— Можешь даже не оправдываться, я слышу, о чем ты думаешь, — сказала она с еле заметной иронией, но продолжила серьезнее, указав кивком в ту сторону, где стояла Лили. — Взгляни на нее. Даниэль посмотрел, но ничего особенного не увидел — кроме того, что подчас ему все сложнее было узнать Лили в изящной, безукоризненно держащейся девице, на которой самые изысканные наряды и украшения смотрелись, словно влитые. Она стояла, окруженная по меньшей мере полудюжиной поклонников, и оживленно трещала сразу со всеми, игриво отмахиваясь от попыток поцеловать ей руку; каждая черта в ее оживленном лице выражала одно лишь упоение жизнью, и Даниэль ощутил, как у него на душе начинают скрести кошки. — Ты же видишь, — заметила Мадам удовлетворенно, явно радуясь тому, что ей не приходится объяснять очевидные вещи, — она получила все, о чем раньше и мечтать не могла. Она купается в роскоши. Слава, деньги, самые влиятельные мужчины — у ее ног. Все идет точно так, как мы и хотели. А ты все равно стоишь с видом, будто кто-то умер. Даниэль вздохнул, несколько пристыженный, но не нашелся, что ответить. Впрочем, он успел уже привыкнуть, что исход любого его препирательства с Мадам предрешен заранее — и не в его сторону, — поэтому не увидел ничего необычного в своем молчании. — Веселись, — посоветовала она, прежде чем оставить его наедине с собственным душевным раздраем, — пока есть возможность и позволяет здоровье. Печаль придет к тебе и сама, нечего звать ее нарочно. Нельзя было не признать ее слова резонными, но они не смогли перебить той горечи, что темным спрутом разлилась у Даниэля в груди и в горле. Спроси у него кто-нибудь в этот момент, что служит причиной его меланхолии — он не смог бы ответить; но он смотрел на Лили, слушал ее переливчатый смех, совсем чуть-чуть более громкий, чем должно, видел ее улыбку, за кажущейся сердечностью которой ему почудилась бездонная воющая пустота — и не мог отделаться от ощущения, что что-то идет не так. *** После того вечера ему не сразу удалось поговорить с ней — теперь у нее была масса повседневных занятий, куда Даниэлю по разным причинам не было доступа, и ему пришлось ждать до самого вечера перед последним представлением в театре Зидлера. Сезон, столь блистательно начавшийся, катился к своему концу; последние билеты были раскуплены за два месяца до спектакля, а диадема Баха — Даниэль знал об этом по слухам, которыми последнее время полнился Монмартр, — была уже готова, начищена и степенно ждала момента, когда же наконец будет вручена прекраснейшей из женщин. Скованность Эжени никуда не ушла, как и безотчетный страх, который Даниэль замечал иногда в ее глазах во время выступления, но ее громкое имя исправно служило ей хорошую службу — ни у кого не было сомнений, для кого Зидлер приготовил свой бесценный дар, и Даниэль тоже старался не сомневаться, глухо радуясь про себя тому, что эта история наконец-то закончится. Он пришел к Лили вечером, думая украсть у нее несколько минут перед самым отходом ко сну; предупрежденная о его появлении, она встретила его у себя, при тусклом свете газовой лампы. Город уже несколько недель был скован февральскими заморозками, и скудное отопление в заведении не могло спасти от холода — поэтому, привычно заключив Лили в объятия, Даниэль заметил, что ее плечи покрыты мурашками. — Не боишься простудиться? — укоризненно сказал он, не размыкая рук в надежде, что это поможет ей согреться. — Завтра важный день… — Я знаю, знаю, — проговорила она с непонятной безнадежностью, силясь высвободиться; Даниэль отстранился не сразу, и их нелепая секундная борьба привела к тому, что с плеча Лили на секунду сполз кружевной рукав домашнего платья; она вскинулась тут же, вернула его на место, но Даниэль успел увидеть проступивший на ее коже, под тонкой ключицей, то ли синяк, то ли так странно упавшую тень. — Что это? — спросил он на всякий случай, скорее машинально, нежели осмысленно. — Откуда? — Это? — Лили покосилась в сторону, следуя за его взглядом, и наморщила лоб, сосредоточенно вспоминая. — Ах, это. Это с репетиции… один из рабочих врезался в меня. Вот же дурак! Даже на лице был след… хорошо, что он уже прошел. Мадам чуть не убила этого беднягу! Она непринужденно рассмеялась, давая понять, что происшествие ерундовое и не стоит даже того внимания, которое было ему уделено; может быть, если бы у Даниэля была возможность всмотреться в нее чуть лучше, то он понял бы, что никакое случайное столкновение не смогло бы оставить такой след, в точности повторяющий очертания человеческих пальцев — но Лили отошла, скрылась в пляшущих по комнате тенях, а Даниэль не додумался ее остановить. — Как твои репетиции? — спросил Даниэль, несколько стушевавшийся; давно не видевшийся с Лили, он рассчитывал на более теплый прием, а она как будто торопилась отстраниться от него, ничем не показывая, что скучала по его обществу. Уязвленный, он успел даже пожалеть, что пришел; но тут Лили повернулась к нему, и он увидел, что она крайне растеряна, даже напугана. — Завтра придет месье Зидлер, — проговорила она, нервно сцепляя за спиной руки, — он будет смотреть на нас… — Об этом было давно известно, — напомнил ей Даниэль, делая шаг ей навстречу — но она все равно прянула назад, точно неприрученный зверек. — Что не так? Она судорожно, надорванно улыбнулась, как всегда, когда пыталась скрыть горестную гримасу, и у Даниэля в груди что-то задрожало, готовясь разломиться и рухнуть. — Мир — странное место, месье, — пробормотала Лили немного виновато, будто прося прощения за сделанный вывод. — Все, что может в нем пойти не так, обязательно идет не так. Он решил не спрашивать, какие именно происшествия в ее жизни натолкнули ее на подобную мысль — шагнул к ней вместо этого и все-таки поймал, не дав отступить в угол, притянул к себе, бережно коснулся губами лба. — Лили, душа моя, — произнес он, стараясь говорить со всей убедительностью, на которую был способен, — ты прекрасная актриса. Все в восторге от твоей игры. Скажи мне, что может пойти не так? Она смотрела на него, не отрываясь, и он видел, что его слова не вызвали в ней доверия. — Завтра тот день, к которому мы так долго шли — мы вместе, — напомнил Даниэль, беря ее ладони в свои, сводя их вместе, силясь заглянуть Лили в глаза и понимая, что она все равно, сколь бы он ни пытался, смотрит куда-то мимо. — Неужели ты хочешь… — Да, мы шли, — внезапно сказала она глухим, деревянным голосом, — но вам не кажется, что на этом пути мы что-то потеряли? Он не понимал, о чем она — вернее сказать, понимала одна половина его сознания, а другая безжалостно с этим пониманием боролась. Слова Лили задели в его душе что-то болезненное, отозвавшееся в сердце мутной ноющей тяжестью; в слепой и глупой попытке стряхнуть с себя это тягостное наваждение, Даниэль брякнул первое, что пришло ему в голову: — Завтра все это окупится, вот увидишь. Она свистяще вздохнула, будто у нее из груди разом пропал весь воздух, и Даниэль, пока она не успела сказать еще что-нибудь, наклонился поцеловать ее — в обе щеки, в подбородок, в мягкие послушные губы. Она ответила онемело, как будто примороженно; когда поцелуй прервался, Даниэль взглянул ей в лицо не без опаски, но увидел, к своему изумлению, что она держится совершенно спокойно, более того — почти деловито. — Я помогу вам раздеться, — проговорила она с выученной улыбкой, которая, конечно, Даниэля не смогла обмануть. Теперь пришла его очередь отступать; Лили успела потянуть сюртук с его плеч, но он отшатнулся, чувствуя себя угодившим в ночной кошмар из тех, что тревожили его сознание, когда ему доводилось переборщить с абсентом: — Что ты делаешь?.. Лили замерла в явном недоумении. Она даже не сразу поняла, что под ногами у нее остался лежать визитный футляр Даниэля, вывалившийся из его нагрудного кармана; от удара о пол тот раскрылся, и Лили, подобрав его, не смогла не увидеть его содержимое. — Что это?.. — беспомощно вылетело у нее, и прежде чем Даниэль смог что-то объяснить, она осторожно извлекла наружу листок, на котором когда-то сама неумело черкала свое имя. — Это же… Даниэль подавил искушение схватиться за голову. В ситуации не было ничего постыдного, но он все равно был готов под землю провалиться от одолевшей его неловкости. Ему казалось, что с этой многострадальной бумагой он выглядит в глазах Лили до ужаса глупо; но она явно не считала так — он понял это, когда столкнулся с ней взглядом, и у него перехватило дыхание. Прошедших путаных месяцев как не бывало: перед ним стояла, совершенно чужая в вычурной обстановке спальни, та самая Лили, в чей внутренний свет он безоглядно влюбился, едва увидев; возможно, и она увидела в его облике что-то ею позабытое, потому что метнулась к нему и горячо, крепко обняла поперек груди. — Я столько всего ужасного передумала в последние месяцы, — скомкано произнесла она, и ее голос отозвался в сердце Даниэля томительным содроганием, — вы даже не знаете… простите меня. — Лили, — ответил он, глубоко растроганный, и обнял ее тоже, — поверь, тебе совершенно не в чем извиняться. Они недолго стояли так, наслаждаясь минутой давно утраченного единения; потом Лили, не переставая вцепляться в него, подняла голову и спросила совсем тихо: