— Останетесь со мной? За этим «останетесь» едва ли стояло что-то помимо невинных объятий перед сном, но Даниэль неожиданно не ощутил по этому поводу разочарования. Лили поспешно юркнула в постель, явно радуясь возможности оказаться под тяжелым одеялом; он задержался немного, складывая на стуле одежду и гася едва тлеющую лампу. — Надо попробовать уснуть, — проговорила Лили, когда он добрался до нее наощупь. — А то месье Зидлер… — В первую очередь выброси Зидлера из своей головы, — наказал ей Даниэль. — Ты будешь петь не только ему. — Я знаю, — проговорила она с грустью, — от того еще страшнее. Он полежал немного в молчании, перебирая ее волосы, и вдруг заговорил с воодушевлением, осененный блестящей идеей: — А мне бы ты спела? Одному? Прямо сейчас? Она шустро приподнялась, выбираясь из-под его руки, и уставилась на него — даже в темноте Даниэль видел, как загорелись ее глаза. — Прямо сейчас? Пожалуйста! Лили сделала попытку выбраться из постели, но Даниэль успел со смехом перехватить ее за руку. — Я верю, верю тебе. Не надо, а то ты весь дом перебудишь. — Тогда что… — Лили не успела закончить фразу, потому что Даниэль снова притянул ее к себе, чтобы она опустилась ему на грудь всей своей почти невесомой теплотой. — Лучше спой для меня завтра. Не думай о Зидлере. Вообще ни о ком не думай. У меня билет в пятый ряд партера. Представь, как будто я в зале один. И спой мне — так, как умеешь. Темнота недолго отвечала ему тишиной, но Даниэля это вовсе не смутило — сейчас он явно ощущал, что его слова наконец-то нашли свою цель. — Я так и сделаю, — пообещала Лили, прежде чем ее сморил сон; слушая ее умиротворенное дыхание, Даниэль долго еще смотрел в потолок широко раскрытыми глазами, пытаясь вообразить, что произойдет завтра — и не подозревая, сколь далеки все его представления окажутся от действительности. *** За весь спектакль Лили появлялась на сцене дважды: в первом акте, во время завязки, и во втором, перед самой кульминацией действия. Поначалу ее роль не предполагала реплик; но затем, после того, как партия Эжени была вынужденно сокращена, ей поручили исполнить «Видение Розы»* — протяжную и прочувственную партию, с которой Лили появлялась у постели Гвиневры, видящей свой последний сон перед неизбежной казнью. Особенная сложность исполнения была в том, что оно сопровождалось танцем в лучших традициях классического балета: бесплотный дух розы, когда-то врученной Ланселотом Гвиневре («Дух, Лили! — любила повторять Мадам, глядя, как та пытается с должной степенью легкости приземлиться после прыжка. — Дух, а не мешок с костями!»), витал возле несчастной приговоренной, напоминая ей о постигшем ее несчастье — и о недолговечности, хрупкости всего сущего, в том числе и любовного чувства. На выборе песни, разумеется, настояла Мадам; Даниэлю показалось, что она питает к этой арии какую-то необъяснимую слабость. Он сидел на своем месте, окаменевший, перекладывая из ладони в ладонь абсолютно не нужный ему бинокль; вчерашняя его уверенность испарилась бесследно, не оставив о себе даже напоминания, и Даниэлю приходилось убеждать себя, что он-то, в сущности, никак уже не повлияет на происходящее — и если он сейчас выбежит из зала, то все неизбежно сложится только хуже. Краем глаза он видел Зидлера: тот сидел в ложе ближе всех к сцене, и как будто пребывал в полусне, ничуть не затронутый разворачивающейся драмой, но Даниэль чуял, что это не так — хозяин театра следит за происходящим безотрывно, а на коленях у него (или, возможно, на коленях у кого-то из его помощников) покоится футляр с заветной драгоценностью, ради которой было потрачено столько усилий и пролито столько слез. — Все идет чудесно, — зачем-то шепнула ему сидящая рядом Мадам, когда была отыграна сцена судилища; услышав свой приговор, Гвиневра рухнула на колени, точно у нее подломились ноги, и по залу пробежал сочувственный шепоток. — Мы ее не упустим. Даниэль не успел уточнить, о ком именно идет речь: декорации сменились, на сцену впорхнула Лили, и у него сдавило в груди до того, что он едва смог дышать. <i>Souleve ta paupiere close Qu’effleure un songe virginal, Je suis le spectre d’une rose Que tu portais au tournoi…</i>** — Идиотская рифма, — прошипела Мадам, накрывая ладонью запястье Даниэля, и он понял, что ее снедает тревога не меньше, чем его самого. — Кто ее только придумал… Впрочем, на этом все возможные придирки были окончены. Лили выступала как последний раз в жизни, слившись со своей ролью в единое целое; казалось, не она, а действительно дух ее парил в тот вечер над сценой, неслышно касаясь волос спящей Гвиневры — и вместе с тем дотрагиваясь, Даниэль был уверен, до самого сокровенного, скрытого в сердцах всех присутствующих в зале. Вцепившееся в него напряжение как будто чуть оттаяло, он позволил себе коротко выдохнуть — и в этот момент случилось то, чего он боялся с самого первого момента, как увидел Лили на сцене. <i>Mais ne crains rien, je ne reclame Ni messe ni De Profundis… </i>*** — Дьявол, — обреченно прошептала Мадам, поднимая глаза к потолоку, и пальцы ее с силой сомкнулись вокруг руки Даниэля. — Она забыла куплет… Понял ли кто-то в зале, что произошло? Даниэль не представлял себе этого; в висках у него гулко и холодно застучало, перед глазами соблазнительно сгустилась темнота, но он заставил себя не закрывать глаз. <i>Mon destin fut digne d’envie: Pour avoir un trepas si beau Plus d’un aurait donne sa vie, Car j’ai ta gorge pour tombeau…</i>*** Вспомнит ли она проклятый куплет? Лучше уж переставить их местами, чем бросать песню недопетой — может быть, никто ничего не заметит? Даниэль выпрямился на стуле, всем телом подался вперед, подчиняясь вспыхнувшей в нем надежде — и, наверное, он был единственным, кто в тот момент смог пошевелиться в зале, потому что Лили, привлеченная его движением, посмотрела на него — и даже на таком расстоянии он мог поклясться, что увидел в ее глазах пронзительную, всепоглощающую благодарность. <i>O toi qui de ma mort fus cause, Sans que tu puisses le chasser, Toute la nuit mon spectre rose A ton chevet viendra danser.</i>**** Музыка смолкла. Последняя нота, взятая Лили, затихла в покрытых лепниной сводах. В воцарившейся тишине было возможно услышать только то, как прерывисто дышит Лили — с улыбкой счастливой и неверящей одновременно. Никто из присутствующих, казалось, не смел вздохнуть до того момента, как в это застывшее восхищенное молчание вклинился еще один звук — гулкие и сочные хлопки, разнесшиеся по залу со стороны ложи.