– …умоляешь его проявить благоразумие и отпустить невинных людей, тобой оклеветанных. А также признать полномочия Совета и подчиниться ему. Совет? При чем здесь Совет? Малкольм утверждал, что Совет – сборище глупцов, скопцов и скупцов. Некогда это казалось забавной шуткой. И не смешно было, что эти люди правят страной, соблюдая лишь собственные интересы. А теперь получается, что от Сержанта требуют подчинения? Значит, он пошел против Совета и… …и опять выходит, что дело не в Меррон, а в нем. – Не буду. – Меррон закрыла глаза, ожидая удара. Не последовало. Напротив, Малкольм почти нежно коснулся волос. – Жалеешь его? Разве таких, как Сержант, жалеют? Он сам по себе. И делать будет только то, что сочтет нужным. – Знаешь, почему он на тебе женился? Понятия не имеет. – Потому что ты страшная… …какой-то нелогичный аргумент. – …настолько страшная, – пальцы Малкольма вцепились в волосы и потянули, заставляя запрокинуть голову, – что его любовница может не ревновать. Любовница? Подумаешь. У всех мужчин есть любовницы. Так принято. И все жены терпят. Чем Меррон лучше других? Она же хотела равенства. Вот и оно. – Ты же знакома с леди Изольдой? Она красивая… утонченная… Ну и что? Какое Меррон до этого дело? Обидно немного, но как-нибудь переживется, перетерпится. – И сейчас твой муж, который клялся защищать тебя, почему-то защищает ее… – Тогда, – Меррон сглотнула, – тем более нет смысла писать письмо. Или опять ее бить. Красные капельки на листе – это почти узоры. А письмо… если им так хочется, то Меррон напишет. Как там положено обращаться? Тетя ведь учила писать красивые письма. Чтобы вежливость к собеседнику и все остальное. На вежливость Меррон пока хватит, а без остального как-нибудь обойдутся. Дорогой супруг… А дальше? …мне очень жаль, что все так получилось, но я совершила ошибку и очень в ней раскаиваюсь. Не следовало связываться и с тобой тоже. Вообще уезжать из поместья. Там яблони, варенье и река. Рыбалка, когда тетушка уходит спать. Удочки старый Грифит прячет в сарае и не ворчит, что приличные девицы по ночам не шастают… рыбу опять же принимает. Потрошит, солит и развешивает под крышей сарая. И рыба сохнет, пока не высыхает до каменной твердости, но тогда она – самая вкусная. И даже Бетти от нее не отказывается. Тетушка наверняка расстроится, когда Меррон не станет. Себя винить будет. А тетя единственная, кто и вправду ни в чем не виноват. Говорят, что, если ты проявишь благоразумие и подчинишься Совету, меня отпустят. Но очень в этом сомневаюсь. Меррон потрогала языком разбитую губу. В целом все пока неплохо. Жива. Относительно цела. Пока еще здорова. …а в ночное Бетти отпускала. Костры. Жареный хлеб с черной коркой – вечно Меррон пропускала момент готовности. Мясо. И страшные рассказы. Лошади. Луна. Там было счастье. Не ценила. Вряд ли мы когда-нибудь увидимся, и хотелось бы думать, что ты иногда будешь обо мне вспоминать. Передай тетушке, что я очень ее люблю. Целую нежно. Меррон. Она сыпанула на лист песка, и тот прилип к красным пятнам, Меррон дула-дула, сдувая, пока Малкольм не забрал лист. Пробежался взглядом по строкам и сказал: – Сойдет. Наградой за сотрудничество стал почти роскошный обед: хлеб, сыр, вода. Позже и одеяло принесли. Значит, пока Меррон нужна была живой. Хорошо. Есть время подумать. Все-таки ненависть изрядно бодрит. Смотрю на лорда-канцлера и прямо-таки нечеловеческий прилив сил ощущаю. Вот и тянет с милой улыбкой огреть по голове… вот хоть бы бронзовым львом-чернильницей. Или гадость сказать. Но нет, сижу, улыбаюсь, жду, пока Кормак соизволит начать беседу. Это ведь он к нашей светлости стремился, а не наоборот. Кормак разглядывает меня, не трудясь скрыть презрение, хотя, полагаю, оно – часть задуманного представления. Не уверена, что этот человек способен испытывать искренние эмоции. Если когда-то и умел, то умение подрастерял в дворцовых играх. – Леди… – Ваша светлость, – поправила я. – Ваша светлость, – и поклона удостоилась, нарочито вежливого, церемонного, – я рад, что с вами все в полном порядке. – Я тоже очень рада, что со мной все в полном порядке. Присаживайтесь. Отказываться он не стал, опустился в кресло и вытянул ноги, упираясь каблуками сапог в стол, точно грозя опрокинуть его на нашу светлость. А там и добить. Тем же бронзовым львом… Впрочем, Кормак, как и я, желания контролирует. Но молчаливое присутствие Сержанта благотворно сказывается на моих расшатанных нервах. – Могу я узнать, что случилось вчера? – Кормак проводит по краю стола пальцем. Проверяет качество уборки? – Стреляли. Я уже знаю, что стрелок скрылся, а винтовка осталась. И это оружие явно рождено в другом мире. – Кто стрелял? – Помилуйте, мормэр Кормак, откуда мне знать? Не верит, вернее, дает мне понять, что не верит ни единому слову, но я не спешу возмущаться и требовать справедливости. Жду. Пусть скажет то, что собирается сказать. – Кайя Дохерти мертв? – Нет. Я знаю это совершенно точно. – Ваша светлость, надеюсь, понимают, в сколь сложном положении оказались. Горожане волнуются. Слухи ходят самые… разнообразные. …и полагаю, Кормак лично проследил за тем, чтобы шли они в нужном ему направлении. А ведь особых усилий прикладывать не придется. Благодаря стараниям Ингрид в городе меня крепко недолюбливают и охотно поверят в любую чушь. – Какие же? – Говорят, что… ваша светлость вступили в преступный сговор… Конечно, чем мне еще заниматься, помимо преступных сговоров? – …с целью избавиться от супруга… и захватить власть. О да, власти у меня ныне столько, что не знаешь, куда девать. – Вы и ваш… – выразительный взгляд в сторону Сержанта, – ваше доверенное лицо воспользовались состоянием Урфина Дохерти, внушив ему мысль о мести. Несчастный обезумел от горя… Чему найдется немало свидетелей. – Доказательства?