– Понятно, у взрослых девушек про учебу не спрашивают. Замуж не собираешься? Она повернулась ко мне, картинно вздохнула, закатив глаза в потолок. – Света, я в деревне живу, ты на меня не обращай внимания. Я уже позабыл, о чем с городскими девушками можно поговорить. У нас в Верх-Иланске всего три темы: учеба, замужество и коровы. Света полезла за хлебом, привстала на цыпочки, я звонко хлопнул ее ладошкой по упругой попе. Она взвизгнула: – Дурак, что ли? – О коровах поговорим? – Я маме на тебя пожалуюсь. – Даже не вздумай! Она выгонит меня из дома, и мне придется провести ночь на вокзале. – А почему ты не идешь ночевать к своим родителям? – Общий язык не нахожу. Я с семнадцати лет отдельно от них живу. Они отвыкли от меня, а я – от них. Как ни встретимся – одни упреки: «На мичуринский не ездишь, на огороде не помогаешь, на Восьмое марта даже открытку не подпишешь!» – У меня то же самое, только без мичуринского и открытки. – Света поставила сковородку на стол, стала есть. – Все время я что-то делаю не так, все время мной предки недовольны. А ты как от них в семнадцать лет ушел? – В Школу милиции поступил. В дверь постучали. Я на правах старшего в доме пошел открывать. Вернулись повеселевшие и порозовевшие после спиртного супруги Клементьевы. – Как ты здесь, не скучал? – спросил Геннадий Александрович. – Света, откуда яйцо взялось? – Снесла, – сквозь зубы ответила дочка. – Света, – нахмурился Клементьев, – тебе не кажется, что ты в присутствии постороннего человека себя неправильно ведешь? Девчонка, ничего не ответив, выскользнула с кухни, оставив немытую посуду в раковине. – Погоди немного. – Рассерженный отец пошел разбираться с дочерью. «Как сказал ее родной дядя: «Мир девочки-подростка сложен!» Один брат педагог-гуманист, другой, чувствуется, рад бы за ремень взяться… Нет, нет! Не станет он взрослую девчонку ремнем наказывать. Да и маленькую ни к чему бить. Это в меня родители ремнем вколачивали уважение к условностям. Не во всех же семьях так». Из дальней комнаты через прикрытую дверь донеслись возбужденные голоса Клементьева и его супруги. Судя по наступательной интонации Елены Викторовны, она заступилась за дочь. Геннадий Александрович вернулся на кухню с задумчивым видом человека, уступившего в очередном педагогическом споре. – Не обращай внимания, – сказал он. – Переходный возраст. Вопросы воспитания дочерей меня не интересовали. – Геннадий Александрович, у меня в Верх-Иланске произошли события, которые требуют вашей консультации. Я рассказал ему о банке с золотом, о сыне Паксеева, который живет не по средствам, о насмешливом взгляде Нели Паксеевой на похоронах. – Продать сто граммов золота на «черном рынке» сложно, – сказал Клементьев. – Надо знать скупщиков золота, ориентироваться в ценах на лом металла, иметь физическое прикрытие от грабителей. Знаешь, как может получиться: приехал ты с товаром, тебя сзади тюк по голове – и ни денег, ни золота! И жаловаться ни к кому не пойдешь – у самого рыльце в пушку. Но если задаться целью, то небольшую партию золотишка сбыть можно. Килограмм – никогда. Это запредельный вес. Как только ты заикнешься о килограмме золота, сами же скупщики на тебя в милицию стуканут, чтобы ты им конъюнктуру на рынке не расшатывал. Теперь о «золотом тельце». Я сам никогда не сталкивался с таким объемом золота, но слышал, что сокровища могут крепко по мозгам вдарить. От блеска золота не один человек с ума сходил. Десятки, сотни… Ты же начитанный парень, Андрей! Вспомни «Остров сокровищ»: никто никакого золота еще не видел, а уже корабль в экспедицию снарядили и помчались через сто морей за кладом капитана Флинта. Теперь перенеси эту ситуацию из средневековой Англии в наше время: кто-то рассказал тебе о кладе и показал колечко оттуда. Ты поверишь в сокровища? Скорее всего, да, колечко-то, вот оно – перед тобой. Как только поверишь в банку с золотом, так начнешь высчитывать его объем и цену. Ты чего ухмыляешься? – Именно этим я занялся, когда узнал про золото. Пошел в библиотеку и высчитал объем трехлитровой банки. – Для тебя банка с золотом – абстракция, а для Седова – лакомый кусочек. Протяни руку – и он твой! – За этот кусочек кое-кто уже ноги протянул. Геннадий Александрович, вы мне поможете с Сергеем Паксеевым? – Честно тебе скажу, ты ставишь меня в неловкое положение. Для меня, конечно, не составит большого труда навести справки, но я не желаю, чтобы ты, вопреки здравому смыслу, продолжал копаться в деле Паксеева. Тебе же ясно русским языком сказали: «Не лезь куда не просят!» Гордеев прав на все сто процентов. Выявит проверка, что вы вмешиваетесь в компетенцию КГБ, – вас всех под раздачу пустят. Представь: чекисты о нас ноги вытирают, а мы за них преступления раскрывать будем? Какой проверяющий это потерпит? – А как же Дегтярев? Если я правильно понял логику Седова, то Вячеслав Федорович – следующая жертва. Учитель не может сойти с колеи. Ему, чтобы замкнуть «цепочку», надо убить третьего человека – обязательно ветерана войны. Место убийства – ДК. В Доме культуры двое участников войны – Дегтярев и мой тесть. Антонов отпадает. Он слишком противоречивая фигура в этой пьесе. Остается Вячеслав Федорович. – Андрей, не надо считать всех глупее себя. Что, по-твоему, чекисты сами не могут догадаться о «цепочке»? – Спору нет – кто захочет понять «цепочку», тот поймет. Но есть один момент: они поймут именно то, что им подкидывает Седов, – версию с недобитым бандеровским подпольем. Истинная подоплека событий останется для них тайной за семью печатями. Никто с чекистами на контакт в Верх-Иланске не пойдет, не тот контингент: одни – спецпереселенцы, другие – бывшие политзаключенные и их дети. Со мной в поселке все разговаривают как с равным. Я местный, а любой комитетчик будет чужак. Хороший мой тесть человек или подлец – это неважно. Он – житель поселка. Я – его родня. Мораль: я – верхиланец, и мне можно доверять. – Хорошо. Я наведу справки про сына Паксеева, но ты мне дай слово, что будешь от расследования держаться в стороне. – Обещаю: если действия Седова не будут угрожать моим родственникам, я оставлю учителя в покое. Мы посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись. – Вы о том же подумали, Геннадий Александрович? Кто со стороны послушает, скажет: бред какой-то! Я на полном серьезе называю Антонова Михаила своим тестем, а с дочкой его все никак до ЗАГСа дойти не могу. Спать мы расположились в том же порядке: мать с дочерью в дальней комнате, Клементьев на диване. Я – на полу. «Могли бы супруги лечь вместе! Закрыли бы за собой дверь поплотнее, обсудили бы проблемы воспитания подрастающего поколения. Света бы на диване легла. Можно пошептаться о тяжелой подростковой жизни. Я еще не настолько взрослым стал, чтобы не найти с пятнадцатилетней девушкой общий язык… Про шлепки по попе она маме не пожаловалась. Маму заигрывания не касаются». В воскресенье я встал раньше всех, быстро собрался и с первым автобусом уехал в Верх-Иланск. Дома меня никто не ждал. После обеда, как появилось настроение, я достал тетрадь покойного Кусакина и погрузился в чтение. 24 Записи в тетради Кусакина шли сплошняком, без разделения на главы или тематические разделы. Условно их можно было разделить на две части: отношение автора к окружающей его действительности и автобиографические заметки о жизни в исправительно-трудовой колонии ШН-3484/1 в период с 1949 по 1955 год. Размышляя о бытии, жизни и смерти человека, Кусакин затрагивал такие важные философские понятия, как «социальная мимикрия», «синусоидальность развития жизни», «условности в современном обществе», «лицемерие как разновидность условностей». По мнению автора, «социальная мимикрия» – это умение приспосабливаться к окружающему тебя «лицемерию». В свою очередь, «лицемерие» он трактовал как вынужденное потакание «условностям». «Условности» – это общепринятые нормы морали и поведения, которые индивид может внутренне презирать, но вынужден соблюдать в силу мимикрии. Кусакинская формулировка «лицемерия», на мой взгляд, была расплывчата. Лично я вывел для себя такое определение: «Лицемерие – это пожелание здравия человеку, которого ты мечтаешь увидеть в гробу». Размышления Кусакина о «синусоидальном развитии жизни» тесно переплетались с его теориями о душе человека и сущности жизни после смерти. Кусакин считал, что человек живет в двух синусоидальных измерениях: внутреннем и внешнем. «Внешняя синусоида» – это жизнь человека, которая у всех на виду. «Внутренняя синусоида» – это отношение самого человека к происходящим событиям. От изгибов «внутренней синусоиды», по мнению Кусакина, зависит бытие человеческой души после физической смерти человека. Так, Сергей Архипович считал, что если человек умирает на подъеме синусоиды, то его душа, освободившись от телесной оболочки, обретает полную свободу действий и перемещений в пространстве. Отделившаяся от тела душа человека может оставаться на планете Земля, а может устремляться к звездам, в бесконечное путешествие. Душа не материальна, подчеркивал Кусакин, ей космическая радиация не страшна. Душа бессмертна, ее никаким встречным астероидом не убьешь. Каков финал путешествия души по Вселенной, Кусакин не знал. При смерти на спаде «внутренней синусоиды» душа человека на веки вечные остается в его теле. Погребение души вместе с телом умершего – это прямая отсылка к библейским сказаниям об аде. Примеры своим суждениям Кусакин приводил такие: «Некий бродяга, опустившийся и презираемый всеми человек. Внешняя синусоида его на спаде, и никакого подъема не предвидится. Бродяга находит монету, покупает бутылку дешевого вина, выпивает его и умирает счастливым человеком: внутренняя синусоида его на подъеме – душа летит к звездам. Обратный пример – большой начальник приходит к любовнице и терпит неудачу в кровати. От переживаний он умирает. Внутренняя синусоида его на спаде. Душе начальника одна дорога – или в крематорий, или под землю. Звезд ему уже не видать». Сразу же оговорюсь: если бы Кусакин объявил себя отцом нового учения, я бы, не задумываясь, пошел к нему в апостолы. Учение Сергея Кусакина более жизнерадостное и оптимистичное, чем все известные мне религии: не надо изнурять себя молитвами, постом, обетами – просто верь в себя, иди сквозь тернии к звездам, и звезды будут твои. Из всех воспоминаний Сергея Архиповича о жизни в зоне меня лично касался один эпизод. Итак, май 1953 года. Исправительно-трудовая колония ШН-3484/1, расположенная вблизи поселка Светлое Енисейского района Красноярского края. Шесть зэков без конвоя работают на дальнем лесозаготовительном пункте – проще говоря, валят лес сами по себе. Гонять зэков каждый день из колонии на лесозаготовку и обратно – долго и нерентабельно. Сбежать лесозаготовители с отдаленной точки не смогут, так что проще предоставить им некоторую свободу действий и регулярно проверять выполнение плана. После смерти Сталина, как отмечает Кусакин, кормежка в колонии стала совсем скудной. На дальней лесозаготовке голодали, подкармливались чем могли. Однажды утром зэки вышли из своей землянки к реке умыться. На перекате реки медведь ловил рыбу. Ему удалось подцепить лапой огромного тайменя. Зэки схватили палки и с криками побежали на медведя. Косолапый испугался людей, бросил добычу и убежал. Лесозаготовители решили сварить уху. Большой котел у них был, но уже с неделю в нем нечего было варить: продукты, даже пшенный концентрат, у них закончились. Сергей Кусакин самодельным ножом разделал рыбу, выбросил кишки. Некто Шамотя, доходяга, за которого всей бригаде приходилось делать план, поднял кишки и съел их. Бригадир зэков Антонов Михаил отправил двух человек на берег реки нарвать дикого лука и щавеля. У костра остались Григорий Базаров, Кусакин, Антонов и Шамотя. Неожиданно на полянку вышел Сыч с двумя солдатами. Зэки встали, сняли головные уборы. Антонов доложил о состоянии дел в бригаде и количестве заготовленного кругляка. Сыч был слегка пьян, но расположен миролюбиво: бригада Антонова стабильно выполняла план, претензий по лесозаготовкам к ней не было. Сыч достал из-за голенища сапога ложку (на выезде из колонии каждый офицер брал с собой походную ложку). – Как ушица? – Сыч попробовал бульон. – Специй маловато. – Нам хватит, гражданин начальник, – за всех ответил Антонов. – А я думаю, что нет, надо добавить! – Сыч расстегнул штаны и помочился в котел. – Вот теперь будет в самый раз! Выдрессированные зэки молча стояли у костра, никто не возмущался, не протестовал. – Что вы, сучье племя, расселись, как в кабаке! – закричал Сыч. – Кто за вас работать будет, я, что ли? Живо на делянку, план Родине советской гнать! Я кому сказал? Зэки остались на месте. Офицер выхватил из кобуры пистолет, сделал шаг назад и с размаху пнул по котелку. Варево выплеснулось на землю, брызги полетели зэкам на ноги. Обезумевший от голода Шамотя бросился с кулаками на Сыча. Здоровый, полный сил офицер мог бы легким тычком руки сбить его с ног, но не стал. Сыч поднял пистолет и выстрелил Шамоте в грудь. – Нападение на офицера! – закричал он. – Контрреволюционный заговор! Мятеж! Солдаты сорвали с плеч винтовки, передернули затворы. Григорий Базаров зарычал и двинулся к Сычу. Антонов пудовым кулаком ударил Базарова под дых, сбил с ног. Григорий засучил ногами, забился в конвульсиях и потерял сознание. – Разрешите приступить к работе? – спросил Антонов у офицера. Сыч обругал всех матом, велел похоронить убитого и уехал дальше проверять отдаленные лесозаготовительные пункты. После его отъезда зэки съели рыбу, закопали Шамотю под приметной сосной и пошли работать. Больше про этот инцидент не было написано ни слова. Записи в тетради кончались датой: «9 октября 1960 г.». Кусакин закончил мемуары в день моего рождения. Мистика? Да нет, просто совпадение.