— Это… это я? Она приблизилась к картине, глядя на нее так, как глядят на представительного, вызывающего уважение своим видом, но при том незнакомого человека, трепетно протянула руку, но не решилась коснуться. Даниэль заметил, что пальцы ее дрожат. — Все в порядке, — сказал он, подходя к ней и наклоняясь над ее плечом; Лили, зачарованная, как будто не заметила его присутствия, даже когда он бережно обхватил ее запястье, направил вперед, мягко прижал к холсту. — Это ты. Она недолго молчала, мелко дыша, с явным трудом пропуская через себя осознание правдивости его слов. Его собственные мысли в это время плыли куда-то в другую сторону, и он не мог, да и не хотел ничего поделать с этим; и без того совершенно раздавленный, расплавленный, утонувший в собственных чувствах, как в зыбучих песках, он заканчивал картину, как во сне, полностью подчинившись видениям, которые поселились в его сознании с того дня, когда Лили впервые переступила порог мансарды. Работа отвлекала его, и Даниэль прятался за холстом, как за невидимым барьером, но теперь последняя преграда рухнула, и он понимал, что не сможет дальше удерживать себя, хоть бы его об этом заклинали все когда-либо существовавшие боги. Волосы Лили пахли шоколадом. Даниэль почувствовал это, когда зарылся в них носом, поцеловал ее в висок, затем коснулся губами изящной мочки уха, потянулся к нежной коже на шее. — Ты позволишь мне?.. Она не ответила, но запрокинула голову, раскрываясь перед ним, податливая до того, что он испугался крепко сжимать ее в руках, точно слишком сильные объятия могли навредить ей. Картина была позабыта ими обоими; сам не свой, обезумевший от любви, сжигавшей его изнутри уже не одну неделю, Даниэль покрывал поцелуями лицо Лили, ее плечи и грудь, вслепую распутывал шнуровку на ее платье, а она льнула к нему, приподнимаясь на цыпочки, обнимала порывисто и неумело, и шептала совсем тихо, когда он переставал терзать ее зацелованные, заалевшие губы: — Люблю… Оставим их вдвоем. Счастье, которое они испытали в те минуты, не терпит посторонних. Обратим свой взор на другую сцену, случившуюся немногим позже совсем неподалеку — в мастерской портного на соседней улице. Там вовсю шел выбор ткани для нового платья: посетительница, улыбчивая и быстроглазая бретонка лет двадцати, хваталась то за один, то за другой выложенный перед ней образец, не переставая при этом оживленно трещать: — Фиолетовое платье у меня уже было… всем понравилось, хотя многие нашли его слишком вольным. Не могу же я выступать в том же цвете второй сезон подряд! О! Может быть, синий подойдет? Прижав кусок ткани к груди, она критически оглядела себя в стоящее тут же зеркало, но осталась своим обликом недовольна: — Нет, он сделает меня похожей на всплывший труп. Может, черное? Не будет слишком мрачно? — Черный нынче входит в моду, мадам, — сказал хозяин мастерской, давно знавший бойкую покупательницу и вовсе не смущенный ее манерами. — Можно расшить его серебряной нитью… — Лучше красной, — заявила девица, задумчиво перебирая прочие образцы, не зная, на каком из них остановить взгляд. — Давно хотела попробовать красный. — Ваше пожелание — закон, — почтительно сказал портной. — Будем снимать мерки? Девица кивнула ему, и он удалился за измерительной лентой, оставив ее ждать. Тут дверь мастерской отворилась, пропуская еще одну посетительницу, по виду которой можно было предположить, что она, одетая в скромное темное платье и закрывшая лицо плотной вуалью, явилась сюда только что с чьих-то похорон. Двигалась она дергано и нервозно, так что можно было решить, что она не в себе; бретонка даже попятилась, когда незнакомка приблизилась к ней, но тут та откинула вуаль с лица, и ее инкогнито оказалось раскрыто. — Жюли! — в крайнем изумлении выдохнула покупательница, отступая; ее можно было понять, ведь в побледневшей, осунувшейся девице, растерявшей весь лоск своего облика, явно находящейся в шаге от полного помешательства, с трудом можно было узнать очаровавшую всех два года назад Девушку в Красном Платье. — Бабетт, — произнесла Жюли, хватая ее за руку; ее пальцы оказались до того цепкими, что бретонка не сразу смогла вырваться из ее хватки. — Бабетт, я искала тебя. — Что… что? — отнимая руку, бретонка отступила; на лице ее были написаны одновременно страх и презрение. — О чем это ты? — Ты должна мне помочь, Бабетт, — повторила Жюли в некоем безнадежном упорстве, слепо блуждая взглядом по ее лицу. — Я не… — Должна? — первое потрясение от этой встречи оставило Бабетт, и она фыркнула, дернув маленьким точеным подбородком. — Я никому не должна ничего, а тебе — в первую очередь. Давно ты называла меня бездарной коровой, которая только и может что зарабатывать себе дешевую популярность плясками в полупрозрачной хламиде? Жюли коротко сглотнула. Кожа на ее лице побледнела до синюшного цвета; видно было, что слова Бабетт задели и пристыдили ее, но терзавшее ее отчаяние было сильнее гордости. — Пожалуйста, — проговорила она, вновь подступаясь к Бабетт, но уже не пытаясь дотронуться; та хотела отшатнуться, но едва не споткнулась о зеркало, оказавшееся за ее спиной. — Пожалуйста, помоги мне, иначе я умру. То, что случилось… я не вынесу этого, я не вернусь, Бабетт, я прошу! Их взгляды встретились, и в лице бретонки что-то оттаяло. Ее неприязненное ожесточение оказалось недолговечным и дрогнуло, когда ясно стало, что Жюли не шутит. Казалось даже, что она в шаге от того, чтобы рухнуть на колени, и Бабетт, не желая допустить этого, в испуге схватила ее за вздрагивающие исхудавшие плечи. — Что произошло? — спросила она тихо, судорожно взвешивая в уме самые ужасные предположения. — Чего ты хочешь? Жюли ответила ей так же, понизив голос, как будто передавала страшную тайну: — Мне нужен Месье. Я хочу поговорить с ним. — Отвести тебя к нему? — переспросила Бабетт ошеломленно. — Прямо сейчас? Ответный взгляд Жюли в достаточной мере говорил сам за себя, и Бабетт, с сожалением обернувшись туда, куда удалился портной, решительно подхватила ее под локоть. — Ладно, идем. Думаю, у него сейчас не очень много дел. Кабаре «Северная звезда», куда они направились, находилось в четверти часа ходьбы, на склоне холма Монмартр, в одном из переулков неподалеку от театра Ателье. «Звезда» давно была на хорошем счету у богемной публики, хотя были и те, кто считал, что лучшие годы этого заведения остались позади. Хозяин кабаре, степенный и рассудительный месье М., не разделял эти пессимистичные мнения: даже с уходом на покой Эжена, признанного короля парижской сцены, всю свою жизнь посвятившего «Северной звезде», заведение смогло остаться на плаву. Теперь там блистала Бабетт, чьи номера снискали большую популярность у завсегдатаев этого квартала; с мужской частью труппы, впрочем, не все было ладно, и подтверждение тому девицы получили сразу же, как только переступили порог. — Андре! — Месье, изменив своей обычной немногословности, гневно распекал парня, явно не в первый раз отбившего себе ребра о расстеленный на полу тюфяк. — Это акробатический этюд или номер с падениями? Парень только шмыгнул носом, потирая ушибленный бок. Месье посмотрел на его лицо, на котором закаменело насупленное выражение упрямой решимости, и махнул рукой, несколько смягчаясь: — Клянусь, еще чуть-чуть — и я переведу тебя в клоуны, только чтобы ты не свернул себе шею у всех на глазах. Пойди проветрись. А потом еще раз. Мрачный, но преисполненный явным стремлением повторить попытку до тех пор, пока она не станет успешной, Андре удалился; Бабетт, бросив на него мимоходом взгляд ласковый и сострадательный, оставила Жюли у входа и приблизилась к хозяину кабаре.