Папа опять прав оказался: прорыв будет. Здесь. И скоро. Гарт надеялся, что успеет донести маяк до точки. Все-таки безумные планы – это, кажется, наследственное… Глава 12 Перекрестья Из двух зол чаще выбирают то, которое привычнее. …резюме доклада Статистической палаты Когда конь пошел тряской рысью, Меррон все-таки вырвало. Но, как ни странно, стало легче. Настолько, насколько это вообще возможно. Нет, голова еще гудела, перед глазами плясали красные пятна, из носа текло, а лука седла при каждом шаге лошади впивалась в бок. И руки, за спину вывернутые, успели онеметь. Впрочем, несмотря на онемение, Меррон чувствовала веревки. Но вот лошадь остановилась, и Меррон сбросили на землю. К счастью, земля была довольно мягкой, с толстой шубой прошлогодней листвы и влажноватой моховой подушкой. Меррон испытала огромное желание в листву закопаться, но порыв остановила – вытащат. – Вставай, красавец… ну или красавица, но все равно вставай, – раздался такой до омерзения знакомый голос. Просьбу подкрепили пинком, и Меррон подумала, что как-то слишком уж часто ее пинают. И за что, спрашивается? Но подняться она поднялась. Ноги не держат, а падать мордой в грязь жуть до чего неохота. Рассвело почти… сквозь переплетение ветвей небо видно, синее, чистое. Солнце зябко кутается в шаль из облаков, которые наверняка к полудню рассеются. Будет жарко и душно. Разве что лес защитит… обыкновенный такой лес. Дубы и сосны с красноватой корой, в трещинах которой проблескивают смоляные слезы. Длинные хлысты лещины кренятся под собственной тяжестью. Раскинулись метелки волчеягодника… и ручеек имеется, пробивается сквозь жирную землю, скользит по черным гнилым листьям. – Любуешься? – поинтересовался Терлак, расседлывая лошадку. А крепко ей досталось, в мыле вся, дышит-задыхается, если ляжет, то и не встанет. Ей бы остыть дать да растереть хорошенько. Терлак же, бестолочь, трензеля отстегнул, повод на ветку бросил и все… – Знаешь, а я всегда думал, что в жизни есть справедливость… …есть, только какая-то она несправедливая. – …и все, что ни делается, оно к лучшему. – Терлак пристроил седло меж корнями, а потник аккуратно разостлал на земле. Сам сел, скрестивши ноги, молот свой рядышком положил и смотрит, рассматривает даже. Было бы чего рассматривать… грязная. В крови какой-то, в полугнилых листьях. И наряд еще этот дурацкий… – А я вот все гадал, откуда в тебе эта бабскость… не подумай, что в упрек, я – человек широких взглядов… …в центре поляны – черное кострище. Две рогатины вбиты в землю, и на длинной подкопченной палке котелок висит, старый, заросший грязью. Недалеко хвороста вязанки, дрова, тюки какие-то… По самому краю земля разрыта, трава истоптана. Стоянка, значит. – Гадаешь, как я на тебя вышел? – Терлак хлопнул по бедрам, звук получился звонкий, хлесткий. – А никак! Нужен ты мне был… или нужна? – В-ф… – били по темечку, а ноет челюсть, все у нее, как не у людей, – в разбойников играешь? – Ага, – радостно подтвердил Терлак. – Скучно там стало! Вот не поверишь, как ты ушла, так сразу и заскучал! Места себе найти не мог, думал, чем же это я старого друга обидел? Я ведь к нему со всей душой, а он взял и сбежал. – Ис-звини. – Вот скажи, – Терлак подпер подбородок кулаком, – разве отказал я тебе хоть раз? Чем мог, помогал… закон порой нарушая… И послал тех четверых, которые препроводили бы Меррон в тихий подвал с толстыми стенами. А оттуда – или за город, или в больничку, чтобы к следующему «разговору» в сознание привели. – Все ждал, когда ж ты до беседы снизойдешь, нос воротить перестанешь. Болит? Нос болел. И губы тоже. Челюсть. Шея. Живот. И руки… – Удача – птица переменчивая… сегодня тебе, а завтра мне. Слабая надежда. – Убьешь? – Меррон знала ответ и, устав стоять, опустилась на землю, хотелось изящно, но получилось – мешком, и не удержалась, завалилась набок, и, конечно, под ворохом листьев обнаружилась коряжина, кожу на плече пропоровшая. Какая тут удача… у Меррон ее отродясь не было. – Убью, – согласился Терлак. Он не пошевелился: помогать не станет, но и от пинков воздержится. – Потом. Ты ж не торопишься? – Нет. – И я нет… А вот это он зря. Меррон подозревала, что любезного Харшала нападение на его лагерь расстроит. – Мы сначала поговорим… – О чем? – О том интересном месте, из которого я тебя прибрал. Не люблю, знаешь ли, странностей. А тут уж странно донельзя вышло. Был хуторок, и не стало хуторка. Куда домишко подевался? С двором, что характерно, с телегами… откуда шатры взялись? И эти… недолюдки. Вот, значит, как вышло: хутор на нож поднять решили. Небось думали, что будет чем поживиться, если приграничный. Или просто веселья захотелось, а напоролись на мага. И тут другое странно – что Терлаку уйти позволили. Вовремя сообразил, что не по силам кусок хватанул? Чутье у Терлака всегда было хорошим. – Думаешь, не вернутся? – спросил он, вытаскивая из голенища нож. Клинок был коротким и узким, острым с виду. – Это смотря кого ты ждешь… Терлак медленно встал на колени, потом опустился на четвереньки, перенося вес тела на левую руку, правую же, с зажатым клинком, вытянул. – Веселишься? Куда уж веселей. С него же станется ударить просто, чтобы кровь пустить. – Боюсь, – честно созналась Меррон, отодвигаясь от клинка. Терлаку заложники не нужны. И на Дара ему плевать. Убьет убийства ради. – Правильно. Люди должны бояться. Страх, он дает возможность острее ощутить вкус жизни. Вот ты не боялась и жила себе как жилось… не шевелись, а то хуже будет. Он дотянулся-таки острием до кончика носа, коснулся, позволяя ощутить холод железа. – А ты знаешь, что женщинам мужскую одежду носить – это позор? Лезвие плавно двинулось по щеке, очерчивая полукруг. Замереть. Не дышать даже. – Женщина должна знать свое место… быть покорной… послушной… Вкус железа на губах. И клинок с неприятным звуком царапает зубы. – Знаешь, там, в Краухольде, меня обвинили в излишней жестокости. А разве я жесток? Я справедлив. Та шлюха сама ко мне пришла… а потом стала кричать о насилии… я отрезал ей губы. И кончик носа… очень чувствительное место, ты ведь должна это знать. Я лишил ее век… за ложь. Просто за ложь. И еще потому, что ему нравилось. Странная у Меррон все-таки жизнь. Хорошие люди уходят, а ненормальные возвращаются. – А мне сказали – жестокость… на самом деле им плевать на шлюху. Они просто хотели избавиться от меня, вот и нашли повод. Злоупотребление положением… ложные доносы… невинные жертвы. Все в чем-то да виноваты. Он убрал нож, на котором блестели капельки крови. Все-таки порезал, сволочь этакая… И ведь дорежет, вопрос лишь в том когда.