– О чем ты? – спрашиваю я, делая идеально радостное лицо. – Я счастлив. – Рэнди, ты замечательный актер, но со мной эти штучки не пройдут. Ты несчастлив. Я слышал, как вчера ночью ты плакал. – Я тоже слышала, – признается Эшли, садясь рядом со мной на землю. – Это пройдет. – Я даю счастливому выражению лица исчезнуть. – Мне совершенно не о чем горевать, правда. Он… не такой, как я думал. – О’кей, – продолжает пытать меня Джордж. – А какой? – Не хочу… – Я ложусь на траву. Джордж ложится рядом и Эшли тоже, все мы смотрим на кроны деревьев. – Если я расскажу, что он наговорил мне, то вы никому не разболтаете? Не хочу, чтобы его ненавидели. – О’кей, – осторожно произносит Джордж. – Хорошо. – Эшли, похоже, недовольна моей просьбой. – Он сказал, что когда он каждое лето говорит, что мы можем быть лучше, лучше, чем думают о нас натуралы, то имеет в виду, что мы должны меньше следовать стереотипам. Он считает, что делать макияж или любить музыкальный театр – это следствие недостатка силы воли. Он считает, что мы просто… – Я не хочу произносить то слово. – Он считает, что мы просто гомики. – Он так и сказал? – уточняет Эшли. – Ага. – А что ты ему ответил? Я смотрю на деревья и пытаюсь превратить их в галактики, но деревья остаются деревьями. – Я сказал, что думать так просто ужасно. И он рассказал мне, почему так считает… но сказал еще, что, может, и неправ. – Я чувствую, что по мне ползет муравей, и скашиваю глаза вниз. Он осторожно передвигается по моему предплечью. Я не трогаю его. Джордж облокачивается на одну руку. – Подожди… значит, ты заставил его поменять свою точку зрения. Ты добился того, что упертый masc Хадсон сказал, что, может, его мнение о том, что masc – высшая степень квирности, ошибочно? И что же пошло не так? – Подожди… – Я закрываю глаза. – Ты знал, что Хадсон так считает? – Я догадывалась, – отзывается Эшли. – То есть… из этого исходят masc4masc, верно? Masc лучше. Я не хочу встречаться с женщиной, и потому я гей. Мужчины лучше, а женщины – это кошмар и ужас. Я мужик и сосу только самые мужественные пенисы. Гррр. Джордж смеется и кивает. – Точно. Я тоже смеюсь, и мне становится гораздо лучше, мое сердце поет. – Хотел бы я, чтобы ты сказала мне раньше, что он имеет в виду именно это. – А ты бы поверил нам? Я храню молчание довольно долго для того, чтобы они поняли, что мой ответ – «нет». – Но я по-прежнему ничего не понимаю, дорогой. Я думал, ты завоевал его. Это была часть плана. Он полюбил тебя, а затем тебе надо было, чтобы он принял такие замечательные вещи, как лак для ногтей и Бродвей, после чего ты собирался обратиться подлинным Рэнди и только потом признаться ему во всем. – Я… случайно допустил ошибку, и он спросил, как так получается, и я все рассказал ему. О своем плане. – О, – сокрушается Джордж, Эшли цокает языком. – И получилось, что все, чего я достиг, пропало втуне. Он назвал меня пидором. В самом плохом смысле этого слова. – Что? – Джордж садится. – Да я набью ему морду. Покажу, что способен сотворить маникюр с его хорошеньким личиком. – Если я доберусь до него первой, от него ничего не останется, – бушует Эшли, вскакивая на ноги. – Нет. – Я тяну из обоих за руки вниз. – Не надо этого делать. Вот почему я не хотел ничего никому рассказывать. – Ладно, – вздыхает Эшли. – В действительности он сказал, что его мама назвала бы меня пидором. Но… он же сказал это, понимаете? – Тогда, похоже, вся его семейка больная на голову, – хмурится Эшли. – Ага, они такие и есть. Мне жалко его. Они, как мне кажется, заставили его возненавидеть себя. – Все натуралы хотят заставить квиров относиться к себе именно так, – внезапно слышим мы голос Марка. Он нависает над нами, закрывая от нас солнце. – Вы опаздываете на обед. – Простите, – каюсь я, когда мы встаем. – Простите. А ты ведь не слышал всего, правда? – Я слышал больше, чем тебе хотелось бы. Джордж, Эшли, почему бы вам не пойти в столовую. А нам с Рэнди нужно поговорить о спектакле. Джордж и Эшли кивают и уходят. – Сегодня ты хорошо поработал, – говорит Марк, когда они уже не могут его слышать, медленно шагая к столовой. – Я очень горжусь тобой. – Спасибо. – Я смотрю на свои ноги. – Ты же никому не расскажешь о том, что слышал, да? Даже Джорджу не надо было говорить. – Тебе нужно было обязательно рассказать все кому-то. Такие вещи нельзя держать в себе. Мой психотерапевт сказал бы, что такой травмой обязательно надо поделиться. – Это не было травмой. – Мои глаза становятся круглыми. – Это была всего лишь ссора. Он просто сказал нечто подлое. Я во всей этой истории вел себя как сумасшедший. Я же подстриг волосы и вообще относился к этому как к роли. – Не надо, – возражает Марк. – Не надо говорить, что то, что произошло с тобой, яйца выеденного не стоит или что ты заслужил это. Человек, которого ты любил, сказал тебе нечто ужасное. Это травма. – Он сказал так, потому что его родители твердили ему это долгие годы. – Это его не оправдывает, – говорит Марк. – Ужасные вещи, что происходят с нами, не могут служить оправданием для того, чтобы поступать так с другими людьми. Хотя это может помочь простить его… если он готов извиниться. И измениться. – Не знаю, хочу ли я этого. – Потому что в таком случае ты по-прежнему будешь любить его, а он по-прежнему будет беситься из-за того, что ты устроил ромком на виду у всего лагеря, ничего не сказав ему? Я вздыхаю: – Ага. – Похоже, тебе тоже нужно извиниться. Мы дошли до столовой, и Марк открывает дверь. Там полно народа, я смотрю туда, где обычно сидит Хадсон. Он же смотрит прямо на меня, наши взгляды скрещиваются, и я чувствую, как во мне поднимаются самые разные эмоции, будто полчище зомби продирает себе путь с кладбища. Я обижен, и зол, и виноват, и печален, и по-прежнему люблю его. И все, чего я хочу, это подойти к нему и обнять, потому что вижу, что его одолевают такие же зомби. Но я не могу. И потому я отвожу взгляд, и эмоции утихомириваются. Они не исчезают. Просто их становится легче игнорировать. – Что ты думаешь о костюме Паз для «Испанской розы»? – спрашивает Марк, не заметив того сражения, что только что разыгралось во мне. – Мне кажется, его нужно сделать более афро-бразильским, но, честно говоря, я не знаю, что это такое. – Спроси Паз. Она должна знать. – Сделай это сам. А потом Чэрити пусть внесет изменения, если понадобится. Я доверяю тебе. – Спасибо, – улыбаюсь я, но чувствую взгляд Хадсона на своей спине, и из-за этого мне кажется, что все звуки приглушены. Я улыбаюсь и смеюсь на протяжении всего обеда, но это опять лишь игра. * * * За обедом я разговариваю с Паз о ее костюме и передаю ее пожелания Чэрити во время занятия в домике ИР. Чэрити, по счастью, не взирает на меня тем жалостливым взглядом, что остальной лагерь. Вместо того она сосредоточивается на работе и добавляет красно-золотые полоски узорчатой ткани и красные перья к платью Паз. После ИР я не иду на спортивное занятие, а возвращаюсь в театральный домик. По расписанию занятия сейчас нет, но все продолжают приходить туда, чтобы дополнительно порепетировать с Кристал или проработать с Марком какие-нибудь сцены. Вторая половина лета – горячая пора для постановки спектакля, и ребята репетируют столько, сколько могут, чтобы все получилось хорошо. Я радуюсь тому, что у меня появилась цель. Когда я работаю над костюмом с Чэрити или смотрю номера с Марком, то забываю о Хадсоне. Во мне все еще остается то пустое место, которое прежде было заполнено звездами и болит, но я уже не обращаю на него прежнего внимания, раз мне нужно заботиться о многих других вещах. Но звезды вновь появляются во мне, когда Марк с одобрением кивает, слушая мой рассказ об изменениях в костюме Паз, или же когда Джордан говорят: «Да, мы поняли, и нам это нравится» в ответ на мое предложение подумать о «Всей любви впереди» не просто как о песне о прогулке и вечеринке, но как о походе в клуб квиров в маленьком городке. Это замечание сказывается и на их игре в целом, и Марк сжимает мое плечо со словами: «Как умно было с моей стороны назначить тебя ассистентом режиссера». Каждое такое мгновение – звезда, и они начинают заполнять меня. Потом наступает время плавания, и Марк отправляет меня в бассейн. – Вам нужно расслабиться после такого долгого дня, – говорит он мне и другим ребятам, работающим над спектаклем. – Идите поплавайте. Резвясь в бассейне, я понимаю, как он был прав. Вода и солнце просто удивительны, и я не обращаю особого внимания на то, как Брэд и Джордж, флиртуя, обрызгивают друг друга, или на то, что Эшли и Паз, плечо к плечу, прислоняются к стенке бассейна. Я даже не знаю, где сейчас Хадсон. Но это ложь. Он на трамплине для прыжков в воду. Я не смотрю в его сторону. Вместо этого, по совету Марка, я пытаюсь расслабиться. Погружаюсь под воду и позволяю ей обволочь меня, позволяю себе плыть в небольшом коконе, в котором никому, кроме меня, нет места. Когда я выныриваю на поверхность, Джордж окатывает меня брызгами, я отвечаю ему тем же, и вскоре мы уже гоняемся друг за другом по всему бассейну. Но тут Дженис дует в свисток и укоризненно качает головой, и мы прекращаем свое занятие. Я смеюсь и плыву вместе с Джорджем к бортику бассейна. Брэд и Паз продолжают преследовать друг друга, но уже не поднимают столько брызг, а Эшли направляется к Дженис. – Интересно, нам следует волноваться по этому поводу? – спрашивает Джордж, глядя, как Эшли, подобно русалке, выпрыгивает из воды, чтобы поговорить с Дженис. – Не-а. Ведь теперь у нее есть Паз, верно?