Лия сглотнула ком в горле от разыгравшихся чувств и вдруг выпалила: – Куда вы деваете свои картины? Продаете? – Нет. – Он сунул руки в карманы джинсов. – Когда здесь становится слишком тесно, я переправляю их в Милбрук. Все предки там развешивали свои работы, а мои чем хуже? – И ни разу не устраивали выставку? Он оглянулся на полотно. – Была такая мысль. Дед с отцом уже все уши прожужжали. – Так в чем же дело? – А зачем? Только от работы отвлекаться. Ерундовая затея, да еще сколько времени и денег потратишь. – Ерундовая? – Лия скрестила руки на груди. – Ну, тогда и мне, наверное, ни к чему картины из бабушкиной квартиры выставлять. – Чую я, к чему вы клоните, только все зря. Моя мазня с картинами из той парижской квартиры даже рядом не стояла. – А разве не в этом суть? Они и должны быть разными, и у каждого зрителя вызывать разные эмоции! – Да вам лишь бы на своем настоять! – Нет, просто откровенно выражаю свое мнение. Зачем так уничижать свои работы словом «хобби»? – Как раз наоборот, трезвая оценка своих возможностей идет только на пользу. К сожалению, предки этим не отличались. – О чем это вы? – Мои прадед, дед и даже отец потратили уйму времени и денег, гоняясь за недосягаемой мечтой – прославиться и разбогатеть на своих картинах. И, несмотря на все труды, кроме разочарования ничего не добились. Не будь у нашей семьи фамильного особняка и обширных угодий, с которых можно иметь доход, да бережливых и умных женщин, управляющих делами и не дающих мужчинам в погоне за призрачными мечтами пустить семью по миру, все могло бы обернуться совсем по-другому. – Подозреваю, у ваших предков не было такого таланта, – пробормотала Лия, размышляя о миниатюрном амбициозном пейзаже, из-за которого она в конце концов здесь и оказалась. – Да вы меня не слушаете. Одним талантом успеха не добьешься, и вообще эта материя весьма тонкая и капризная, требует вдохновения и удачи, так что рассчитывать на нее не стоит. В общем, я при наследственной любви к искусству умудрился избежать ошибочного представления, что этого достаточно, и добавил толику здравого смысла и понимания того, что свой дар можно употребить с гораздо большей пользой. – Надо же, как… прагматично. И ни единого слова о чувствах и великолепии окружающих ее полотен. – Пожалуй, приму за комплимент. У нас в семье мужчины издавна считаются неисправимыми романтиками, и вся родня им потакает. А я не желаю сидеть у семьи на шее. – Значит, я, по-вашему, своим восхищением тоже потакаю? – Знаете, ваше доверие мне очень льстит, но я уже нашел свое призвание в интересующей области и получаю от работы огромное удовлетворение и счастье. Лия вернулась к полотну с танцорами и легонько погладила пальцем нижнюю планку мольберта. – Продайте мне эту картину. – Прошу прощения? – Я хочу купить эту картину. – Они не продаются. – Ладно, тогда давайте меняться. – Я… что? – Выберите любой из тех пейзажей, что висели в гостиной парижской квартиры. Они наверняка принадлежали бабушке. Любой, какой приглянется. – Да ну, что за чепуха, – усмехнулся Габриэль. – Те картины серьезных денег сто́ят. – Только для меня они ничего не значат. Смотрю на них и ничего не чувствую. – Я этого не допущу. – Тогда продайте мне эту картину. – Она посмотрела ему в глаза. – Сами же только что напирали на прагматичность и здравомыслие. И не придется ее переправлять в Норфолк с глаз долой. Небось за три поколения там уже места свободного не осталось. Габриэль совсем стушевался, переминаясь с ноги на ногу. – Я… – Пожалуйста. – Ладно. – Ладно? – Раз вы настаиваете, продам. Не хочу спорить. – Отлично, – Лию вдруг охватил какой-то дурацкий восторг. – И балерину тоже куплю. – Ну у вас просто ни стыда ни совести. – Нет. Очарована. Тронута, – Она подбоченилась. – О цене договоримся по дороге в Норфолк. Глава 14 Софи БЕДФОРДШИР, АНГЛИЯ, 1 августа 1943 года При виде Темпсфорд-холла, величаво раскинувшегося среди буйной зелени, у Софи перед глазами тут же возникли образы степенных дам и господ Викторианской эпохи в роскошных одеждах и модных головных уборах, беседующих на чрезвычайно важные темы вроде поданного на обед фазана, а кругом – беззаботные детишки, играющие на лужайке в мяч, и заливисто тявкающие собачонки. Глупо, конечно, но Софи хотелось хоть на минуту представить, каким был Темпсфорд-холл в лучшие, мирные времена, пока не стал перевалочной базой для агентов, вылетающих с соседнего аэродрома. Когда здесь не было суровых деловитых людей в военной форме, с подозрением присматривающихся к новым лицам. Пока его гостей и обитателей не начали постоянно забрасывать на вражескую территорию. – Как самочувствие? – на пороге дома спросила Софи своего спутника. Всю дорогу от Лондона Жерар словно воды в рот набрал. Да и за все время, что они провели вместе после получения приказа, Жерар Бофор к ней обращался лишь при крайней необходимости. – Проголодался, – буркнул он. – Я не об этом. Хотела спросить, что вы надумали по поводу нашей… – Боже мой, женщина, я ведь уже высказал свои соображения по поводу нашего… сотрудничества! Еще не хватало, чтобы мне на мозги капали все две недели до вылета. Он рывком нахлобучил шляпу поглубже и выругался, когда она сползла на лоб. – И вообще, мог бы и без вас обойтись, – буркнул он, сдвигая шляпу назад. – Понимаю, вы нервничаете… – Еще чего! – фыркнул он. – И не боюсь, не беспокоюсь, и нечего мне приписывать ваши собственные переживания. Я солдат, а солдатам страх неведом. Софи вздохнула. – Я вовсе не… – Добрый день! – приветствовала их озабоченная женщина средних лет в задранных на лоб очках, с портновским сантиметром на шее и огрызком карандаша в тронутых сединой волосах, собранных узлом на затылке. – Добрый день! – ответила Софи. – Merde! – ахнула женщина, разглядывая Софи и теребя сантиметр, словно ей не терпелось снимать мерки. – В Париже за вас бы лучшие дома моды передрались. – Вы слишком любезны, – прикусила губу Софи. – Я? Ничего подобного. Любезностями особо не прославишься. Надо произвести впечатление. Старательно поддерживать иллюзию того, что правильно подобранные аксессуары могут изменить своего обладателя. Об этом прекрасно знают во всех лучших парижских заведениях.