— Как же может быть иначе? Корона для королевы! — Думаю, что Лили права, — резюмировала Мадам, откидываясь на сиденье и взглядом победителя обозревая всех присутствующих. — Бах, конечно, не успеет выполнить заказ к премьере. Но Зидлер всегда приходит на последний спектакль сезона. Думаю, тогда ты и получишь свою награду. Эжени ничего не отвечала: не отнимая ладоней от запылавших щек, она смотрела прямо перед собой, и Даниэль видел, что на глаза ее наворачиваются слезы. — Будет тебе, — добродушно пожурила ее Мадам. — Не изображай, будто не ожидала. Ты славно потрудилась и потрудишься еще… а я ведь говорила тебе, — добавила она со значением, — каждый в конце концов получит то, чего заслуживает. *** — Вы не представляете себе! Вы просто не представляете! До крайности взбудораженная, Эжени металась по своим комнатам, хватаясь то за одну, то за другую подворачивающуюся ей под руку вещь. Ее вечерний туалет был почти закончен, но сейчас она была далека от того, чтобы задумываться, какая заколка подойдет под отяжелившее ее шею колье и какой аромат духов будет лучше сочетаться с цветом ее платья. Лили и Полина, уже готовые, взирали на нее одновременно с восторгом и легким испугом. — Когда я была ребенком, — заговорила Эжени, останавливаясь у будуарного столика и невидяще глядя на собственное отражение, — Мадам дарила мне подарки каждое Рождество. И угадывала всегда, что бы я ни хотела, хотя я ни разу не говорила ей, чего хочу! А теперь… теперь как будто целый мир решил поднести мне подарок. — Это не совсем подарок, — произнесла Полина, не изменяя своей обычной рассудительности. — Ты же получаешь его не просто так. Это плата за все, что ты сделала до этого… — Не обычная плата! — возразила Эжени, подняв указательный палец. — Подумай, ведь это могло быть ожерелье, или кольцо, или просто драгоценный камень! Но Зидлер решил заказать корону, почти как тогда. Уверяю тебя, это не случайно, совсем не случайно! Полине нечего было на это возразить. Наклонившись к зеркалу, Эжени заговорила приглушенно и горячо, обращаясь не то к себе самой, не то к замершим за ее спиной подругам: — Я мечтала об этом с того самого вечера, как Жюли… а, к чему вспоминать об этом? Я никогда бы не поступила так, как она! Я никогда не уступила бы никакой Адель! — Адель просто повезло, — сказала Лили с непреклонной уверенностью, — все это знают. Полина только кивнула, а Эжени произнесла с неожиданным спокойствием, глядя в глаза той себе, что отражалась в холодной зеркальной поверхности: — Я буду лучше, чем Адель. И лучше, чем Жюли. Лучше, чем кто бы то ни было. Все невольно замерли в молчании, точно услышав какое-то откровение; но это безмолвие продолжалось недолго, потому что Эжени отвернулась, наконец, от столика и обратилась к Лили и Полине со своей обычной озорной улыбкой: — Ну что, идем к гостям, а то они заждались. Кто у нас сегодня? — Господин де Лежер, сын главы торговой палаты, со своими друзьями, — доложила ей Полина. — А, коммерсанты, — понимающе протянула Эжени, несколько поскучнев. — Денежные мешки. Вернее, даже сказать, мешочки. Что ж, дамы, попробуем их растрясти? Она вышла из апартаментов первой, Полина — за ней. Одна Лили задержалась на миг у выхода, чтобы обернуться и взглянуть на себя — зеркало стояло на прежнем месте, делано равнодушное ко всему, что происходило в комнате, но взгляд, который Лили увидела в отражении, на секунду будто стал не ее собственным, а другим, мертвящим и холодным, будто взглянула на нее сквозь посеребреную толщу стекла другая обитательница этих комнат, имя которой здесь как будто уже позабыли. Несомненно, она могла явиться, услышав, как Эжени поминает ее; усилием воли прогоняя от себя услышанные в детстве истории о зазеркалье, где живут призраки и откуда, если увязался за ними, никогда не найдешь возврата, Лили поскорее захлопнула дверь и побежала к лестнице. *** Самый старший из гостей был, должно быть, ровесником Даниэля, а самый младший по возрасту не годился еще и в студенты — это в достаточной мере объясняло то, что выпитое на сегодняшнем кутеже в значительной мере превышало съеденное, а шум в большом зале стоял такой, что можно было решить, будто дело происходит не в увеселительном заведении, а на передовой в самый разгар кровопролитного боя. Без стрельбы, к слову говоря, тоже не обошлось — в самый разгар вечеринки именинник (тот самый господин де Лежер, имени которого Даниэль так и не запомнил) жестом иллюзиониста вытащил из-за пазухи револьвер и принялся палить по расставленным на камине бутылкам. Все его выстрелы, правда, ушли в молоко, то есть в стену по соседству; мимоходом взглянув на лицо Мадам, Даниэль (сам он, как всегда, сидел на отведенном ему месте, никем не замечаемый) безошибочно понял, что она уже подсчитывает убытки, которых ей будет стоить непредвиденный ремонт. — Мазила! — хохотнул кто-то из гостей; Лили, при первых же выстрелах зажмурившаяся и зажавшая ладонями уши, не сразу решилась открыть глаза, а вот Эжени, поймавшая кураж, приблизилась к де Лежеру и знаком потребовала у него револьвер. Бам! Бам! Две из трех бутылок превратились в груды осколков; несомненно, Эжени расправилась бы и с последней, но как раз в этот момент в барабане закончились пули. — Смелая! — захохотал де Лежер, обнимая ее за талию; он был пьян совершенно и с трудом держался на ногах, но это вовсе не мешало ему распускать руки. — Эй, там! Сколько с меня за то, чтобы провести время в клетке этой пташки? По лицу Эжени пробежала мимолетная гримаса отвращения, но никто этого не заметил, кроме, может быть, Даниэля, который в тот момент был готов проклясть себя за излишнюю зоркость. Приблизившись к имениннику, Мадам что-то недружелюбно ему сказала; Даниэль был готов поклясться, что слышит, как она в своей любимой надменной манере посылает того ко всем чертям, но в этот момент де Лежер достал из нагрудного кармана пачку банкнот, по толщине напоминающую увесистый кирпич — и в лице Мадам что-то дрогнуло и разгладилось. Взяв деньги, она кивнула, и собравшиеся за столом разразились раскатистым сальным смехом. — Может, не стоило? Он пьян… — сказал Даниэль, улучшив момент, когда Мадам, пересчитывая купюры, проходила мимо; она, с явной неохотой бросая свое занятие, метнула на него испепеляющий взгляд. — Теперь ты будешь мне рассказывать, как выбирать клиентов, а, Дани? Одним движением собрав разложенные на столе наброски, он поднялся. Выпитое вино давило ему на голову, и он преисполнился настойчивым стремлением прогуляться на свежем воздухе. — Он пьян, именно, — проговорила Мадам, глядя на него и несколько смягчаясь, — и поэтому опасаться нечего. Ты видел его? Он упадет и уснет мертвецким сном, прежде чем успеет дотронуться до нее. Ни единой причины не верить ее словам у Даниэля не было, но все же он покидал заведение в тот вечер, чувствуя непонятную, пока не успевшую стать ему привычной тяжесть на сердце. *** В заведение он вернулся на следующий же день, около часа пополудни, как было уговорено с Эжени, стремящейся быстрее закончить позирование для афиши. На требовательный стук в дверь никто не отозвался, и тогда Даниэль, повернув ручку, зашел в дом сам. Дезире не вышла ему навстречу, чтобы, как обычно, принять у него пальто и шляпу, и одного этого хватило молодому человеку, чтобы понять, что случилось что-то из ряда вон выходящее, какая-то леденящая душу беда. Сверху доносились отзвуки чьих-то голосов; перепрыгивая через две ступеньки, Даниэль взлетел на третий этаж, к апартаментам Эжени и, едва увидев в просвете между приоткрытой дверью и косяком плотную фигуру месье Дюбуа, понял, что сбываются самые худшие его опасения. Холодеющей рукой он толкнул дверь; та скрипнула, открываясь, но на это никто не обратил внимания. Дверь спальни была открыта, и туда Даниэль зашел без труда; там же, как выяснилось, собрались все обитатели дома, не исключая Мадам — она стояла чуть поодаль, у будуарного столика, и слушала скорбное бормотание врача: — …внутренности отбиты, два ребра треснули, вдобавок повреждена трахея…