Его шведский был не без акцента, но грамматически безупречен. Лукас развел руки, словно собирался ее обнять. Эрика отстранилась, что, конечно, тоже не было для него неожиданностью. Вообще, Эрика с самого начала поняла, с кем имеет дело, поэтому в присутствии Лукаса вела себя осторожно. Больше всего ей сейчас хотелось влепить ему пощечину, от чего Эрика воздерживалась, опасаясь последствий. – Так что ты тут делаешь? – повторила она вопрос. – Если я правильно понимаю… гм… четверть этого дома – моя. С этими словами он сделал в сторону дома жест, исполненный такой уверенности, будто речь шла о четвертой части земного шара. – Половина моя, половина Анны, – возразила Эрика. – При чем здесь ты? – Ты плохо знаешь семейный кодекс, – Лукас оскалился. – Хотя это как раз понятно, иначе давно нашла бы какого-нибудь чокнутого себе в па́ру. В любом случае ты должна была слышать, что хорошие супруги всё делят между собой поровну. Всё – в том числе и этот дом с видом на море. Эрика всегда помнила об этом. И не переставала упрекать родителей в том, что они не отписали дом в дар обеим дочерям. Тоже ведь знали, что за тип Лукас, но, вероятно, не рассчитывали умереть так скоро. Никто не хочет иметь перед глазами постоянное напоминание о собственной смерти. Вот и мама с папой все откладывали момент составления завещания… Эрика проглотила оскорбительный намек на ее семейное положение. Она предпочла бы просидеть остаток жизни на вершине стеклянной горы, чем связываться с таким типом, как Лукас. – Я хотел быть здесь, когда маклер будет осматривать дом. Нелишне знать, сколько все это стоит. Мы ведь хотим сделать всё как положено, не так ли? Снова зловещая улыбка. Эрика отперла дверь, оттолкнула Лукаса и прошла в дом. Маклер запаздывал, но она надеялась, что тот скоро объявится. Уж очень не хотелось лишнюю минуту оставаться с Лукасом один на один. Он вошел после нее. Эрика повесила куртку и отправилась убираться на кухне. Игнорировать Лукаса – вот и все, что ей оставалось. Она слышала, как он бродит по дому. Лукас был здесь всего в третий или четвертый раз. Красота в простом – не то, что он мог оценить. Желанием встречаться с семьей жены также никогда не горел. Отец терпеть не мог зятя, и эта неприязнь была взаимной. Анна всегда приезжала с детьми и без мужа. Эрике не нравилась эта его манера ощупывать мебель и побрякушки, будто ко всему прицениваясь. Так хотелось взять тряпку и протереть каждую мелочь, которой касались его руки… Эрика облегченно вздохнула, увидев в окно седого мужчину, повернувшего к воротам на большой «Вольво», и поспешила открыть ему дверь, после чего ушла и заперлась у себя в комнате. Видеть, как пересчитываются на деньги ее детские воспоминания, а всему, что так ей дорого, назначается цена за квадратный метр, было свыше ее сил. Компьютер был включен; текст висел на мониторе, готовый для работы. Сегодня Эрика, разнообразия ради, поднялась с постели пораньше и успела написать четыре страницы предварительного наброска книги об Алекс, которые сейчас села перечитывать. Она все еще не представляла себе, как это будет выглядеть в целом. Пока смерть Алекс представлялась самоубийством, главный вопрос книги – «Почему?» – задавал повествованию скорее документальное направление. Но сейчас собранный материал все больше стремился принять форму детектива – жанра, в котором Эрика чувствовала себя не вполне уверенно. Ее интересовали люди, их отношения и психология – то, что авторы криминального жанра нередко приносят в жертву леденящим кровь ужасам и бегающим по телу мурашкам. Больше всего в литературе Эрика ненавидела клише. Она чувствовала, что хочет создать нечто совсем другое. Попытаться описать, что могло заставить человека совершить самый непростительный из грехов – отнять жизнь у себе подобного… До сих пор Эрика следовала в записях хронологическому порядку, аккуратно излагая чужие мнения и версии, перемежающиеся с собственными мыслями и наблюдениями. Собранный материал предстояло обработать, сократить и смонтировать так, чтобы как можно больше приблизить его к правде. Теперь Эрику меньше всего заботило, как на это отреагируют родственники Алекс. Она жалела, что не открыла Патрику всего, что видела в доме убитой подруги. Ей следовало бы рассказать ему и о напугавшем ее таинственном посетителе, и о картине, которая нашлась в гардеробе. О возникшем вдруг чувстве, будто в комнате чего-то не хватает. Эрика воздержалась от того, чтобы немедленно звонить Патрику, но пообещала исправить оплошность при первом же представившемся случае. Мужчины бродили по дому. Наверное, поведение Эрики должно было показаться маклеру странным – едва поздороваться и тут же скрыться из глаз. Эрика чувствовала себя беспомощной в сложившейся ситуации, но скрепя сердце решила продемонстрировать хорошие манеры, которые, несмотря ни на что, у нее были. Когда она вошла в гостиную, Лукас, пустив в ход все свое красноречие, расписывал бесподобный свет, проникающий через зерешеченные окна со стороны моря. Эрике это показалось странным. Она и не знала, что прячущиеся под камнями существа так любят солнце. Лукас виделся ей чем-то вроде гигантского жука в сверкающем панцире, которого так хотелось навсегда вычеркнуть из жизни одним движением ноги. – Извините, что оставила вас, – начала Эрика. – Нужно было доделать кое-какие срочные дела. Она широко улыбнулась, протягивая руку маклеру. – Чьель Эк, – представился тот. И тут же поспешил заверить, что не подумал о хозяйке ничего плохого. Продажа дома – дело деликатное. Если б она только знала, какие случаи бывали в его практике… Эрика улыбнулась и озорно моргнула, взмахнув ресницами. Взгляд Лукаса стал настороженным. – Не хотела вам мешать, но как далеко вы продвинулись? – спросила она. – Ваш зять только что показывал мне замечательную гостиную. Должен заметить, все тут обставлено с тонким вкусом. А какие окна… какое прекрасное естественное освещение… – Да, жаль только, что дует так немилосердно. – Дует? – Да, к сожалению, окна плохо проконопачены. Поэтому при малейшем ветре главное поскорей напялить на себя самые толстые шерстяные носки. Но это ведь не такая неразрешимая проблема – утеплить окна? Лукас выпучил глаза, как безумный, но Эрика не обратила на него внимания. Вместо этого она взяла маклера Чьеля под руку, так что, будь он собакой, непременно завилял бы хвостом. – Если здесь, наверху, вы уже всё посмотрели, то обязательно должны увидеть подвал. И не обращайте внимание на запах плесени. Он не опасен, если вы, конечно, не аллергик. Одно время я почти не вылезала из подвала – и, как видите, до сих пор жива. Доктора говорят, что астма не имеет к плесени никакого отношения. Тут Эрика, перегнувшись почти пополам, изобразила страшный приступ кашля. Краем глаза она видела, как налилось кровью лицо Лукаса. Эрика понимала, что ее блеф раскроется, стоит только маклеру Чьелю провести проверку. Но не могла отказать себе в удовольствии лишний раз позлить ненавистного зятя. Оценив все достоинства и недостатки подвала, маклер Чьель с облегчением вышел на свежий воздух. Лукас молчал, и Эрика спрашивала себя, не зашла ли ее шутка слишком далеко. Он прекрасно понимал, что ни одно из «разоблачений» Эрики не имеет под собой почвы. Но она выставила его на посмешище, а это было то, чего Лукас Максвелл не спускал никому. Эрика не без дрожи в коленях наблюдала, как уезжал маклер, как приветливо махал рукой, обещая в скором времени прислать сертифицированного оценщика, который еще раз осмотрит весь дом от чердака до подвала. Она еще раз вошла в гостиную за Лукасом – и секунду спустя оказалась прижатой к стене. Лукас схватил ее за горло. Лицо с выпученными глазами нависло в паре сантиметров от ее носа. В этот момент Эрика поняла, почему сестра не решается разорвать отношения с этим человеком. – Ты никогда… никогда больше не сделаешь ничего подобного, – прошипел он, брызжа слюной. – Никому, слышишь, никому еще не сходило с рук выставлять меня дураком. Эрика боялась пошевелиться и только молилась про себя, чтобы он как можно скорее покинул ее дом. К ее удивлению, Лукас именно так и сделал. Он отпустил ее горло, повернулся и пошел к двери. Но не успела Эрика облегченно вздохнуть, быстро повернулся и снова оказался возле нее. Она опешила. Лукас вцепился ей в волосы и прижал ее рот к своему. Затем просунул язык между ее губами и с такой силой схватил ее за грудь, что бюстгальтер врезался в кожу. Потом развернулся с улыбкой и секунду спустя исчез за дверью. Лишь услышав звук удаляющейся машины, Эрика решилась пошевелиться. Она опустилась на пол вдоль стены и зажала ладонью рот. Поцелуй Лукаса был ужасней, чем хватка за горло. Все тело дрожало как осиновый лист. Обхватив руками голову, Эрика ткнулась лицом в колени и зарыдала. Она оплакивала не себя, а Анну. * * * Утро понедельника было явно не его время. Лишь к одиннадцати часам Патрик начинал чувствовать себя человеком. На этот раз из полусонного состояния его вывел звук с размахом опустившейся на стол кипы бумаг. Удар был настолько сильный, что Патрик ожидал увидеть перед собой кипу вдвое больше. Анника Янсон рассмеялась и сделала невинное лицо. – Ты как будто хотел прочитать все, что было написано за год о семье Лоренц? Я проделала громадную работу, выудив из архивов всё до последней буквы, – и какова благодарность? Тяжкий вздох. Куда подевалась твоя природная вежливость, Патрик? Он улыбнулся: – Ты заслуживаешь благодарности ежеминутно и ежесекундно, Анника. Но и это не всё. Не будь ты замужем, я женился бы на тебе немедленно и с ног до головы осыпа́л бы бриллиантами и мехами. Но ты разбила мое сердце и предпочла мне грубияна-мужа, а потому я ограничусь скромным «спасибо». Все равно моя беспредельная благодарность тебе не нуждается в словах. Патрик был доволен, что на этот раз ему удалось вогнать ее в краску. – Ну, теперь тебе есть чем заняться, – продолжала Анника. – Зачем тебе вообще это нужно? Это как-то связано с убийством во Фьельбаке? – Без понятия, если честно. Будем называть это женской интуицией. Анника вопросительно подняла брови, но решила, что сейчас выжать из Патрика большего не удастся. Ее терзало любопытство. Семью Лоренц даже в Танумсхеде знали все. Если окажется, что они как-то связаны с убийством, это станет по меньшей мере сенсацией. Патрик смотрел, как Анника закрывает дверь. Невероятно толковая женщина. Хорошо, если она все-таки уживется с Мелльбергом. Ее уход был бы большой потерей для участка. Хедстрём заставил себя сосредоточиться на бумагах, которые принесла Анника. Убедившись, что на их изучение уйдет остаток дня, расслабился, откинулся в кресле, положив ноги на стол, и взял верхнюю статью. Спустя шесть часов Патрик почесывал затекший затылок, чувствуя резь в глазах. Он читал статьи в хронологическом порядке, начав с самой старой газетной вырезки. Она оказалась увлекательной. В тот год пресса вообще много писала о Фабиане Лоренце и его успехах, и всё в положительном, даже восторженном ключе. Предприятие развивалось на удивление быстро. Похоже, Фабиану с самого начала сопутствовала удача – или же, как предприниматель, он был невероятно талантлив, если не гениален. Свадьбе с Нелли была посвящена колонка в «Светской хронике», с прилагающимися фотографиями красивой пары в подвенечных нарядах. Далее в газетах шли снимки Нелли и их сына Нильса. В том, что касалось благотворительности и других трудов на благо общества, фру Лоренц, похоже, была неутомима. Нильс сопровождал ее всюду. Иногда он выглядел испуганным, вцепившись в руку матери. И войдя в подростковый возраст, ставший заметно более сдержанным на публике, Нильс оставался неразлучен с ней. Правда, теперь сам держал мать под руку. Его детское лицо – как, по крайней мере, показалось Патрику – излучало самоуверенность собственника. Что касается Фабиана, он упоминался в газетах все реже. В основном в связи с событиями из мира большого бизнеса. Одна статья выделялась из общего потока и привлекла особенное внимание Патрика. Журнал «Аллерс» посвятил целый разворот Нелли, усыновившей в середине семидесятых мальчика с «трагическим прошлым», как выразился по этому поводу репортер. На снимке она, разнаряженная в пух и прах, в интерьере роскошной гостиной обнимала подростка лет двенадцати. Новоявленный воспитанник не выглядел довольным и как будто вот-вот собирался стряхнуть ее костлявую руку. Нильс, теперь уже молодой человек лет двадцати пяти, стоял за спиной матери. Серьезный и подтянутый, в темном костюме и с зачесанными назад волосами, он идеально вписывался в эту дворцовую обстановку, в которой мальчик выглядел чужим. Репортер на все лады восхвалял великодушие Нелли, взявшей на себя труд заботиться об этом ребенке. В статье сквозил намек на какую-то трагедию в его прошлом, душевную травму, которую Нелли надеялась залечить своей любовью и здоровой обстановкой дома Лоренцев. Какая наивность! Патрик почувствовал жалость к этому подростку. Несколько лет спустя гламурные сцены светской хроники и вызывающие зависть фоторепортажи из жизни звездной семьи сменились траурными заголовками. «Наследник состояния Лоренцев пропал без вести» – эту новость местная пресса смаковала в течение нескольких недель. Даже «Гётеборг-постен» уделила внимание этому событию. Не было недостатка и в более или менее обоснованных версиях происшедшего. И здесь как будто были подняты все мыслимые и немыслимые варианты. Одни полагали, что молодой Лоренц сбежал от родителей, прихватив часть отцовского капитала, и теперь наслаждается жизнью в неизвестном месте. Другие – что он покончил с собой, узнав, что Фабиан не его родной отец, и не посчитав себя вправе распоряжаться его наследством. Большинство журналистов не высказывало свои фантазии напрямую, ограничиваясь более-менее прозрачными намеками. Патрик почесал голову. Он понятия не имел, как увязать эту ставшую историей трагедию с недавним убийством женщины, но нутром чувствовал, что связь здесь есть. Ненадолго прикрыл глаза, затем вернулся к тому, что осталось от кипы. Спустя некоторое время страсти вокруг исчезновения Нильса улеглись, об этом говорили все реже. Интерес к Нелли тоже как будто поутих – ни единого упоминания за все девяностые годы. В связи со смертью Фабиана в 1978 году «Бохусленинген» разразился пышным некрологом – «невосполнимая утрата», «опора отечества» и прочий обычный в таких случаях словесный вздор. И это было последнее упоминание Фабиана Лоренца в прессе. Воспитанник Ян, напротив, стал мелькать все чаще. После исчезновения Нильса он оказался единственным наследником семейного предприятия и, достигнув совершеннолетия, немедленно стал генеральным директором. Под его руководством фирма процветала, поэтому светская хроника полностью переключилась на Яна и его жену Лизу. Патрик оторвался от бумаг. Одна газета соскользнула на пол. Подняв ее, он углубился в чтение. Эта статья двадцатилетней давности была посвящена жизни Яна до того, как тот попал в семью Лоренц. Подозрительная, но крайне любопытная информация. Похоже, жизнь парня действительно круто изменилась. Вопрос в том, насколько изменился он сам. Оживившись, Патрик снова собрал бумаги в кипу, выпрямляя помявшиеся листочки о край стола. Он думал о том, что теперь делать. До сих пор его вела лишь интуиция, собственная и Эрики… Патрик откинулся в кресле, заложив руки за затылок. Зажмурился, стараясь собраться с мыслями. Это была плохая идея – перед глазами с пятницы стояла только Эрика. Усилием воли Патрик открыл глаза и сосредоточился на тоскливых грязно-зеленых стенах. Здание участка было построено в начале семидесятых. Похоже, проектировщики специализировались на государственных учреждениях, с их четырехугольными формами, унылым бетоном и тусклыми красками. Хедстрём пытался оживить обстановку – принес комнатные цветы в горшках, развесил на стенах картинки в рамочках. До развода на столе стояла фотография Карин. Патрику до сих пор чудился ее след на лакированной поверхности, хотя пыль с тех пор вытирали неоднократно. Поставив на это место держатель для авторучек, он вернулся к мыслям о том, что теперь делать. Вариантов было два. Первый – вести расследование на свой страх и риск. Это автоматически означало тратить на него свое свободное время, поскольку в рабочее Мелльберг нагружал его по самое некуда. Правда, у Патрика получилось просмотреть все эти газеты, но с его стороны это было выражением непокорства, мятеж, за который, по-хорошему, он должен был расплатиться часами сверхурочной работы. Делать это у него не было никакого желания, поэтому второй вариант нравился Патрику гораздо больше. Он состоял в том, чтобы пойти к Мелльбергу сейчас, изложить все как есть и получить добро на расследование убийства в рабочее время. Тщеславие было слабым местом шефа и той струной, на которой следовало играть. Патрик знал, что комиссар рассматривает дело Александры Вийкнер как шанс вернуться в Гётеборг. Злые языки говорили, правда, что возможность эта призрачная и карьера Мелльберга так или иначе закончилась. Но что мешает Патрику обернуть надежды шефа в свою пользу? Можно, например, преувеличить значение Лоренцев во всей это истории. Сказать, что появилось нечто, указывающее на то, что отцом ребенка был их приемный сын Ян. Главное – убедить шефа в том, что Патрик Хедстрём стоит на правильном пути. Не слишком этичный способ, конечно, но Лоренцы и в самом деле были как-то связаны с убийством; Патрик чувствовал это спинным мозгом. Он быстро опустил ноги со стола. Кресло отъехало и стукнулось о стенку за спиной. Хедстрём взял со стола бумаги и пошел в другой конец бункерообразного коридора, где постучался в дверь Мелльберга, услышал разрешение войти и открыл дверь. Оказываясь в кабинете шефа, Патрик каждый раз удивлялся тому, как можно, ровным счетом ничего не делая, скопить такое количество бумаг. Полки за спиной комиссара ломились от папок, и Патрик задался вопросом, когда в последний раз эти пожелтевшие страницы видели солнечный свет. На окне, стульях, столе лежали внушительные кипы, помимо прочего, прекрасно собирающие пыль. Не выпуская из рук телефонную трубку, Мелльберг махнул рукой, разрешая Патрику приблизиться. Тот с изумлением наблюдал за шефом. Тот сиял, как рождественская звезда, и улыбался во весь рот. Казалось, только уши мешали его улыбке обернуться на триста шестьдесят градусов по всей окружности головы. Он односложно отвечал по телефону. «Да». «Конечно». «Не за что». «Ну, это само собой разумеется». «Вы все сделали правильно». «Нет же». «Да, да, большое ей спасибо. Обещаю держать вас в курсе». Наконец Мелльберг торжествующе бросил трубку на рычаг, так, что Патрик едва не подпрыгнул на стуле. – Ну вот… дело сдвинулось с мертвой точки.