, Таня все-таки вампир, подумала Полька, и всех пропавших съела? Высосала из них жизнь? – Ты ведь что-то знаешь, – осторожно сказала Полька. – Где Денис? Он дома не ночевал, его бабушка ищет. – Не найдет, – Таня резко мотнула головой. – И тебя не найдут, если ты прямо сейчас не свалишь. Я не могу тут сто лет стоять, я сейчас дверь закрою. – И закрывай! – заорала Полька. – Никуда я не свалю, пока ты мне нормальным языком не объяснишь! Что тут у вас происходит? Куда все исчезают? – Дура, – устало сказала Таня. – Я тебе и объясняю: если я сейчас дверь закрою, ты отсюда не выйдешь. Что неясно-то? – Да все неясно! Почему не выйду? У вас что, замок сломан? – Что ж вы все тупорылые-то какие, блин, – вздохнула Таня. – Их выгоняют, они не идут. Тебя кто звал? Иди гуляй давай. И тогда Полька, взбеленившись теперь уж окончательно, кинулась на кухню, схватила со стола щербатую чашку с волком и зайцем из старого мультика и что есть силы швырнула ее в Таню. С воплем. Таня закричала, отпустила дверь и поймала чашку двумя руками. И дверь захлопнулась. Какое-то время обе девочки молча смотрели друг на друга. – Говорю – дура, – беспомощно сказала Таня, перекривилась лицом и вдруг начала плакать, как плачут малыши – разинув рот и во весь голос. По ее острым скулам, перемешиваясь со слезами, потекла синяя тушь. – Тань, – протянула Полька. Она никак не могла сообразить, что ей делать. – Не эту же чашку, – ревела Таня. – Я ее роняла один раз, знаешь, что было? Галя еле склеила! Это же ее любимая! А теперь вот дверь закрылась! И Таня осела на пол и тихонечко завыла. Полька постояла-постояла. Подошла к Тане. Попыталась забрать у нее щербатую чашку, чтобы отнести на кухню и поставить на стол, но Таня вся задергалась и чашку не отдала. Тогда Полька села на пол рядом с Таней, обняла, насколько хватило рук, и сидела так долго-долго, а Таня все ревела, а потом начала просто всхлипывать, а еще потом стала под собственные всхлипы говорить, словно ее прорвало, как недавно Бацарова. * * * Один раз, когда Таня была еще маленькая и ходила в детский садик, Галя куда-то пропала. Гали не было очень долго, несколько дней. Таня, конечно, была не одна, к ней пришла бабушка и стала все время жить в Таниной квартире. Бабушку Таня тогда почти не знала, потому что бабушка приходила так редко, что в перерывах Таня успевала ее забыть. Бабушка все время ругала Таню и все ей запрещала – и пить водичку из-под крана, и самой включать телевизор, и играть с мамиными калошами, сидя на полу. Взамен бабушка предлагала всякие неприятные и даже противные вещи – мыть голову обжигающе горячей водой под душем, которого Таня боялась, есть на завтрак крутые яйца, от которых Таню тошнило, и называть Галю мамой, хотя Таня привыкла называть Галю Галей. А потом Галя вернулась, но не одна. Галя принесла домой маленькую девочку, похожую на куклу. Девочка умела нежно попискивать, багроветь до синевы и громко орать, причмокивая, сосать Галину грудь, махать сжатыми кулачками, будто собиралась драться, и сжимать Танин палец крошечными полупрозрачными пальчиками. Девочка не умела ходить в туалет, как все нормальные люди, есть еду ложкой из тарелки, бегать ножками, говорить и играть. Тане сказали, что девочка – это ее сестренка Снежана. Больше всего Таню обидело не то, что Галя теперь все время носится со Снежаной – это ладно, это ничего. И не то, что Снежане можно все время валяться и не ходить в детский садик, а ей, Тане, нельзя – это тоже понятно, куда Снежане в садик, она же ничего не умеет. Больше всего ее обидело то, что ее, Таню, Галя называет Таней, а Снежану – Снежаной. Во-первых, Тань хватало повсюду: и в садике было две Тани, и нянечка была Татьяной Сергеевной, то есть по-настоящему тоже Таней, и вообще, а Снежан как-то вокруг не наблюдалось – значит, Снежана была такая одна, и ей повезло больше. Во-вторых, «Таня» в Танином представлении звучало как-то простенько, а «Снежана» – по-царски. Галя пыталась погасить Танино недовольство, называя Таню Татьяной. Но «Татьяна» – это было про взрослую тетеньку, а не про маленькую недовольную девочку, и Таня обиделась еще больше. Бабушка уже не жила все время у них в квартире, но приходила часто в гости. И она, и Галя объясняли Тане, что скоро Снежана вырастет большая, и ей можно будет плести косички, с ней можно будет играть не только в погремушки, бегать по двору, петь песенки. А Снежана все оставалась маленькой и ничего не умела. Сначала Тане говорили, что Снежана на самом деле растет, просто нужно чуть-чуть подождать. Потом Таня стала все чаще слышать странные разговоры бабушки и Гали, из которых понимала, что бабушке Снежана не нравилась. Это было приятно, потому что Тане Снежана не нравилась тоже. Бабушка говорила, что Снежане пора уже ходить, а Снежана еще и сидеть-то не умеет. Что Снежане хорошо бы уже начать разговаривать, а она только поет какие-то непонятные песенки, и все. Что Снежана какая-то слишком толстенькая. В общем, говорила бабушка почти то же самое, что сказала сама Таня в тот день, когда в первый раз Снежану увидела. Только ее, Таню, тогда никто не слушал, а Галя даже смеялась. А теперь от бабушкиных слов Гале смешно не было, и она даже иногда плакала. А потом Галя опять куда-то пропала, и в квартиру пришла бабушка, и стала все время жить с Таней. Она сказала Тане, что Галя лежит вместе со Снежаной в больнице. Гали не было страшно долго, и Таня даже уже почти начала ее забывать. А когда Галя вернулась, это была уже не совсем Галя. Она как будто потухла. Она больше не веселилась с Таней, не щекотала ее, не читала ей смешные книжки. И даже со своей Снежаной почти перестала возиться. Иногда даже бывало так, что Снежана начинала плакать в своей кроватке, а Галя вместо того, чтобы ее успокоить, просто сидела на месте и смотрела перед собой, как будто ничего не слышит. Таню это бесило. Она подходила к кроватке и пыталась объяснить Снежане, что хватит уже орать, но та не понимала. Тогда один раз Таня взяла Снежану на руки и стала немножко трясти, и Снежана неожиданно успокоилась, и даже улыбнулась, показав свои немногочисленные зубки, и высунула язык, и весело, доверчиво посмотрела прямо в Танины глаза. Это было приятно. До того приятно, что Таня скоро выучилась Снежану не только успокаивать, но и веселить (это было просто – показать погремушку, пощекотать пальцами, спеть песенку из мультика), и кормить (главное – повязать вокруг шейки пеленку, а то все вокруг будет в каше), и поить из бутылочки или поильника, и даже менять ей подгузник и мыть попу. Когда Галя, толкая коляску со Снежаной, приходила забирать Таню из садика, Таня сразу бежала к сестренке, а та улыбалась и светилась ей навстречу. А в садике Таня всем рассказывала, что у нее такая вот веселая сестра. Один раз, это было воскресенье, в гости к ним пришла бабушка. Таня с радостью показала ей, как здорово умеет переодевать Снежану, как кормит ее зеленой овощной смесью из баночки и поит специальным кефирчиком для малышей, принесенным Галей с молочной кухни. Но бабушка Таню не похвалила. Она вообще ничего не сказала Тане. Зато много чего сказала Гале. Они обе ушли на кухню поговорить, чтобы Таня их не слышала, а сами так орали, что слышали их, кажется, все соседи. То есть кричала бабушка, а Галя так, иногда подкрикивала немножечко. Бабушка кричала, что Тане надо учиться и развиваться, а не быть нянькой. Что Тане скоро в школу. И еще почему-то – что над Таней в школе будут смеяться. И по бабушкиным словам выходило так, что Снежана как-то помешает Тане учиться и поспособствует тому, чтобы над Таней смеялись. Тане уже было показалось, что бабушка хочет сделать Снежане что-то нехорошее, и она, Таня, взяла Снежану на руки, крепко прижала к себе и зашептала ей на ушко, что, если что, в обиду ее не даст. Снежана, конечно, ничего не понимала, но хихикала и вертелась, потому, наверное, что ей было щекотно от Таниного шепота прямо в ухо. Но потом Таня успокоилась, потому что бабушка сказала такую вещь, которая ей, Тане, понравилась. Она сказала: – Снежане нужно быть среди своих! И вот это было правильно. Ведь свои для Снежаны – это, конечно, Галя и Таня, ну а кто еще. Так ей будет лучше, кричала бабушка. А Галя с ней, судя по всему, спорила, и это Таню разозлило. Тогда Таня посадила Снежану на пол, сунула ей пару погремушек, а сама пошла на кухню, и там, на кухне, выкрикнула прямо Гале в лицо: – Снежане лучше быть среди своих! Потому что Галю очень надо было переубедить. И тогда Галя, глядя на Таню, тихо заплакала, а бабушка стала кричать про то, что устами младенца говорит истина и про то, что надо уже что-то решать. Галя после этого кухонного крика плакала несколько дней. Потом перестала. А потом один раз Галя пришла за Таней в садик одна, без коляски и без Снежаны. А когда Таня удивилась и спросила про сестренку, Галя как-то совсем не по-Галиному пусто и глупо улыбнулась в сторону и, глядя вверх и вбок, ответила: – Среди своих. Из Галиных дальнейших скупых пояснений Таня четко поняла одно: произошла катастрофа, и сделать она, Таня, с этим ничего не может. Снежана теперь будет жить в каком-то далеком большом доме, и это насовсем. Оказывается, и бабушка, и Галя считали, что свои для Снежаны – это такие дети, которые чем-то на Снежану похожи, а вовсе не мама с сестренкой. Таня стала кричать и плакать прямо на улице. Она кричала, что Снежану надо немедленно забрать обратно, что Галя просто какая-то дура, что раз так, она, Таня, тоже хочет в этот самый чужой и далекий дом. Галя ее не успокаивала. Она просто тащила Таню за руку домой и все улыбалась, а когда Таня уже больше не могла кричать, то Галя сказала ей: – Так будет лучше. Но лучше ничего не было, а было все хуже и хуже. Таня тосковала по маленькой Снежане и то и дело видела ее во сне – маленькую, зареванную, испачканную едой или чем похуже, обиженную, ничего не понимающую, брошенную. А с Галей все было совсем плохо. Она почти перестала разговаривать с Таней, а если и разговаривала, то все больше ругалась. Она ругала Таню за такие вещи, которые раньше вызывали у нее беспечный смех: за испачканную кофточку, за расцарапанную коленку, за расколоченное блюдце. Как-то раз Таня, перелезая через забор, разорвала штаны – немножко совсем, маленькая была дырочка. Галя за эту дырочку дала Тане затрещину. Таня так изумилась, что даже забыла заплакать, хотя было больно. Постепенно затрещины встроились в их жизнь, стали ее частью. Галя легко могла забыть, что Таню с утра хорошо бы накормить завтраком, что Тане нужно чистое белье, что в школе Тане хорошо бы появиться с тетрадками, карандашами, ручками в ранце, но никогда не забывала треснуть Таню по затылку. Таня терпела молча, но каждый вечер загадывала: хоть бы мне вырасти большой и сильной, чтобы она меня больше не трогала. Ее желание, как ни странно, сбылось: уже к концу третьего класса Таня выросла и окрепла настолько, что однажды смогла перехватить занесенную над собой Галину руку. «Тронь меня только еще», – прошипела Таня. Так с затрещинами было покончено. Изредка Галя впадала в странное состояние, благодушное и нелепое. Она становилась разговорчивой, пыталась приласкать недоумевающую Таню, называла ее доченькой дорогой. Тане, пожалуй, такая Галя нравилась. Но только до того момента, как Таня услышала, что доченьками Галя называет чуть ли не всех девчонок из Таниной школы. Таня знала, что Галя иногда навещает Снежану. Знала из бабушкиной ругани: та время от времени, приходя в гости, начинала кричать на Галю за то, что та «опять ходила душу бередить». Несколько раз Таня пыталась уговорить Галю в следующий раз взять ее к Снежане с собой, но Галя пугалась, махала руками и делала вид, что не понимает, о чем речь. А месяц назад все стало совсем хуже некуда. Конечно, Тане никто ничего не объяснил. Ей оставалось только гадать, почему Галя, вернувшись домой неведомо откуда, села на кухонную табуретку, принялась раскачиваться и подвывать, и так провела целый вечер и часть ночи. Но у Тани был прекрасный способ добывания информации – бабушка с ее кухонными криками. Во время ее ближайшего визита Таня затаилась в комнате и принялась слушать. И выяснила, что Галю хотят лишить родительских прав на Снежану, потому что какие-то неизвестные люди решили Снежану удочерить. Бабушка кричала, что так всем будет лучше. Тогда и начались эти сны. Засыпая, ночами Таня все чаще видела большую комнату с кроватями. Она знала, что в этой комнате живет Снежана, которую во что бы то ни стало надо найти – иначе ее найдет кто-то другой. Но самой Снежаны Таня там ни разу не видела. Эта комната была пуста – только кровати. Но потом в ней стали появляться люди. Сначала тетка из соседнего подъезда, Елена Борисовна. Потом один полицейский. Потом взрослый мальчик по имени Миша. Потом какая-то неизвестная Тане девочка – не Снежана, ничего похожего. В Таниных снах эти люди жили в комнате с кроватями, и им это совсем не нравилось, но выйти наружу они почему-то не могли. Тане тоже не нравилось, что они там живут. Она топала на них ногами, велела им уходить, а они только слонялись туда-сюда. Она пыталась вывести их через какие-то двери, но ни одна из дверей не оказывалась выходом.