Но это лучшее, что можно было откопать в «Примарке». Хотя я сильно сомневаюсь, что Ник знает о «Примарке»[52]. Он тянется к моим волосам. – Извини! – говорит он. – Я не хотел тебя напугать. У тебя в волосах застрял лист. Сейчас я его достану. – Там, наверное, чего только нет, – отвечаю я, пытаясь обратить все в шутку. – Еда, окурки, все на свете. – Я ощущаю тепло его дыхания на своем лице, его пальцы в моих волосах, когда он распутывает лист. – Вот… – Он вытаскивает и показывает его мне: это сухой коричневый лист плюща. Его лицо так близко. На секунду мне кажется, что он меня поцелует. Столько лет меня никто не целовал. Я чувствую запах его туалетной воды, а под ним – теплый аромат кожи. И ловлю себя на том, что позволяю свои губам слегка приоткрыться. Внезапно мы снова погружаемся во тьму. – Черт, – ругается Ник. – Это из-за сенсорных датчиков – мы стояли неподвижно. – Он машет рукой, и они снова включаются. Но то, что происходило между нами, полностью разрушилось. Я моргаю, чтобы избавиться от световых пятен в глазах. О чем, черт возьми, я думала? Я пытаюсь найти своего пропавшего брата. У меня нет времени на такое. Он отходит от меня. – Хорошо, – говорит он, не в силах встретиться со мной взглядом. – Может, спустимся обратно? – Эй, – окликаю я его, когда мы идем обратно в квартиру. – Мне нужно в ванную. – Мне необходимо взять себя в руки. – Показать тебе дорогу? – спрашивает Ник. Хоть он и отнекивается, но явно нередко бывал в этой квартире. – Нет, сама найду, – говорю я. – Спасибо. Он возвращается к остальным, а я бреду по тускло освещенному коридору. Под ногами толстый ковер. Стены увешаны живописью. Я иду и на ходу открываю двери: не знаю точно, что ищу, но знаю: я должна отыскать что-то, что расскажет мне об этих людях, о том, какое отношение Бен имел к каждому из них. Я нахожу две спальни: одна очень мужская и немного безликая, как номер в шикарном бизнес-отеле, другая более женская. Похоже, что Софи и Жак Менье спят в разных комнатах. Любопытно, хотя, может, это и неудивительно. Рядом со спальней Софи находится платяной шкаф размером с комнату, с рядами туфель на высоких каблуках и сапог умеренных оттенков черного, коричневого и бежевого, вешалками с платьями и шелковыми рубашками, дорогими свитерами с тканевыми вставками. В одном углу стоит богато украшенный туалетный столик с тонким антикварным креслом и большим зеркалом. Я думала, что только у семейки Кардашьян и людей из кино есть такие изыски. Ванная комната огромная, с большой римской ванной, отделанной мрамором, раковиной для него и для нее. Следующая дверь ведет в туалет: если вы богаты, то, на мой взгляд, вы не писаете там же, где купаетесь в ароматических маслах. Я быстро роюсь в шкафчиках, но не нахожу ничего, кроме нескольких дорогих упаковок мыла под названием «Санта-Мария-Новелла». Кладу в карман пару кусочков. Комната напротив туалета, похоже, является чем-то вроде кабинета. В центре стоит огромный антикварный письменный стол с обитой бордовой кожей столешницей. Напротив него висит большая черно-белая фотография обнаженной женщины. Какое-то мгновение я смотрю на это, ошеломленная. Кажется довольно странным, что такая вещь висит в кабинете, не очень подходит для работы, но если работать из дома, то можно делать все что хочется. Я проверяю ящики письменного стола. Они были заперты, но взломать такие замки для меня не проблема. В одном из ящиков листы бумаги. Похоже, не хватает первого листа, потому что остальные пронумерованы «2» и «3» соответственно. Похоже, что-то вроде прайс-листа. Нет: отчетность. Тут до меня доходит, вина: я вижу «винтаж» и «премьер крю». Количество купленных ящиков – я замечаю, что их никогда не бывает больше четырех. Напротив каждого вина проставлена цена. Господи. Некоторые из них, похоже, обходятся в тысячи евро. А затем напротив каждой из записей что-то похожее на имя человека. Кто тратит столько денег на вино? Я шарю в глубине ящика и нащупываю что-то маленькое, на ощупь напоминает кожу. Это паспорт. Судя по всему, довольно старый. Светлее, чем мой бордовый паспорт. На лицевой стороне у него золотой круговой рисунок и несколько иностранных букв. Может быть, это русский паспорт? Он выглядит устаревшим. Я открываю его, а там черно-белая фотография молодой женщины. У меня такое же чувство, когда я смотрела на тот портрет над камином. Откуда-то я ее знаю… хотя и не могу припомнить откуда. Ее полные щеки и губы, длинные вьющиеся волосы, выщипанные тонким полумесяцем брови. Внезапно меня осеняет. Это Софи Менье, только на тридцать лет моложе. Я снова смотрю на обложку. Так что она, на самом деле, русская или откуда-то оттуда, а не француженка. Очень странно. Я задвинула ящик. В этот момент что-то с глухим стуком падает со стола на пол. Вот черт. Я быстро поднимаю предмет: слава богу, не разбилась. Фотография в серебряной рамке. Роскошная, статусная. Почему я не приметила ее раньше: должно быть, была слишком сосредоточена на ящиках. На фото несколько людей. Сначала я узнаю одного человека. Жака Менье, мужа Софи: он – мужчина с картины. А рядом с ним Софи Менье, где-то между ее нынешним возрастом и фотографией на паспорте, с подобием улыбки, которая больше походит на холодную гримасу. И трое детей. Я хмурюсь, вглядываясь в их лица, затем наклоняю фотографию к себе, пытаюсь поднести ее к свету. Два подростка – мальчика – и маленькая девочка. Мальчик помладше, с копной светлых волос. Я видела его раньше. И вдруг меня осеняет. Фотография в квартире Ника, рядом с яхтой. Маленький мальчик и есть Ник. Стоп. Стоп, в этом нет никакого смысла. Разве что… нет, не может быть. Тот мальчик, что постарше, с темными волосами, почти мужчина – полагаю, это Антуан. А крошечная девочка… Я вглядываюсь в нее повнимательнее. В этом хмуром взгляде угадывается нечто знакомое. Это Мими. Люди на фотографии – они… И тут я слышу, как кто-то окликает меня по имени. Черт, как долго я здесь нахожусь? Дрожащей рукой я откладываю фотографию и бегу через комнату, выглядываю в коридор. Дверь в конце коридора все еще закрыта, но вдруг она приоткрывается. Я бегу через коридор в туалет. Рядом раздается голос Ника: – Джесс? Я снова открываю дверь в туалет и выхожу в коридор со своим лучшим выражением невинного удивления. Мое сердце колотится где-то у самого горла. – Эй! – говорю я. – Все хорошо? – О! – смущается он. – Я просто… ну, Софи хотела убедиться, что ты не заблудилась. Он улыбается улыбкой милого парня, и я думаю: я совсем не знаю этого человека. – А, нет, – говорю я. – Все в порядке. – Невероятно, но мой голос звучит без дрожи. – Я как раз возвращалась к вам. Я улыбаюсь. Но в голове крутится: они семья, они семья. Славный парень Ник, холодная Софи и пьяный Антуан, и тихая, напряженная Мими. Что здесь происходит? СОФИ Пентхаус Все разошлись. Я устала сохранять маску безмятежности. Девчонка, которая здесь появилась, полностью разрушила мои планы на вечер. Мне не удалось добиться желаемого. На столе осталась початая бутылка вина. Я выпила гораздо больше, чем позволила бы себе, будь Жак здесь. Представляю, как бы он удивился, увидев, что я не остановилась на одном бокале. Но с другой стороны, за эти годы я провела здесь столько вечеров в полном одиночестве. Полагаю, я мало чем отличаюсь от других женщин моего положения. Брошенные бродить по своим огромным квартирам, пока их мужья в отъезде – со своими любовницами, поглощенные своей работой. Когда я выходила замуж за Жака, я представляла это как бартер. Мою молодость и красоту в обмен на его богатство. С годами, как часто случается при таких контрактах, моя ценность только уменьшалась, а его возрастала. Я знала, во что ввязываюсь, и по большей части не жалею о своем выборе. Но, может быть, я не учла одиночества, пустых часов. Я бросаю взгляд на Бенуа, спящего в углу, на своей кровати. Неудивительно, что почти у всех женщин вроде меня есть собаки. Но быть одной лучше, чем в компании моих пасынков. Я вижу, как они смотрят на меня, Антуан и Николя. Я беру бутылку и наполняю бокал до краев. И выпиваю залпом. Это хорошее бургундское, но не лучшее. Кислота обжигает мне горло и ноздри. Я открываю новую бутылку и пью из горла. Захлебываюсь. Горло горит, саднит. Вино льется на подбородок, стекает по шее. Его прохлада освежает. Я чувствую, как вино впитывается в шелк моей рубашки. * * * Следующим утром, после вечера с вином, я видела его во дворе, он разговаривал с Камиллой, соседкой Мими по квартире. Жак однажды сообщил мне, что одобряет, что та девушка живет с нашей дочерью. И эта маленькая надутая розовая губка, изящный вздернутый носик и маленькая высокая грудь, конечно же, ни при чем. Она склонялась к Бенджамину Дэниелсу, как подсолнух в полях Прованса поворачивается к солнцу. Топ в клетку виши, соскальзывающий с загорелых плеч, белые шорты, такие короткие, что из-под каждой штанины виднелась половина бронзовой ягодицы. Они вдвоем были прекрасны, почти так же, как и Бен с Доминик; этого невозможно было не заметить. – Bonjour Madame Meunier, – пропела Камилла. Легкость, с которой она перенесла вес с одной жеребячьей ноги на другую. «Мадам» – без сомнения, девчонка рассчитывала дать мне ощутить всю жестокую силу ее юности. У нее зазвонил телефон. Она прочитала все, что пришло, и на ее лице заиграла улыбка, как будто она читала какое-то секретное послание от любовника. Ее пальцы коснулись губ. Возможно, все это было только спектаклем для него, призванным соблазнить, заинтриговать. – Мне нужно идти, – сказала она. – Salut[53], Бен! Она повернулась и послала ему воздушный поцелуй. А потом во дворе остались только я и Бенджамин Дэниелс. И конечно, консьержка. Я была уверена, что она будет наблюдать за всем из своей будки. – Как вы все здесь красиво устроили, – сказал он. Откуда он узнал, что все это моя работа? – Сейчас еще не так красиво, – сказала я ему. – В это время года – ранней осенью. – Но я люблю насыщенные цвета, – сказал он. – Подскажите, пожалуйста, а что там такое? – Георгины. Агапантус. Он спросил меня о нескольких клумбах. Он выглядел искренне заинтересованным, хотя я понимала, что он просто любезничает со мной. Но я его не останавливала. Мне нравилось рассказывать ему – рассказывать кому-то о созданном мной оазисе. На мгновение я даже почти забыла о своих подозрениях. А потом он повернулся ко мне лицом. – Я как раз собирался спросить у вас. – Его тон меня интригует. – Вы родились во Франции? – Прошу прощения? – Я изо всех сил старалась сохранить контроль над выражением своего лица, но все равно чувствовала, как моя маска сползает. – Я заметил, что вы не всегда употребляете определенный артикль, – сказал он. – И ваши согласные: вы произносите их тверже, чем коренные французы. – Он показал расстояние между большим и указательным пальцами. – Совсем чуть-чуть. Откуда вы родом? – Я… – На мгновение я потеряла дар речи. Никто никогда не комментировал мое произношение, даже французы – даже парижане – худшие снобы из всех. Я начала льстить себе, что довела язык до совершенства. Что надежно замаскировалась. Но теперь я осознала: если догадался он, не будучи французом, это означает, что другие тоже это подметили. И это была щель, трещина в раковине, через которую можно рассмотреть мое прежнее «я». Все над чем я так усердно работала. Этим единственным вопросом он дал понять: тебе меня не одурачить. – Он мне не нравится, – позже призналась я Жаку. – Я ему не доверяю. – Что конкретно ты имеешь в виду? Прошлым вечером он произвел на меня впечатление. В нем чувствуются амбиции. Кто знает, может, он благотворно повлияет на моих беспутных сыновей? Что мне сказать Жаку? Бен прокомментировал мое произношение? Мне не нравится, как он наблюдает за всеми нами? Мне не нравится его улыбка? Все это звучит неубедительно. – Я не хочу, чтобы он здесь появлялся, – сказала я. Это все, что я могла придумать. – Думаю, тебе следует попросить его уйти. – Что, в самом деле? – насмешливо бросил Жак. – То есть ты собираешься указывать мне, кого я могу приглашать в свой дом, а кого нет? На этом все закончилось. Я поняла, что больше не стоит поднимать эту тему. Не сейчас. Мне просто нужно было придумать другой способ избавиться от Бенджамина Дэниелса. На следующее утро пришла новая записка.