Лили низко опустила голову, давя искушение спрятать лицо в ладонях. Эжени звонко хохотнула; Полина посмотрела на нее с укором, явно считая, что не стоит смеяться над такими вещами. - Ты тоже была невинна, - напомнила она, видя, что Лили вот-вот сгорит от стыда. Эжени примолкла, понимая, что хватила через край, но отголоски смеха все еще звенели в ее голосе, когда она вновь обратилась к младшей подруге: - Это наука не сложна и быстро усваивается. Я могу научить тебя, если хочешь. Лили вскинула на нее глаза, с явным трудом переваривая услышанное. - Ты? Но как же... - А что в этом такого? - хмыкнула Эжени с непринужденным видом. - Все мы когда-то этому учились. Так почему бы... - А кто учил тебя? Лицо Эжени изменилось. Вопрос явно застал ее врасплох, ударив туда, откуда она меньше всего ожидала нападения; она секундно шатнулась, оглушенная тем, что, вырвавшись из глубин ее памяти, во всей своей полноте явилось перед ней. Чувства, испытанные ею когда-то, вовсе не размылись от времени, сколь бы ни старалась она подавить, задушить, уничтожить их; одной-единственной маленькой фразы хватило, чтобы вернуть их к жизни, а для Эжени - понять, что это проклятие осталось с нею навек. - Это неважно, цветочек, - произнесла она, догадываясь, как неестественно звучит ее голос. - Это было давно. Теперь уже никому нет дела до этого. Она видела, что Полина смотрит на нее с нарастающим интересом, и метнула на нее обжигающий взгляд, надеясь, что это поможет ей избежать расспросов. Полина не стала ничего говорить; неизвестно, было ли дело в ее врожденной деликатности или же ее просто больше занимало зрелище, которое должно было вот-вот развернуться на ее глазах. - Ладно, - заявила Лили с решительным и даже воинственным видом. - Что надо делать? Не дожидаясь ответа, она закрыла глаза и вытянула губы трубочкой - Эжени чуть не разразилась новой порцией хохота, но перехватила взгляд Полины и сдержалась, только легко толкнула Лили в плечо. - Не так. Не изображай утку, Бога ради. И смотри в глаза. Всегда, до последнего момента смотри в глаза. Лили послушалась тут же: на лицо ее вернулось обычное, разве что крайне робкое выражение, и видно было, что она в шаге от того, чтобы испугаться и отступить, но Эжени не дала ей этого сделать. Взяв лицо Лили в ладони, она порывисто накрыла ее губы своими; обе были напряжены, каждую секунду готовые отстраниться, но минутное движение сердец было не обмануть, и накрывшая обеих дрожь заставила их теснее прижаться друг к другу. Лили пыталась отвечать - неумело, но беззаветно, - вцеплялась Эжени в плечи, судорожно комкая в пальцах ткань ее платья, и той пришлось приложить немало усилий, чтобы отступить, отодвинуться, едва ли не оттолкнуть от себя свою неожиданно прилежную ученицу. - Я же говорила, - проговорила она, понимая, что дыхание сорвалось у них обеих, - ничего сложного. - И правда ничего, - ответила Лили как-то сонно, облизывая губы. Эжени увидела, как Полина многозначительно приподнимает брови, и подавила желание накинуться на нее с кулаками. - Остальному наш художник сам тебя научит, - произнесла она на выдохе, понимая, что у нее внутри что-то содрогается и готовится расколоться надвое. - В том ничего сложного нет и подавно. - Спасибо... - пробормотала Лили с интонацией почти вопросительной, и Эжени, не в силах выносить больше ее присутствие, поспешно удалилась из зала. Напоследок, прежде чем скрыться на лестнице, она успела перехватить взгляд Полины - и понадеялась, что сочувственное выражение в этом взгляде просто почудилось ее не в меру разыгравшемуся воображению. *** <i>- Почему мужчины приходят сюда? У Жюли страшный взгляд, шалый и бесноватый. Она снова пьяна, и это значит, что лучше ей не перечить, но Эжени почти совсем не боится ее. После того вечера, когда Жюли стала Девушкой в Красном Платье, многое изменилось, и для Эжени тоже, но для нее дело вовсе не в деньгах, которых теперь в избытке, не в гостях, от которых теперь нет отбою, и не в планах на будущее, которых тоже стало очень уж много, даже больше, чем Эжени может себе представить. Эжени часто вспоминает тот вечер, вернее, два момента из него: первый, конечно же, тот самый, когда человек в маске возложил на голову Жюли свой драгоценный подарок, но второй... второй должен был стереться из памяти, погребенный под другими воспоминаниями, но упорно выныривает на поверхность раз за разом, преследует Эжени, тревожит ее, не дает ей спать. "Иди сюда, бестолковая". Теперь они с Жюли почти на равных. Дебют Эжени состоится со дня на день, и она ждет его с нетерпением, знает, что готова. Скоро они будут выступать вдвоем, а вскоре, как говорит Мадам, к ним присоединится и еще кто-то - но Эжени сложно представить, что когда-нибудь она посмотрит на Жюли без внутренней дрожи, без того трепета, с которым смотрят на того, кто более опытен, умел, важен. - Я скажу тебе, почему, - рядом с Жюли стоит бутылка ликера, и она щедро наливает себе еще, едва не пролив через край бокала. - Думаешь, дело только в наших телах? Черта с два. Было бы дело в этом, они предпочитали бы другие заведения, подешевле. Нет, они приходят за другим. - За чем? - спрашивает Эжени, сцепляя ладони на коленях, чтобы не было видно, как они дрожат. Она сидит напротив Жюли в ее комнате и чувствует себя отчаянно неуютно; она боится выставить себя глупой и наивной, боится выслушать от Жюли новую порцию едких острот. Но та как будто настроена мирно, только пьет очень уж жутко - опрокидывает в себя почти все содержимое бокала, будто даже не глотая, и в лице ее после этого ничего не меняется, только в глазах все ярче разгорается какое-то безнадежное ожесточение. - Они хотят чувств, бестолковая, - говорит Жюли. - Не смейся, они действительно этого хотят. Хотят переживать, тревожиться, радоваться и печалиться - чувствовать, что жизнь их не пуста благодаря нам, что есть в ней какой-то смысл сверх рутинной обыденности. Вот что мы делаем: даем им то, что не могут дать другие. А еще больше они хотят верить, что чувства, испытанные ими здесь, искренние. Как будто им в действительности есть до нас дело, а не мы играем для них, из кожи вон лезем, чтобы они нам поверили. Конечно, все это полное дерьмо. Кукольный театр. Уйдет одна - появится другая, и они будут столь же самозабвенно переживать из-за нее. Но им и того хватает. Люди на самом деле очень непритязательны. Скоро ты это поймешь. Она поднимается на ноги, и Эжени неосознанно делает то же самое. Жюли делает шаг навстречу ей, и Эжени - тоже. Друг против друга они останавливаются; лицо Жюли в свете свечей кажется вылепленным из воска, а руки ее, легшие Эжени на плечи, холоднее льда. - Мадам, - Жюли криво и болезненно усмехается, - сказала мне научить тебя, как вести себя с мужчинами. Она ведь не потерпит, если ты опростоволосишься. Эжени проглатывает вставший в горле ком. Ей кажется, что холод рук Жюли передался всему ее телу; ничем иначе нельзя объяснить то, что, несмотря на душный августовский вечер, она начинает дрожать. - Чаще всего они хотят чувствовать себя любимыми, - продолжает Жюли с ухмылкой, и в этой ухмылке Эжени чудится что-то горькое. - Так что прикинься, что любишь меня. Хотя бы сегодня. К чему ее последние слова? Эжени не успевает сообразить: ее мысли пускаются вскачь, и она не успевает поймать хоть одну. В какой-то момент она даже не верит, что все это происходит с ней, глядит на себя как будто со стороны - вот она несмело обнимает Жюли за шею, льнет к ней, смотрит в глаза... и не видит там ничего, кроме отблесков свечей и собственного расплывшегося отражения. - Не бойся, бестолковая, - вдруг говорит Жюли, притягивая ее к себе, клонит голову ей на плечо и часто, щекотно дышит в шею; ошеломленная внезапной близостью, Эжени хочет вскрикнуть, но у нее получается скорее стон, одновременно требовательный и молящий. - Больно я не сделаю. Больно сделают другие.</i> 9. La liberation Не менее получаса Даниэль репетировал жест, которым будет откидывать в сторону ткань с готовой картины, и, без сомнения, произвел на Лили должное впечатление. Лицезрев, наконец, долгожданный результат их с Даниэлем общих стараний, она замерла и часто заморгала, будто увиденное могло ее ослепить.