100 Наверное, Вика уговорила Мадам сделать для меня особый статус. Во всяком случае, когда я вхожу в холл, там уже сидят трое мужчин. Все вскидывают головы — у всех в глазах смущение и испуг. Друг друга они не видят, а двое даже частично пересекаются в пространстве, напоминая уродливых сиамских близнецов. Эти двое — статные голубоглазые брюнеты, стандартные тела из набора «Виндоус-Хоум». Видимо, надеты в целях маскировки. Третий — смуглый здоровяк, выбритый наголо. Сближает их всех лишь взгляд. Словно у человека, пойманного за выдавливанием прыщей. Видимо, я теперь на правах сотрудника борделя? Вижу сразу всех посетителей, могу проходить в служебные помещения? — Привет! — говорю я, вяло вскидывая руку. Все трое быстро кивают. Один с деланно-небрежным видом откладывает зелёный альбом, другой отшвыривает фиолетовый. Лишь бритый здоровяк упрямо продолжает листать чёрный альбом, с любопытством разглядывая фотографии. Я подхожу к охраннику. Он послушно распахивает передо мной дверь, и я выхожу из холла, избавляя посетителей от душевных мук. Провожать меня не собираются, но дорогу я помню. Коридор пуст, часть дверей открыта, часть — нет. Из одной доносятся взрывы хохота. За дверью — беседка, окружённая цветущей сакурой. В небе — нежаркое весеннее солнце, вдали — конус Фудзи. В беседке пьют чай две девушки, при виде меня они беззаботно машут руками: — Стрелок, привет! Чаю хочешь? — Н-нет, — бормочу я, быстро удаляясь. Ещё из одной двери высовывается абсолютно голая девчонка. Но стеснения у неё нет и в помине. — А Вика занята! — говорит она. — Может, посидишь у меня? А то ску-у-учно! Никакого намёка в словах девчонки нет. И мысль о сексе возбуждает её не больше, чем процесс вдоха-выдоха. Но что-то такое страшное есть в самой ситуации… в этих весёлых, дружелюбных, молодых девушках… Я вдруг понимаю, что напоминают мне эти девочки. Какую-то старую фантастическую книжку про весёлых молодых людей, занимающихся любимым делом, днюющих и ночующих на работе, дружелюбных, всегда готовых помочь товарищу, неспособных сказать друг о друге плохое слово… Это как кривое зеркало. Фальшивое отражение. Зло надело одеяния добра — и, странное дело, они оказались впору! — Спасибо, я всё-таки у неё подожду! — отчаянно улыбаясь отвечаю я. — Спасибо! Девушка корчит жалобную гримаску и исчезает в своей комнате. А я иду дальше. Пока не встречаюсь взглядом с черным котёнком на фотографии. — Мяу! — тихонько шепчу я, толкая дверь. Котёнок открывает рот, тихо мяукает в ответ и вновь замирает. Горная хижина пуста, лишь ветер из открытого окна треплет короткие занавески. Облокотившись на подоконник, долго смотрю на горы. Нет, это невероятно. Создать целый мир, в полном одиночестве! И не ради денег и славы, не на заказ — просто для себя. Не для того, чтобы войти в этот мир. Лишь знать, что он есть. Рядом, за окном. Искрящийся снег вершин, бескрайняя синь неба, камни на склонах, чёрный мох под соснами, парящие в небе птицы и снующие по деревьям белки. Мир тишины, чистоты и покоя. Мир, в котором не придумано слово «грязь». Мне кажется, что Неудачнику он мог бы понравиться. Очень надеюсь, что понравится… — Лёня? Вика входит неслышно и застаёт меня врасплох. — Извини… тебя не предупредили? Она качает головой. — Мне захотелось с тобой посидеть. Чуть-чуть, — я невольно начинаю оправдываться. — У тебя… всё в порядке? Вика кивает. — Не стоит так часто нырять в глубину, — говорю я, подходя. — Ты хоть перекусила? — Немножко. Клиентов сегодня — море. Она не отводит взгляд. Она привыкла считать это работой. А со мной что-то не так. В груди — холодный ком, сыпучий и колкий, как снег на морозе. Я глотаю воздух, и говорю: — Неужели тебе необходимо так много работать… Мадам? Вика отходит к окну. Спрашивает, не оборачиваясь: — Как ты узнал? — Почувствовал. — Уходи, Леонид. Уходи навсегда, ладно? — Нет. — Какого дьявола ты ко мне привязался? — кричит Вика, поворачиваясь. — Зачем тебе подруга-проститутка? Проваливай! Мне это всё нравится, ясно? Трахаться по сто раз в день, менять тела, командовать девчонками и делать вид, что я одна из них! Ясно? Ясно тебе? Я просто стою и жду, когда она выкричится. Потом подхожу и становлюсь рядом у окна. Говорить сейчас нельзя, и касаться Вики тоже не стоит, а молчать опасно, но выхода нет, и я жду. Сам не зная, чего. Горы вздрагивают, и пол под ногами начинает трястись. Вика вскрикивает, хватаясь за подоконник, я хватаю её за плечо и упираюсь свободной рукой в стену. Земля трясётся. Снежные шапки оплывают белым дымком, вытягивают вниз щупальца лавин. Мимо окна с грохотом проносится огромный валун. — Мамочка… — шепчет Вика, садясь на пол. Она скорее возбуждена, чем напугана. — Пригнись, Лёня! Я падаю рядом с ней, и вовремя — в окно бьёт хороший заряд каменной шрапнели. — Баллов пять! — кричит Вика. — Семь! — Восемь! — поддерживаю я. Вряд ли она видела настоящие землетрясения, иначе бы не веселилась. Пол хижины ещё трясётся, но уже слабее, мелкой конвульсивной дрожью. — Круто, — шепчет Вика, вытягиваясь на полу. Ловлю её взгляд, касаюсь рукой щеки. — Не сердись на меня, Лёня. — Я не сержусь. — Клиенты порой… заводят. — Кепочка? — вспоминаю я. — Он самый. — Кто он такой? Вика дёргает плечами. — Не знаю. Он в разных телах ходит и ничего про себя не говорит. Только… — она усмехается, — всегда появляется в кепочке. Отсюда и прозвище. — Он — садист? — Да, наверное. Только особого плана. Её губы беззвучно шепчут короткое ругательство. — Вы что, принимаете любых клиентов? Даже таких, от которых на стенку лезете? Вика молчит. — Я думал, что самых больших идиотов вы отсеиваете. Если Кепочку можно заранее опознать… — Мы — не отсеиваем никого. — Это что, честь фирмы? «Любая причуда»? — Можешь считать и так. Землетрясение, вроде бы, кончилось. Поднимаюсь, выглядываю в окно. По склонам ещё сходят лавины, речушка внизу перегорожена оползнем и медленно разливается, отыскивая новое русло. — Стихло… — шепчу я, невольно понижая голос. Будто мои слова могут вновь пробудить стихию. — Вика, зачем ты сделала землетрясение?