Хенрик стоял впереди, глубоко засунув руки в карманы. Опустив голову, он не отрываясь смотрел на гроб, медленно покрывавшийся цветами, в основном красными розами. Эрика задалась вопросом, не разглядывает ли и он публику краем глаза. И подумала о том, что отец ребенка Алекс тоже должен быть где-то здесь. Когда гроб опустили в яму, тишину нарушил тягостный вздох Биргит. Карл-Эрик стоял с сухими глазами, сжав губы. Все его силы уходили на то, чтобы поддерживать жену, во всем смыслах. Несколько в стороне Эрика увидела Юлию. Хенрик не преувеличил, назвав ее гадким утенком и полной противоположностью Алекс. Темные волосы Юлии, небрежно обкромсанные, торчали в разные стороны. Черты лица были грубы; глубоко посаженные глаза глядели из-под слишком длинной челки. Эрика не заметила косметики на ее лице, еще хранившем следы подростковых прыщей. Рядом с крупной, бесформенной фигурой младшей дочери Биргит казалась еще более маленькой и хрупкой. Юлия была выше ее больше чем на десять сантиметров. Эрика как завороженная следила за игрой эмоций на этом некрасивом лице. Боль, гнев, ярость сменяли друг друга с быстротой молнии. Глаза оставались сухими. Юлия единственная не положила на гроб Алекс ни цветочка. Лишь только все было кончено, она повернулась к могиле спиной и пошла в направлении церкви. Каковы все-таки были отношения между сестрами? Нелегко, должно быть, когда тебя постоянно сравнивают с Алекс. Само по себе это означает всегда быть в проигрыше. Юлия решительно шагала впереди, расстояние между ней и остальными быстро увеличивалось. Подтянутые к ушам плечи выражали равнодушие и холодность. Хенрик догнал Эрику. – Планируется что-то вроде поминок. Будем рады вас видеть. – Не знаю пока, – процедила она сквозь зубы. – Может, все-таки заглянете, хоть ненадолго? Она задумалась. – Ну хорошо… Где это будет, у Уллы? – Нет, мы решили собраться в доме Биргит и Карла-Эрика. Несмотря ни на что, Алекс любила его. У нас с ним связано много теплых воспоминаний, так что лучшего места не найти. Хотя… возможно, после последнего посещения у вас остались от него другие впечатления. Эрика покраснела при мысли, что можно было считать последним посещением, и быстро опустила глаза. – Хорошо, я приду. * * * Она подъехала на своей машине, которую оставила на парковке за хокебакенской школой. В доме было полно людей, так что, едва переступив порог, Эрика задумалась, не повернуть ли домой. Когда подошел Хенрик принять у нее пальто, отступать было поздно. Особенное оживление возникло вокруг обеденного стола, на котором на блюде возвышался бутербродный торт. Эрика выбрала большой кусок с креветкой и быстро отступила в угол, где могла без помех угощаться, наблюдая за присутствующими. Атмосфера вечера показалась ей, пожалуй, слишком оживленной, с учетом специфики повода. Царило нечто похожее на натянутое веселье полуофициальных светских вечеринок, плохо вязавшееся с мыслью о том, что совсем недавно в этом доме лежала мертвая Алекс. Эрика обвела взглядом зал. Биргит сидела в углу на диване и утирала глаза платком. Карл-Эрик стоял, положив одну руку ей на плечо и держа в другой тарелку с тортом. Хенрик чувствовал себя как рыба в воде, занимаясь гостями. Он переходил от одной группы к другой, кивал, жал руки, принимал соболезнования, объявлял о том, что подоспели кексы и кофе. На любой другой вечеринке Хенрик Вийкнер выглядел бы идеальным хозяином, но только не на похоронах собственной жены. Иногда он останавливался на полпути, делал глубокий вдох и медлил минуту-другую – только это и выдавало его напряжение. И единственной, кто выбивался из общей картины, снова была Юлия. Она сидела на подоконнике на веранде, подтянув ногу к стеклу и устремив взгляд в сторону моря. Все, кто приближался к ней с утешениями и соболезнованиями, быстро уходили прочь. Эрика вздрогнула, почувствовав чье-то прикосновение. Из ее чашки на блюдце выплеснулось немного кофе. – Простите, не хотела вас пугать. – Франсин улыбалась. – Ничего страшного, просто я немного задумалась. – О Юлии? – Франсин кивнула в сторону фигуры у окна. – Я заметила, вы разглядывали ее. – Признаюсь, она меня заинтересовала. Всегда держится в стороне? Не могу взять в толк, она оплакивает Алекс или озабочена чем-то своим? – Наверное, нет на свете человека, который понимал бы Юлию. Ей ведь пришлось нелегко. Гадкий утенок вырос рядом с двумя прекрасными лебедями. Ее постоянно отталкивали, игнорировали. Дело даже не в том, что о Юлии плохо думали или говорили. Просто она была нежеланна. К примеру, живя во Франции, Алекс ни разу не упомянула о ней. Я очень удивилась, когда узнала, что у нее в Швеции есть младшая сестра. Она больше говорила о вас, чем о Юлии. Похоже, у вас были особые отношения с Александрой? – Не знаю. Мы были детьми и, как и все дети, клялись друг другу в верности и думали, что нас никто и ничто не разлучит. Но если б Алекс не уехала, с нами сталось бы то же, что и с другими девочками подросткового возраста. Мы ссорились бы из-за мальчиков, имели бы разный вкус в одежде, наконец, достигли бы разных ступеней социальной лестницы и расстались бы, променяв друг друга на тех, кто больше подходил бы нам на новой стадии развития. Но Алекс сильно влияла на мою жизнь, и не только в детстве. До сих пор не могу избавиться от ощущения, что она меня предала. Постоянно задаюсь вопросом, что я сделала не так? Ни с того ни с сего она отдалилась от меня, а потом и вовсе уехала. Она стала мне чужой. Странно, но мне кажется, что сейчас я узнаю ее заново. Эрика вспомнила о кипе страниц, быстро растущей на письменном столе дома. До сих пор это были чужие впечатления и воспоминания, вперемешку с собственными мыслями и ощущениями. Эрика понятия не имела, как организовать все это в единое целое; знала только, что надо что-то делать. Писательским инстинктом она угадывала здесь возможность создать наконец что-то настоящее. Но где проходила граница между ее литературными интересами и личной привязанностью к Алекс, оставалось для нее загадкой. Писательское любопытство побуждало Эрику рассмотреть историю смерти бывшей подруги в более личностном аспекте. В конце концов, что мешало ей оставить в покое Алекс и, повернувшись спиной ко всему оплакивающему ее клану, заняться наконец своими проблемами? Но вместо этого Эрика почему-то стояла здесь, в доме, переполненном людьми, большинство из которых она не знала. В этот момент Эрика вспомнила о картине, которую нашла в гардеробе в спальне. Она вдруг поняла, почему теплые тона, в которых художник изобразил обнаженное тело Алекс, показались ей знакомыми, и повернулась к Франсин. – Помните, я приходила к вам в галерею? – Да. – Там возле двери висела одна картина… Теплые цвета – желтый, красный, оранжевый… – Понимаю, что вы имеете в виду. Но зачем вам она? Надеюсь, вы не надумали торговать предметами искусства? – Франсин улыбнулась. – Нет, мне просто интересно… Кто ее написал? – Это печальная история, – Франсин вздохнула. – Художника зовут Андерс Нильсон, и он родом отсюда, из Фьельбаки. Это Алекс его открыла. Человек большого дарования и, к сожалению, конченый алкоголик. Тем самым он уничтожил себя как художника. Сейчас ведь мало передать картины в какую-нибудь галерею и ждать успеха. Художник должен быть хорошим маркетологом, показываться на вернисажах, ходить на мероприятия и полностью соответствовать сложившемуся образу «человека искусства». Но Андерс Нильсон – спившийся тип, какого не каждый пустит к себе в гостиную. Время от времени нам удается продать то или иное его полотно понимающему клиенту, но звездой современного искусства Андерсу не стать. Рассуждая цинично, смерть от перепоя только увеличила бы его шансы. Мертвые художники всегда хорошо пробивались к широкой публике. Эрика с изумлением уставилась на миниатюрную фигурку перед собой. Франсин заметила ее реакцию и поспешила добавить: – Не думайте, что я так цинична. Просто уж очень обидно бывает, когда такой талантливый человек приносит всё в жертву бутылке. Андерсу повезло, что Алекс увидела его картины. Иначе ими любовались бы только местные алкаши. Не думаю, что они в состоянии оценить по достоинству высокое искусство. Еще один кусочек пазла лег на место, но узора в целом Эрика все еще не видела. Почему Алекс хранила работу Андерса Нильсона в гардеробе? Может, хотела сделать подарок Хенрику или любовнику и заказала свой портрет мастеру, чей талант ценила? Звучало не слишком правдоподобно. Чувственность картины Нильсона явно указывала на особые отношения между художником и моделью. С другой стороны, Эрика так мало понимала в современной живописи, что не могла доверять своим ощущениям. По залу пробежало оживление, и все внимание Эрики переключилось на дверь, где несколько шокированная публика встречала новую группу гостей. Когда на пороге появилась Нелли Лоренц, на мгновение все затаили дыхание. Эрика тут же вспомнила статью, которую отыскала в спальне. Голова сразу разбухла от мыслей. * * * С конца 1950-х благосостояние Фьельбаки было связано с консервной фабрикой Лоренцев. Там работала почти половина трудоспособного населения, и Лоренцы считались чем-то вроде королевской семьи в маленьком поселке. Но возможностей для развития светской жизни здесь не имелось, поэтому клан держался особняком и с высоты холма, на котором стояла их огромная вилла, смотрел на Фьельбаку как на свои владения. Фабрику основал Фабиан Лоренц в 1952 году. Выходец из рыбацкого рода, он должен был продолжить дело отца и деда. Но рыбные ресурсы истощались, и это заставило умного и амбициозного молодого человека ступить на другой путь. Он начинал с нуля, а после его смерти в конце семидесятых вдова Нелли Лоренц получила не только безупречно функционирующее предприятие, но и значительное состояние. В отличие от супруга, которого в поселке любили, Нелли пользовалась репутацией бесчувственной и высокомерной особы. Она редко бывала на людях и общалась лишь с немногими, во время истинно королевских аудиенций, которые назначала сама. Именно поэтому появление Нелли Лоренц в доме Биргит и Карла-Эрика произвело такой ошеломляющий эффект и дало пищу сплетням и пересудам на много месяцев вперед. В нависшей тишине был бы слышен стук упавшей булавки. Нелли милостиво позволила Хенрику снять с нее меха и под руку с ним вошла в гостиную. Устраиваясь в кресле между Биргит и Карлом-Эриком – очень выборочно, – раздавала приветствия. Когда фру Лоренц погрузилась в светскую беседу с родителями Алекс, публика навострила уши. Одной из тех, кто удостоился кивка местной королевы, была Эрика. Она считалась ближайшей соседкой Лоренцев и незадолго после смерти родителей тоже удостоилась приглашения на чашку чая, которое вежливо отклонила, объяснив это тем, что еще не оправилась от потрясения. Сейчас Эрика наблюдала за Нелли, расточавшей Биргит и Карлу-Эрику свои сдержанные чувства, если таковые вообще могли быть в этом высохшем теле, во что верилось с трудом. Худая, костлявая Нелли глянцевым остовом торчала из дорогого платья. Похоже, она всю жизнь морила себя голодом, чтобы поддерживать презентабельный вид. Но то, что скрашивается естественной свежестью в молодости, в старости выглядит иначе. Правда, на лице Нелли с заострившимися чертами не было и следов морщин, но это лишь наводило на мысль о скальпеле, пришедшем на помощь природе. Главное ее достоинство составляли волосы. Пышные, серебристо-седые, они были уложены в элегантную прическу и так туго стянуты на затылке, что кожа на лбу натянулась, придав лицу Нелли несколько удивленное выражение. По оценке Эрики, фру Лоренц было чуть за восемьдесят. Поговаривали, что в молодости она работала танцовщицей в одном из сомнительных заведений в Гётеборге, где ее и отыскал Фабиан. Это подтверждала вышколенная грация, сквозившая в каждом ее движении. Хотя, согласно официальной версии, Нелли никогда близко не подходила к танцевальным заведениям и была дочерью какого-то консула из Стокгольма. Утешив скорбящих родителей, Нелли вышла на веранду и подсела к Юлии. Публика не подала виду, из последних сил сдерживая нарастающее удивление. Разговоры продолжались, но все внимание было устремлено на странную пару. Эрика наблюдала за Нелли и Юлией из своего угла, куда удалилась после того, как от нее отошла Франсин. Впервые за сегодняшний день она видела улыбку на лице Юлии. Девушка спрыгнула с подоконника и села на ротанговый диванчик рядом с Нелли, где они долго шептались, прижавшись друг к другу. Что могло быть общего у этих столь разных женщин? Эрика покосилась в сторону Биргит. На лице матери Алекс высохли слезы, она смотрела на Юлию округлившимися от ужаса глазами. Интерес к Нелли сразу принял другой оборот. Теперь Эрика думала о том, что, возможно, ей и стоило бы посидеть с фру Лоренц за чашкой чая. Покинув дом на холме, Эрика почувствовала облегчение и полной грудью вдохнула свежий зимний воздух. * * * Патрик волновался. Давненько он не готовил ужин для женщины, тем более той, которая ему нравилась. Все должно было быть в лучшем виде. Мурлыча под нос песню, Патрик нарезал огурцы для салата. После долгих и мучительных размышлений он остановил выбор на говяжьем филе, которое сейчас томилось в духовке на последней стадии готовности. Соус пузырился на огне сверху, и у Патрика заурчало в желудке. День выдался тяжелый. Уйти с работы пораньше не получилось, поэтому прибираться пришлось в срочном порядке. Патрик и не подозревал, в какой упадок пришел дом с тех пор, как ушла Карин. Но Эрика не должна была все это видеть. Было бы обидно подпасть под стереотип молодого холостяка с вечным бардаком в квартире и пустым холодильником. Выходит, Карин в одиночку тащила весь этот немалый воз, а он принимал домашний уют как должное. Он вообще многое принимал как должное, не задумываясь о том, скольких усилий это требует… Когда в дверь позвонили, Патрик снял передник и в последний раз оглядел себя в зеркале. Волосы, несмотря на пенку, торчали в разные стороны. Эрика, как всегда, выглядела фантастически. Щеки раскраснелись от мороза, пышные светлые локоны падали на воротник пуховой куртки. Патрик слегка приобнял гостью, вдохнув запах парфюма, и впустил ее в тепло. Накрытый стол ждал. Пока разогревалось мясо, можно было заняться салатом. Патрик исподтишка наблюдал, как Эрика расправляется с половинкой фаршированного креветками авокадо. Он хотел угадать ее реакцию. – Вот уж не думала, что ты способен сообразить обед из трех блюд, – сказала Эрика, жуя авокадо. – Для меня самого это стало неожиданностью, – признался Патрик. – Ну… будем! – Он поднял бокал. – И добро пожаловать в ресторан «Хедстрём». Они сомкнули бокалы, пригубили холодное белое вино и занялись едой.