Голос изменил ей, как и дыхание; давясь кашлем, не справляясь с собой, не удерживаясь на подогнувшихся ногах, она в изнеможении опустилась на пол. Мадам оставалась непоколебимой. - Я делала то, что должно, - произнесла она наконец, награждая скорчившуюся Жюли взглядом одновременно снисходительным и брезгливым. - Но ты всегда была слишком эгоистична, чтобы это понять. Жюли не смотрела на нее больше - сидела, уперев взгляд в пол, укрывшись за упавшими на лицо волосами, только слетело с ее губ вместе с пузырящейся на них кровью: - Катись к дьяволу. Мадам не обратила внимания на ее отчаянное проклятие. - Ты останешься здесь, пока я не решу, что делать, - приговорила она, подбирая подол и поворачиваясь к двери. - Так будет лучше для всех. Ты не в себе. Не став дожидаться ответа, она шагнула за порог. Скрипнул повернувшийся в замке ключ, и Жюли осталась одна. Душивший ее кашель прекратился, сменившись не менее душераздирающим приступом беззвучного смеха; растянувшись на полу, Жюли смотрела в потолок и зажимала себе рот обеими ладонями, но хохот все равно прорывался наружу, и вместе с ним прорвались, потекли по ее заледеневшим щекам мелкие, блестящие под луною слезы. *** В холле, да и в большом зале было не протолкнуться: все было заставлено вазами и корзинами с цветами, коробками с подарками, усыпано множеством конвертов с предложениями, приглашениями, признаниями в любви. Эжени вскрывала их один за другим, как ребенок - рождественские подарки, читала каждое вслух, не скрывая наслаждения каждым словом. - От Эли! - объявила она, когда в руки ей попал витиевато расписанный конверт, украшенный печатью с характерным вензелем "А" и издающий восхитительный запах дорогого одеколона и не менее дорогой бумаги; перед тем, как открыть его, Эжени сделала несколько глубоких вдохов и расплылась в счастливой улыбке. - "Смею заверить Вас, что все девять муз склонили бы головы перед Вашей грацией...", - прочитала она и задорно засмеялась, раскрасневшаяся и взбудораженная, но чрезвычайно собой довольная. - Так приятно, что маэстро не забывает меня. - Разве он может? - засмеялась Полина, сидевшая тут же, за большим столом, где обычно собирались гости. - Не найти поклонника более преданного, чем он. На лице Эжени появилась хитроватая улыбка. И тому была причина - как раз в этот момент в зале появилась Лили, которую почти не было видно за охапкой букетов, что ей пришлось тащить. - Не только его преданность достойна восхищения, - многозначительно произнесла Эжени и, подмигивая Полине, позвала: - Цветочек! Брось все это, иди сюда! Лили только рада была избавиться от своей ноши; аккуратно уложив цветы у стены, она подбежала к Эжени, устроилась на стуле рядом с ней, поджав ноги. Та мягко потрепала ее по голове, и Лили, зажмурившись, охотно потянулась навстречу ее ладони. - Как проходят твои сеансы? - спросила Эжени, пытливо глядя в ее счастливое лицо. - Как Даниэль? - С ним все прекрасно, - доложила Лили, стараясь улыбнуться украдкой, но терпя в этом полную неудачу. - Я еще не видела картину, но он говорит, что она почти закончена. Полина старательно не смотрела на них, делая вид, что увлечена пересчитыванием разбросанных по столу писем. Эжени, напротив, не выказывала ни малейшей толики смущения. Разве что коротко кивнув словам Лили, она спросила, не скрывая нетерпеливого любопытства: - Ну, а как он...? Лили широко распахнула глаза. - Что? Полина подняла голову и уставилась на нее. Она первая осознала, что за удивлением Лили не стоит ровным счетом никакой двусмысленности; Эжени отнеслась к нему с большим недоверием, решив, что ее просто не поняли как следует. - Я имею в виду, - начала она, сопровождая свои слова жестом, в достаточной мере красноречивым, - что он любит... после сеансов? Нам ты можешь рассказать. Стыдиться тут нечего. Все это делают. Уж я-то знаю! Она усмехнулась с видом бывалого моряка, наставляющего юнгу, но Лили вовсе не склонна была разделять ее веселье. На ее лицо начал медленно наползать густой румянец, она открыла рот, чтобы что-то сказать, но так и не сумела подобрать слов, и Эжени поняла, к чему ведет это подавленное молчание. - Вы не... - протянула она неверяще, до последнего надеясь, что Лили просто разыгрывает ее; но одного взгляда хватило ей, чтобы понять, что та не шутит. - Ты все еще не соблазнила его? Да о чем я говорю? Тебе не надо его соблазнять! Он твой! Чего же ты ждешь? - Я... - пробормотала Лили, теряясь от ее напора, - я не уверена, что... - О, не надо этого, - прервала ее Эжени, закатывая глаза, - не надо прибедняться, цветочек. Когда он приходил сюда, то смотрел на тебя все равно что пес на окорок в витрине! А ты от него пряталась. Нельзя поступать так с мужчинами, особенно с теми, что влюблены в тебя! От невнимания они хиреют... - Это правда, - подтвердила Полина. - Мужчины в большинстве своем более чувствительны, чем хотят показать. Их так легко вогнать в меланхолию! - Меланхолия художникам полезна, - значительно заметила Эжени, демонстрируя недюжинное знание привычек богемной публики, - но в меру. Неужели этот бедняга не вызывает у тебя теплых чувств, Лили? Лили, казалось, многое бы отдала, чтобы немедленно исчезнуть из зала, но не попыталась сбежать или как-то еще уклониться от разговора. Вопрос Эжени заметно задел ее, даже в чем-то оскорбил; она вспыхнула, даже чуть подпрыгнула на месте, рискуя при этом свалиться со стула, и горячо заговорила: - Почему ты так решила? Все совсем наоборот, но... но разве люди говорят об этом просто так? Как вообще люди говорят об этом? Эжени улыбнулась со снисходительным умилением, как улыбаются детскому лепету. - Зачем говорить, цветочек? - проникновенно спросила она, наклоняясь к Лили и накрывая ладонью ее запястье. - В таких вещах дела всегда лучше слов. Просто поцелуй его. Хотя бы поцелуй. Если можно было зардеться еще больше, то Лили проделала это с успехом. Она даже закусила губу, пытаясь удержать в себе новый, сам собой разумеющийся вопрос, но недооценила при этом проницательность Эжени: та прищурилась, глядя на нее, и поинтересовалась очень тихо и прозорливо: - Ты когда-нибудь целовала мужчину, цветочек?