Его сестра. Его сестра. О чем я только думал? Я захожу в ванную. Смотрю в зеркало. Кем ты себя возомнил? – безмолвно спрашивает меня мое отражение. Что еще важнее, за кого она тебя принимает? За хорошего парня. Который готов помочь. Который тревожится о своем друге. Она тебя видит так, разве нет? Это ты позволил ей поверить в это. Знаешь, я где-то читал, что шестьдесят процентов людей не могут протянуть и десяти минут, не солгав. Это лишь придает тебе невинный лоск: чтобы казаться лучше, привлекательнее для других. Невинная ложь, чтобы никого не обидеть. Так что не похоже, что я сделал что-то необычное. Поступил как обычный человек. Но ведь в сущности я ей не лгал. По крайней мере не напропалую. Я просто не сказал ей всей правды. Я не виноват в том, что она приняла меня за англичанина. Хотя это и логично. Я довольно хорошо отточил произношение и беглость речи; мне пришлось приложить немало усилий, когда я учился в Кембридже, не хотел, чтобы меня называли «тот французик». Сглаживаю гласные. Тверже произношу согласные. Совершенствую протяжный лондонский говор. Мне всегда льстило, когда британцы принимали меня за своего, – она тоже купилась. К тому же она предположила, что люди в этом доме всего лишь соседи, не более. Но, откровенно говоря, это ее догадка. Я просто не мешал ей в это поверить. Честно сказать, мне даже нравилось, что она верит в него: в Ника Миллера. Обычного парня, не имеющего ничего общего с этим местом, кроме арендной платы. Слушайте. Может ли кто-нибудь признаться, что не хотел бы, чтобы его семья перестала стеснять его, перестала быть такой неудобной? Разве люди никогда не задавались вопросом – каково это – быть свободным от всех этих семейных привязанностей? От груза. А у этой семьи груз потяжелее, чем у большинства. Кстати, сегодня вечером я получил весточку от папы. Все в порядке, сынок? Помни, я рассчитываю, что ты позаботишься обо всем. «Сынок» – слишком ласково для него. Должно быть, он на самом деле хочет, чтобы я выполнял его указания. Вторая часть – это типичный папа. Ne merdez pas. Не испорти все. Я думаю о том ужине во время сильной жары. Все мы поднялись на террасу на крыше. Пурпурный свет, фонари, мерцающие среди фиговых деревьев, теплый аромат листьев. Под нами зажигаются уличные огни. Густой, как бульон, воздух, его можно пить ложками, а не вдыхать. На одном конце стола папа, моя мачеха рядом с ним в зеленоватом шелке и бриллиантах, ледяная в жаркой ночи, ее обращенный к горизонту профиль, как будто она была где-то в другом месте – или хотела бы там быть. Я вспоминаю, как папа впервые познакомил нас с Софи. Мне, наверное, было лет девять. Какой очаровательной она казалась, какой загадочной. На другом конце стола сидел Бен: и почетный гость, и обретенный сын. Папа пригласил его лично. Он произвел на него огромное впечатление. – А теперь, Бен, – сказал мой отец, подходя с новой бутылкой вина. – Ты должен сказать, что ты думаешь об этом урожае. Вижу, у тебя превосходный вкус. Это одно из качеств, которому невозможно научиться, независимо от того, сколько ты выпил. Я посмотрел на Антуана, который уже допил вторую бутылку, и подумал: уловил ли тот колкость? Наш отец никогда ничего не говорит просто так. Предполагалось, что его протеже – Антуан: тот, кто работал на него с тех пор, как закончил школу. Но он еще и папин мальчик для битья, и доставалось ему будь здоров – все те годы, что меня не было, Антуану приходилось принимать все удары на себя. – Жак, благодарю. – Бен улыбнулся и протянул свой бокал. Наливая вино в один из маминых бокалов от «Лалик», папа по-отечески положил руку на плечо Бену. Это было так непринужденно, так естественно. Глядя на них, я ощутил какую-то нелепую зависть. Антуан, безусловно, тоже это заметил. Я видел, как он нахмурился. Но, может, это могло быть только на руку. Если моему отцу так нравился Бен, человек, которого я пригласил в наш дом, в нашу семью, возможно, каким-то образом он, наконец, принял бы меня, своего собственного сына. Призрачная надежда, которую я лелеял. Мне всегда приходилось гоняться за крохами, когда дело касалось отцовской привязанности. – Я вижу твое раздраженное выражение лица, Николя, – сообщил мой отец, используя французское слово maussade[60] – внезапно повернувшись ко мне в своей пугающей манере. Застигнутый врасплох, я слишком быстро проглотил вино, закашлялся и почувствовал, как защипало горло. – Совершенно невероятно, – продолжал он. – Точно такое же, как у твоей покойной матери. Ей ничего никогда не казалось достаточно хорошим. Рядом со мной дернулся Антуан. – Это ее гребаное бургундское ты наливаешь, – пробормотал он себе под нос. Моя мать происходила из старинной семьи: старая кровь, старое вино из больших поместий. Ее наследство – погреб с тысячей бутылок достался отцу после ее смерти более двадцати лет назад. И после ее смерти мой брат, который так и не смирился с тем, что она нас оставила, старался одолеть как можно большее число бутылок. – Что такое, мой мальчик? – спросил папа, поворачиваясь к Антуану. – Ты чем-то хотел поделиться с остальными? Тишина тянулась. Но Бен заговорил с изысканностью первой скрипки, вступающей в свое соло: – Это восхитительно, Софи. – Мы ели любимое блюдо моего отца (несомненно): мясное филе, холодный обжаренный картофель и салат из огурцов. – Эта говядина, возможно, самая вкусная из всего, что я пробовал в жизни. – Готовила не я, – ответила Софи. – Ужин из ресторана. – Для нее никакого филе, только салат из огурцов. И я заметил, что она смотрела не на него, а куда-то за его правое плечо. Похоже, Бену не удалось завоевать ее расположение. Пока нет. Но я заметил, как Мими украдкой бросала на него взгляды, когда думала, что на нее никто не смотрит, и чуть не промахивалась вилкой. Как Доминик, жена Антуана, смотрела на него с полуулыбкой, пожирая взглядом. И все это время Антуан сжимал свой нож для стейка так, словно собирался вонзить его кому-то между ребер. – Итак, ты знаешь Николя со студенческой скамьи? – обратился мой отец к Бену. – Он что-нибудь делал в этом нелепом заведении? Под этим нелепым местом подразумевается Кембридж, один из лучших университетов мира. Но великий Жак Менье – человек без высшего образования, и посмотрите, к чему он пришел. Человек, сделавший себя сам. Лучший из остальных. – Или он просто растратил мои кровно заработанные деньги? – спросил папа. Он повернулся ко мне. – Потому что у тебя это неплохо получается, не так ли, мой мальчик? Задел за живое. Несколько лет назад я вложил часть этих «кровно заработанных денег» в стартап в сфере здоровья в Пало-Альто. Все, кто хоть немного знал о нем, были в восторге: это же будущее здравоохранения. Я потратил большую часть денег, оставленных мне отцом, когда достиг восемнадцатилетия. Это был шанс показать свой характер; доказать, что я чего-то стою. – Я не знаю, как усердно он учился в университете, – начал Бен, криво усмехнувшись в мою сторону, и мне сперва полегчало, когда он снял напряжение. – Мы ходили на разные курсы. Но довольно много работали над студенческой газетой – и в одно лето всей группой путешествовали по миру. Правда, Ник? Я кивнул. Попытался ответить такой же непринужденной улыбкой, но у меня внезапно возникло ощущение, что я заметил хищника в высокой траве. Бен продолжал: – Прага, Барселона, Амстердам… – Я не знаю, было ли это совпадением, но в этот момент наши глаза встретились. Выражение его лица было непроницаемым. Внезапно мне захотелось, чтобы он закрыл рот на хрен. Я пытался передать свое послание взглядом. Стоп. Хватит. Сейчас не то время, чтобы говорить об Амстердаме. Если мой отец узнает, он лишит меня наследства. Бен отвел взгляд, разорвав зрительный контакт. И тогда я понял, насколько безрассудно поступил, пригласив его к нам. Тишину внезапно сотряс громкий звук, казалось, что само здание рушится под нами. Спустя пару секунд я сообразил, что грянул гром, небо прорезала молния. Папа выглядел рассерженным. Он мог контролировать все, что происходит в этих стенах, но не мог властвовать над погодой. Упали первые крупные капли. Наш ужин закончился. Господи, благодарю. Я вновь задышал полной грудью. Но что-то изменилось. Позже той же ночью Антуан ворвался в мою комнату. – Отец и твой приятель-англичанин. Закадычные друзья, да? Ты же понимаешь, что это в его духе? Лишить нас наследства и оставить все гребаному случайному незнакомцу? – Это безумие, – проговорил я. Так и есть. Но озвучив это, я почувствовал, как мысль пустила корни. Это было бы в папиной манере. Всегда напоминать нам, своим собственным сыновьям, какие мы ничтожные. Как сильно мы его разочаровываем. Но будет ли это Бен? Что всегда завораживало в моем друге, так это его непознаваемость. Можно проводить часы, дни в его компании – объездить с ним всю Европу, – и никогда по-настоящему не узнать настоящего Бенджамина Дэниелса. Он был хамелеоном, загадкой. И я, на самом деле, даже понятия не имел, кто этот человек, которого я пригласил под свою крышу, в лоно нашей семьи. * * * Я лезу в шкафчик под раковиной и беру бутылочку с ополаскивателем для рта, наливаю его в маленькую чашечку. У меня во рту привкус сигарет, которые я выкурил с ней на террасе. Курить я начал, когда вернулся сюда. Дверца шкафа все еще открыта. Маленькие баночки с таблетками стоят по струнке. Это было бы так просто. Хотелось просто оказаться… подальше от всего этого. Дело в том, что, притворяясь перед Джесс, я почти мог быть самим собой: я обычный взрослый человек, живущий сам по себе, окруженный атрибутами собственного успеха. Квартира, которую снимал. Вещи, которые купил на свои с трудом заработанные деньги. Потому что я хочу быть таким парнем, на самом деле хочу. Я пытался быть таким парнем. Но я тридцатилетний неудачник, вынужденный вернуться в дом своего отца, потому что потерял последнее. Поначалу все шло так хорошо, вот в чем была проблема. Я держался, а потом стал жадным, как игрок, выигравший в первом забеге… Как бы я ни пытался обмануть себя, это бессмысленно, даже в отдельной квартире я все еще нахожусь под его крышей; я все еще заражен этим местом. И я деградирую, пока живу здесь. Вот почему я сбежал на десять лет на другой конец света. Вот почему был так счастлив в Кембридже. Вот почему без раздумий отправился в тот бар на встречу с Беном, когда он связался со мной, несмотря на Амстердам. Вот почему я пригласил его пожить здесь. Подумал, что с ним мое существование станет более сносным. Что его компания вернет меня в другое время. Вот и все. Поэтому я позволил ей считать себя кем-то другим. Маленькая безобидная ложь, не такая уж и страшная. Честно. ДЖЕСС Голоса – крик поверх музыки. Я не знаю, сколько людей собралось здесь, внизу: должно быть, больше сотни. С потолка свисает искусственная паутина, а на полу расставлены свечи, освещающие грубые стены. В тесном пространстве без вентиляции пахнет горящим воском. Отражение танцующего пламени на стенах создает впечатление, будто каменные стены движутся, извиваются, как живое существо. Я стараюсь смешаться с толпой, и слежу, чтобы никто не наступил на мою простыню. Издалека мой костюм – один из худших. Большинство гостей выложились по полной. Монахиня в белом одеянии, пропитанном кровью, целует женщину, чье полуобнаженное тело выкрашено в красный цвет, а на голове пара скрученных дьявольских рогов. Чумной доктор, одетый в черный плащ и шляпу, поднимает длинный изогнутый клюв своей маски, чтобы затянуться сигаретой, а затем выпускает дым из своих глазниц. Высокая фигура в смокинге с огромной волчьей головой потягивает коктейль через соломинку. Куда бы я ни посмотрела, везде безумные монахи, смерти с косами, демоны и упыри. И странная вещь: в этом окружении фигуры выглядят еще более зловещими, чем наверху, при вечернем свете. Даже фальшивая кровь почему-то здесь кажется более реальной. Как я могу влиться в одну из этих компаний и начать разговор о Бене? Мне отчаянно нужно выпить. Внезапно я чувствую, как с моей головы срывают простыню. Мертвый ковбой поднимает руки: «Упс!» – Должно быть, наступил на край. Черт, она уже грязная от земли, мокрая от пролитого пива. Я поднимаю ее, сминаю в грязный комок. Придется поговорить без маскировки. Здесь так много людей, что я вряд ли буду выделяться. – О, salut! Я оборачиваюсь и вижу глупенькую хорошенькую девушку в огромной цветочной короне и развевающемся белом крестьянском платье, забрызганном кровью. Спустя мгновение я узнаю в ней соседку Мими. С каким-то именем на «К». Камилла: так ее зовут. – Это ты! – восклицает она. – Ты сестра Бена, да? – Вот тебе и попытка слиться с толпой. – Эм. Надеюсь, все о’кей? Я услышала музыку… – Plus on est de fois, plus on rit, понимаешь? Чем больше, тем веселее. Эй, как жаль, что здесь нет Бена, – надулась она. – А я думала, он любит вечеринки! – Так ты знала моего брата? Она морщит свой крошечный веснушчатый носик. – Бена? Oui, un peu. Да, немного. – А он всем нравился? Имею в виду им, Менье? Семейке? – Конечно. Все его любят! Мне кажется, его очень любит Жак Менье. Может быть, даже больше собственных детей. А… – Она замолкает, будто что-то вспомнила. – Антуан. Антуан недолюбливает его. Вспоминается сцена во дворе в первую ночь. – Как ты думаешь, могло бы между ними быть что-то… ну, между моим братом и женой Антуана? Ее глаза вспыхивают.