…о повышении налогов… Отложив газету, Меррон поднялась в свою комнату. Писать? О чем? Она ничего не понимает в торговле, общественных устоях и налогах. В политике тоже. Да и… неужели в их новом мире не будет больных? Вспомнилась вдруг та девочка с тающим взглядом. И Меррон все-таки взялась за перо. Она не знала, выйдет ли у нее связно изложить собственные путаные мысли, да и сомневалась, покажет ли результат экзерсисов Терлаку, но молчание было невыносимо. Легла она под утро. А проснувшись, села переписывать и править. Сокращать. Изменять. Спустя неделю Меррон все же решилась отдать статью Терлаку, который взял за обыкновение навещать «друга Марти» раз в несколько дней. И, затаив дыхание, она ждала вердикта. А Терлак читал, медленно, точно мстил за собственное ожидание. – Хорошо пишешь. Эмоционально, – сказал он, возвращая листы на стол. – Только… не обижайся, Марти, но кому это интересно? Повитухи, роженицы… ну да, проблема. Только мелкая. Обывательская. Он ничего не понял. И значит, у Меррон плохо получилось объяснить. – Писать надо о том, что интересно людям! О революции! – Извини. – Меррон испытывала огромное желание швырнуть листы в камин. Неужели она и вправду надеялась издать это? Или что люди прочтут ее статью? Задумаются? Хоть кто-нибудь. И глядишь, в следующий раз доктора позовут тогда, когда женщину еще можно спасти. – О революции у меня вряд ли выйдет. Пусть пишут другие. – Послушай, Марти. Ты мне действительно нравишься. Такие нам нужны! Миру нужны! Очнись наконец! Скоро так полыхнет, что… рано или поздно тебе придется выбрать, на чьей ты стороне. – На стороне тех, кому будет нужна моя помощь. Терлак ушел, хлопнув дверью. Но «Голос свободы» доставляли регулярно, не то знаком особого внимания, не то в числе прочих жителей. Меррон не выбрасывала, читала: всё новости. В последний день осени в Краухольде создали Малое народное собрание, признавать полномочия которого градоправитель отказался, однако как-то стеснительно, словно сомневаясь, что имеет на это право. Ввели комендантский час. И всем жителям мужского пола велено было пройти перерегистрацию в Ратуше. Новые бумаги выдавал Терлак, который не преминул сказать: – Видишь, все меняется. И, выказывая расположение, поставил штамп, разрешающий Мартэйнну отдаляться от Краухольда на тридцать лиг. Для всех прочих расстояние не превышало десяти. К зиме были созданы ополчение и народная дружина. А по первому снегу в городские ворота вошла Красная сотня. Всадников было триста, их следовало разместить на постой и довольствие. Меррон с опаской ждала, что и в ее пустом доме появятся чужие люди, с присутствием которых она вынуждена будет мириться, однако обошлось. Единственным неудобством стало предписание оказывать конникам помощь. Бесплатно. С другой стороны, разве это не ее выбор? Да и обращались не так уж часто. Ближе к середине зимы у Меррон появилось стойкое ощущение, что за ней наблюдают. Карточки ввели к концу лета, когда стало ясно, что хлебные склады, невзирая на запрет торговли зерном, рискуют остаться пустыми. Реки живого золота текли по иным, мощенным монетой руслам. Слишком много нашлось тех, кто решил воспользоваться ситуацией, понимая, что каждый медяк, вложенный в зерно, в скором времени обернется баснословными прибылями. Цены росли. Люди беднели. Нищие тянулись к городу, словно надеялись, что в его каменной утробе найдется место для них. А город с готовностью принимал все новых и новых гостей. Иные исчезали бесследно, но оставшихся было слишком много – и цены на рабов упали. А люди сбивались в стаи, подобные крысиным. Воевали за территорию. За крохи еды. За милостыню, которую получалось добыть откупом. Гнали чужаков. Охотились. Росло количество грабежей, изнасилований и убийств, зачастую совершенно бессмысленных, а порой и вовсе не имевших под собой повода иного, нежели косой взгляд. Крепла ненависть. Народное ополчение силилось осадить сброд, устраивая еженедельные рейды, вылавливая всех, кто казался хоть сколько бы подозрительным. И на следующий день, после скорого, но справедливого народного суда случались казни. Собирали всех. Чужая смерть удивительным образом стирала сословные различия. Лорды и леди становились близки народу как никогда. Люди благородного рождения видели, как вешают сброд, и считали это справедливым. Остальные же мысленно примеряли веревки совсем не на шеи приговоренных. Это объединяло общество. К концу лета, когда стало ясно, что голод таки рискует пробраться в город – даже не это обеспокоило Совет, но явная близость бунта, – вышло постановление о ревизии излишков зерна. Кормак пытался предотвратить его. Но он, прежде грозный, мало что значил в измененном мире. Ему еще позволяли выступать, но… разве голос разума дойдет до тех, кто верит в собственную силу? В руках Совета войска. За каждым мормэром стоят рыцари и наемники, готовые уничтожить любого, на кого укажет хозяин. Хозяева делили власть, опираясь на право силы. Им ли бояться выступлений черни? Им ли думать о том, куда пойдут люди, лишенные хлеба? В то, что ревизионные отряды будут действительно собирать излишки, ни Кормак, ни Кайя не верили. Эхо восстаний катилось к городу, наполняя опустошенную Хаотом чашу гнева. Бунты подавлялись. Быстро. Жестоко. Кроваво. А зерна в хранилищах не прибавлялось: уходило прежними путями. Тот, кто вкладывался в войну, желал получить прибыль. По хлебным карточкам урезали нормы. И Совет впервые постановил разделить граждан по группам полезности. Тогда же к Кайя явилась делегация гильдийных старейшин. Мэтр Ортис, несколько запыхавшийся, – подъем на вершину Кривой башни дался ему нелегко. Мэтр Вихро, в темной гриве которого появилась ранняя седина. И мастер Визгард, заменивший мэтра Эртена. В его чертах проглядывает отдаленное семейное сходство, вот только мэтр Эртен лучше умел контролировать эмоции. Сколько всего намешано! И презрение. И страх. И неудовольствие от того, что мастер Визгард оказался в месте столь неприятном. И понимание, что вести себя следует с почтением, несмотря на ту брезгливую жалость, которую люди испытывают к сумасшедшим. В последнее время Кайя научился видеть оттенки эмоций. Прежде он не замечал, сколь разнообразен тот же страх. Опасение. Тревога с учащенным пульсом. Адреналиновый выброс и почти паника, лишающая рассудка. Инстинктивный ужас. Этот был… осторожным. Пожалуй, подобный страх появляется при осознании того, что опасность существует, но неспособности адекватно ее оценить. – Мы рады приветствовать вашу светлость. – Мэтр Ортис пытался отдышаться. По полному лицу его катился пот, который мэтр вытирал мятым платком. – И хотели бы выразить свое почтение. Мэтр Ортис боится иначе. Он осознает грань и вынужден выбирать между двумя страхами – тем, которым грозит будущее, и Кайя. Кайя не хочет их видеть. Снова тяжело. Муторно. Он потерял время и порой не понимает, где находится и зачем. С памятью тоже странно. Исчезают целые куски. Кайя знает, что теряет важное и, пытаясь сохранить самое важное, рисует. Лица. Люди. События. Некоторые тут же теряются, например слоны. Кайя уверен, что слоны имеют значение, но забыл, когда и где их видел. Или вот старейшины… нет, их помнит. Все помнит. – А также просить вас… возглавить Совет, – завершил мэтр Ортис, протягивая свиток, перевитый алой лентой, украшенный связкой печатей, которые с сухим деревянным звуком ударяют друг о друга. Кайя принял. И положил на каминную полку, где уже лежал пяток прошений и что-то еще – бумаги приносили часто, Кайя не давал себе труда определять, о чем именно просят. А коту нравилось играть с печатями. Да и гербовая бумага приятно шелестела, раздираемая когтями. Личные письма он сжигал. Их пришло всего два, оба – от Урфина. Вряд ли в них было что-то важное… или скорее Кайя боялся, что важное было такое, делающее бессмысленным всю его затею. Письма вызывали приступы ревности и обиды. …сны, в которых он вытаскивал листы из камина и читал приговор. Два года – это очень много. И все устали. Его просят понять, простить и дать свободу. Шанс жить нормально. Просыпался с криком. Долго приходил в себя, уговаривая, что сон – лишь сон. Разгребал золу, хотя прекрасно отдавал себе отчет, что писем не восстановить. Система, наверное, могла бы… …система давала сухие сводки о мятежах, стычках и вероятных сценариях развития военных действий. Она рисовала карты на стене и стрелочками показывала перемещения войск. Примерно. Возможности системы были ограничены. …о письмах Кайя не спрашивал. Об Изольде система отказывалась информировать.