— О! — Пассаван знаком приказал, чтобы гостье подали шампанского, и предложил ей присоединиться к нему за игрой; она не стала отказываться и охотно взяла протянутый ей кий. — Вы пишете новый роман! Предыдущий, насколько я помню, был неплохо принят публикой. — Многие посчитали его содержание провокационным, — ответила посетительница, наклоняясь над столом и отточенным, хлестким движением ударяя по шару; остальные, сложенные треугольником у другого конца стола, разлетелись в стороны. — Но я не разделяю их мнение. Моей целью является описание действительности — как ее светлых, так и самых неприглядных сторон. — И о чем же ваш новый сюжет? — вопросил Пассаван с непритворным любопытством, примериваясь, как бы ловчее загнать в угол шар, удачно остановившийся прямо напротив лузы. — Расскажите в общих чертах. Клянусь, я никому его не раскрою. — Фабула очень проста, — удар графа оказался неудачным, и посетительница принялась мерить шагами пространство у бортика, выбирая удобную позицию. — Мой роман будет о человеке и дьяволе. — В духе «Фауста»? — граф не преминул блеснуть недурным литературным вкусом. — Мне кажется, это придется публике по душе. Многим сейчас интересна оккультная тема… — О нет, нет, — поспешила запротестовать его собеседница. — Никакой мистики. Я, знаете ли, не верю, что дьявол является нам из-под земли, в облаке серы, и с хохотом предлагает подписать контракт собственной кровью… давайте оставим эти аллегории средневековым схоластам**. Граф остановился, чтобы натереть кий мелом. — Тогда поясните свою мысль. Вы меня положительно заинтересовали. — Все очень просто, — посетительница примерилась, ударила, и один шар мягко упал в лузу, а второй — остался на самом ее краю. — Дьявол приходит к нам в облике человека знакомого, возможно, даже близкого или родного… и предлагает нам вовсе не продать душу, нет. Он предлагает нам поступиться ей — причем не всей, а ничтожно малой ее частью. Что такое ничтожно малая часть души в сравнении с тем, что мы получим за нее? Ничтожно малая часть… вам ведь знаком ахиллесов парадокс, граф***? — В общих чертах, — ответил Пассаван уклончиво, но обмануть свою собеседницу не смог. — Я напомню, если вы позволите, — сказала она с улыбкой и, увлеченная собственными рассуждениями, прервала игру, оперлась на кий, устремила свой взор куда-то поверх головы графа. — Ахиллес пытается догнать черепаху… и расстояние между ними сокращается на все меньший и меньший промежуток, у которого, однако, никогда не найдется предела. Так же и с дьяволом — за одной ничтожно малой частью души, которую мы передадим ему, последует еще одна, столь же ничтожная, а затем еще и еще. И так мы сами не заметим метаморфозы, которая нас постигнет. Ахиллес никогда не догонит черепаху, потому что той грани, за которой он вырвется вперед, не существует. Так и мы, однажды сторговавшись с дьяволом, не обнаружим грани, за которой наша душа нам уже не принадлежит. --- *сюжеты из средневековых легенд пользовались большой популярностью в ту эпоху; король Артур и его окружение стали расхожими персонажами многих картин и спектаклей. **схоласты - средневековые религиозные философы, основной целью работ которых было логическое обоснование церковных догматов. ***парадокс "Ахиллес и черепаха* был сформулирован древнегреческим философом Зеноном в V в. до н.э. 6. La felure Один из редких выпадавших ей часов досуга Мадам решила посвятить чтению — одетая в мягкое домашнее платье, расположилась в кресле в собственной гостиной, поставив рядом чайник чая и тарелку с нарезанными фруктами, и открыла свежий, еще пахнущий типографской краской том «Дамского счастья»*. Безмолвная идиллия, нарушаемая лишь шелестом страниц, длилась недолго: не прошло и часа, как покой Мадам оказался потревожен, и нарушительницей спокойствия оказалась ни кто иная, как Лили, заглянувшая в приоткрытую дверь. — Мадам… — Что еще? — вопросила Мадам, с неудовольствием отвлекаясь от захватившего ее повествования. — Я тебя не звала. Что случилось? — Я хотела… — Лили помялась немного, зная о возможной неуместности своей просьбы. — Я хотела поговорить. Мадам удивленно вздернула брови, и на то у нее была причина: обычно Лили не являлась сюда, если ей не приказывали прийти, и, снедаемая робостью перед лицом своей грозной покровительницы, старалась не беспокоить ее без лишней надобности. Очевидно было, что у ее внезапного появления наличествовала веская причина, с которой не смогли бы справиться ни Даниэль, ни Эжени, ни кто бы то ни было еще из обитателей дома. Не на шутку заинтересованная, Мадам сделала приглашающий жест: — Проходи и садись. Чаю? — Нет, спасибо, — почти прошелестела Лили, занимая указанное ей место. Мадам молча разглядывала ее, оставляя ей право заговорить первой; наконец, неловко шмыгнув носом, Лили протянула ей распечатанный конверт. — Граф де Пассаван прислал мне сегодня… Она могла не уточнять имя отправителя — во-первых, оно было размашисто написано на лицевой стороне конверта, а во-вторых, выпавшая из него бумага источала такой густой запах излюбленного одеколона графа, что сложно было думать, будто он стремится к сохранению инкогнито. Мадам быстро пробежала глазами по строчкам. Надо сказать, ничего из ряда вон выходящего лаконичный текст письма не содержал — это было простое приглашение на ужин, из тех, которые Эжени, да и сама Лили получали пачками почти каждый день. Взгляд Мадам зацепился лишь за последнюю фразу, оканчивающуюся словами «…только Вы и я». — И что? — спросила она, вновь поднимая на Лили глаза. — Граф тобой очарован. Чего еще можно было ждать? Закусив губу, Лили уставилась на собственные колени. Спину она продолжала держать прямо, но в ее осанке чувствовалось безумное напряжение, точно она прикладывала последние силы, чтобы не переломиться надвое. — Только не говори, что невинна, — усмехнулась Мадам, складывая письмо и возвращая его в конверт. — Мне пришлось устроить Даниэлю целую лекцию, чтобы он перестал оставлять эти жуткие следы на твоей прелестной шейке после каждого вашего сеанса. При звуке имени художника Лили вздрогнула и вскинула голову. Щеки ее вспыхнули огнем, метнулось пламя и в глазах; одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять, что ее гложет, и Мадам укоризненно поцокала языком. — Ну конечно, — проговорила она с таким видом, будто только что нашла подтверждение давно одолевавшему ее подозрению. — Конечно, без этого не могло обойтись. Ты переживаешь из-за него, цветочек? Что он на тебя разозлится? Начнет избегать? Или, что тоже случается, может тебя разлюбить? Лили как будто облили водой из выставленного на мороз ведра; всей ее мрачной, горделивой решимости как не бывало, и на ее лице вместе с пятнами бледности начал проступать искренний, ничем не прикрытый ужас. — Да, да, я тебя понимаю, — задумываясь о чем-то, Мадам поднялась со своего места, сделала несколько шагов из стороны в сторону, а Лили следила за ней взглядом, каким капитан тонущего корабля следит за дрожащим на горизонте огоньком маяка. — Мужчины — чудовищные собственники, цветочек. Насколько меньше зла было бы в мире, умей они смирять свое вечное «Я! Мне! Мое!». Но с этим ничего не поделаешь, это часть их природы… с которой мы, женщины, можем только смириться. — Что же будет?.. — спросила Лили севшим, почти что осипшим голосом. Губы ее сотряслись, и видно было, что сотрясается что-то в ней самой, подхлестываемое горечью и страхом потери. Ее облик сейчас тронул бы, должно быть, даже статуи в парке Марли; что уж там, каждая из горгулий Нотр-Дам, завидев ее сейчас, могла бы, раскинув тяжелые каменные крылья, устремиться ей на помощь. Но никто не видел ее, кроме Мадам, которая, приблизившись к ней, одновременно мягко и повелительно сжала ее ладони в своих. — Я поговорю с ним, — сказала она, понижая голос и посылая Лили улыбку сострадательную и ободряющую. — Постараюсь убедить его в том, что ему не на что держать обиду. — Вы… — не ожидавшая от Мадам шага навстречу, Лили не знала, что ей сказать, но для ее собеседницы не требовалось лишних слов. — Обещаю, — сказала она со всей искренностью, крепче сжимая руки Лили, — я сделаю все возможное.