— Вы ранены? — спросил он. Эстен осмотрел в свете луны порез на руке, достаточно глубокий, но не настолько, чтобы вызвать беспокойство. — Нужно перевязать, — сказал Франсуа, и действительно занялся перевязкой, разорвав на бинты одну из детских пеленок, — моя мать сошла с ума, маркиз, — проговорил он тихо, — и я благодарен вам за то, что помогли разоблачить ее намерения и спасли ребенка. Я вынужден просить вас остаться и дальше в замке, потому что я не могу быть уверен в том, что она не предпримет еще попыток убить моего сына. Если мать что-то взяла в голову, то уже не выкинет. Эстен поклонился. Потом посмотрел на малыша, который пошевелился и закряхтел. Франсуа улыбнулся, достал наследника из колыбели и прижал к груди. — Ребенка я заберу к себе, — сказал он и сделал знак кормилице следовать за ним, — Благодарю вас за помощь, месье. Благодарю еще раз, — он пожал Эстену руку, поклонился, и вышел из комнаты. Следом побежала перепуганная женщина. Эстен остался один. Он некоторое время смотрел в пустую колыбель, потом подошел к окну и стал смотреть на море, плескавшееся в лунном свете. Все же от матери он унаследовал ее интуицию, позволявшую ей безошибочно угадывать его действия. От матери было не скрыться, казалось, она видела его изнутри. Сегодня он понял, как действует эта сила, которой совершенно невозможно сопротивляться. Он был бы невероятно счастлив, если бы этот ребенок был его сыном. Эстен прижался лбом к стеклу. Он был уверен, что у него обязательно будет сын, и что родит его Изабель. Глава 16. Марсель Марсель де Сен-Рем был человеком на редкость прагматичным. Он не верил ни в беса, ни в дьявола, все свои удачи и невезения списывал на случай, предпочитая хорошую выпивку размышлениям о вечной жизни. — Когда-нибудь мы точно узнаем, что там, за гранью, — говорил он сестре, когда та спрашивала его о посмертной участи, — а пока... пока будем жить, да радоваться жизни, если это возможно. С этой нехитрой философией Марсель прожил всю свою жизнь и ни разу в ней не разочаровался. Красивые женщины, вино, игра — это было все, что его интересовало, и он не понимал, почему должен отказаться от удовольствий, которые может себе позволить, ради каких-то высших целей. Непонятно, есть ли там, за гранью смерти, этот самый ад? Ведь пока что никто оттуда не вернулся и убедительно не доказал его существование. А вино — вот оно. И почему бы не выпить вина? Марсель не верил и в магию. Да, он случайно как-то выиграл кольцо с желтым сапфиром, что приносило ему удачу. Быстро выяснив, что если повернуть кольцо камнем внутрь, можно выиграть любую партию, он беззастенчиво пользовался этим и вскоре разбогател. Теперь он не был бы вынужден продавать сестру за дом в Париже, но эта мысль как-то раз заглянула в его голову и тут же пропала. Изабель наверняка хорошо в доме графа де Муйен, а раз хорошо, то и говорить не о чем. Что помогало ему выигрывать? Марсель только поднимал брови и усмехался. Счастливый случай. Ничего более. Но неизменно он поворачивал кольцо камнем вниз. Марсель никогда не верил в вещие сны. И первые несколько раз увидев во сне прекрасную незнакомку с белыми волосами, он решил, что выпил чего-то лишнего. Хорошо залив сон изрядной долей знакомого бургундского, он тут же забыл о нем. Но сон повторялся изо дня в день. То он путешествовал с Диоргиль по каким-то дорогам, что отражали небо, то летел над землей, раскинув руки, и рядом летела Диоргиль. Нравилась ли ему Диоргиль? Нет. Было в ней нечто отталкивающее. Нечто, что вызывало в нем отторжение. Он отступал, когда она хотела его поцеловать. Губы ее, похожие на лепестки цветка, казались ему ядовитыми. Вот коснется он их, и... и затянет его в омут, и он уже не сможет ни проснуться, ни вернуться к жизни, которую так любил. Останется он навсегда среди каменных сооружений, что светились только от пения. Просыпаясь, Марсель долго сидел в постели и пил вино, а то и что покрепче. Ему казалось, что он сходит с ума, и что сны эти никогда не кончатся. Он боялся, что чужой мир затянет его, и серьезно опасался за собственное психическое здоровье. В последний раз Диоргиль пришла с угрозой. — Твой племянник уже родился, — сказала она, — а ты все еще здесь. Как ты успеешь до праздника? — брови ее съехались на переносице, — выбирай, Марсель, больше шуток не будет. Либо ты добровольно едешь к своей сестре поздравить ее с рождением первенца, либо... либо ты окажешься там, но не по доброй воле. Впервые в жизни Марсель по-настоящему испугался. Решив, что лучше не доводить его ночную знакомую, он наконец-то оседлал коня, и ближе к концу марта прибыл в замок Белистер. Изабель ему искренне удивилась. Она была все такая же стройная, только немного похудела после родов. Черты лица ее стали тоньше, а брови при виде него сдвинулись в линию. Она перевела глаза на черноволосого молодого человека, что стоял рядом с ней, и некоторое время молчала. — Сестрица, да ты загордилась! — расхохотался Марсель. Он шагнул к ней и сгреб ее в объятья, заметив, как дернулся ее спутник. Любовник? Но ведь с любовниками не расхаживают по замку собственного мужа, или его сестра совсем лишилась совести? Изабель тоже обняла его. Потом отстранилась и смотрела с тревогой в голубых глазах. Неужели она беспокоится о нем? Марсель не понимал, чем заслужил ее беспокойство, поэтому без всяких церемоний направился следом за сестрой и ее спутником, имя которого он тут же забыл, в гостиную, где ему навстречу поднялся сам граф де Муйен и... он смотрел на юную девушку, что стояла рядом с графом и задыхался от нахлынувших вдруг чувств. Девушка была похожа на Диоргиль. Похожа, но не сама Диоргиль. Лицо ее было более вытянуто, а зеленые глаза цвета свежей травы под темными тонкими бровями смотрели открыто и доверчиво. Личико ее, немного детское, но, в то же время, проникнутое какой-то нечеловеческой мудростью, казалось ему лицом ангела, а белесые волосы только добавляли достоверности этому впечатлению. Диоргиль в его снах ходила простоволосой, но девушка собрала волосы в красивую прическу, заколов их гребнем с жемчугом. Платье на ней тоже было вполне современное. Розовое, отделанное дорогим кружевом, вышитое по корсажу голубыми цветочками. Тонкие руки унизывали перстни, а хрупкую шею украшала нитка розовых кораллов. Невероятно хорошенькая и совершенно неземная, девушка стояла рядом с графом и смотрела на гостя из-под длинных темных ресниц. Щеки ее зарделись, словно кораллы, а тонкие губки чуть приоткрылись, заставляя Марселя мечтать о поцелуе. Граф что-то говорил, но Марсель ничего не слышал. Ему было холодно, будто он стоял зимой на вершине горы. Щеки же горели, как от пронизывающего ледяного ветра. Красавица подняла на него зеленый взгляд, и вот его бросило в жар, и по позвоночнику потекли капли пота. — Моя дочь Ортанс... — произнес граф, представляя девушку. Ортанс сделала реверанс, растянув розовое платье и глубоко склонившись в поклоне. У Марселя захватило дух от того, что на секунду головка ее склонилась перед ним, а каждое ее движение вызывало сбой в его дыхании. — Очень приятно, месье, — проговорила она тихим мелодичным голосом, потом подняла на него глаза, и Марсель понял, что пропал. Он пропал в ее зеленых глазах, упав в них, как в мягкую болотистую траву. Он пропал в них, будто всю жизнь только и ждал одного ее взгляда. Теперь, когда он видел ее, он не мог представить, как жил столько лет, не зная ее. Как дышал, не зная ее имени. Ортанс... Гортензия... нет. Она не была похожа на гортензию. Он бы придумал для нее какой-то хрупкий цветок, возможно, ядовитый, но белый, нежный и хрупкий. Ландыш... Поддерживать разговор с графом, когда рядом стояла его дочь, Марсель не смог. Он дождался, когда сестра войдет в гостиную, чтобы попросить о возможности передохнуть с дороги. И заодно решить, как ему жить дальше. Как жить дальше, если рядом находится она... Ортанс де Муйен. … — Теперь, когда ваш брат явился в замок, можно и крестить ребенка. Мартин де Куланж склонился над колыбелью. Он смотрел на подросшего за последние дни малыша, будто впервые видел его. Зеленые глаза его были спокойны, но губы улыбались. Возможно, ему нравился малыш Ноэль.