4 Теперь он был один. Мир опустел без нее, и некому теперь было растопить его холод. Он легче переносил боль, пока делил ее с нею. Но с тех пор, как она исчезла, он как будто терпит за двоих, и это больше, чем он может вынести. Теперь он только преодолевает время, минуту за минутой, секунду за секундой. Действительности как таковой для него не существует. Она ушла навсегда – вот единственное, что он знает. Наказание должно делиться между виновными пропорционально степени виновности. Одному ему столько не выдержать. Да он и не рассчитывал на такую ношу. Он посмотрел на свои руки. Как же он их ненавидел! Эти руки несли красоту и смерть – так, что и то и другое смешивалось в одно нераздельное целое, в то, с чем он был вынужден жить. Только лаская ее, они были тем, чем нужно. Ее кожа к его коже – и все зло уходило. С другой стороны, то зло, что было скрыто в каждом из них, становилось общим. Любовь и смерть, ненависть и жизнь – эти крайности делали из них мотыльков, круг за кругом приближающихся к огню. Она сгорела первой. Но и он уже затылком чувствует жар. Пламя совсем близко. * * * Она устала. Устала убирать чужую грязь, устала от безрадостного существования. День сменял день, и каждый был так похож на другой… У нее не осталось сил тащить тяготивший ее груз вины, просыпаться каждое утро и каждый вечер ложиться в постель, спрашивая себя: «Как там Андерс?» Вера поставила кофеварку на плиту. В тишине тикали кухонные часы. Она села за стол ждать кофе. Сегодня прибиралась у Лоренцев. Особняк такой большой, что управиться удалось только к вечеру. Иногда она тосковала по тем временам, когда можно было приходить на работу каждый день в одно и то же место, и она была горничной в самом богатом доме Северного Бохуслена. С другой стороны, хорошо, что теперь ей не нужно появляться там каждый день и склонять голову перед фру Лоренц. Ее ненависть к Нелли была безмерна. Тем не менее Вера продолжала на нее работать, пока домработницы не вышли из моды. Больше тридцати лет она опускала перед ней глаза – «да, фру Лоренц», «конечно, фру Лоренц», «сию минуту, фру Лоренц». И подавляла желание сжать сильными руками тонкую шею и держать до тех пор, пока фру Лоренц не перестанет дышать. Чтобы справиться с собой, Вера прятала дрожащие руки под передник. Кофеварка сигнализировала о готовности кофе. Вера поднялась, распрямив натруженную спину, и достала из буфета старую чашку. Эта чашка была последним, что оставалось от датского сервиза, который подарили им на свадьбу родители Арвида. Пока муж был жив, они пользовались им только по большим праздникам, а потом праздники стали неотличимы от будней. И вот теперь почти всё перебили. Последние блюдца расколотил Андерс лет десять тому назад, в приступе белой горячки. Но эту чашку Вера хранит как зеницу ока. Она глотнула кофе и блаженно прикрыла глаза. Когда в чашке оставалось совсем немного, выплеснула остатки на блюдце и выпила, держа между зубами кусочек сахара. Кофе просачивался через сахар, и тот рассыпался во рту. После работы гудели ноги, и Вера положила их на стул перед собой. В этом маленьком доме она прожила почти сорок лет и здесь же надеялась умереть. Это выглядело не слишком умно с практической точки зрения. Дом стоял на высоком, крутом холме, и по дороге с работы Вера не раз останавливалась перевести дух. К тому же он порядком поистрепался за эти годы, как снаружи, так и изнутри. Вера могла бы продать его за хорошие деньги, но мысль сменить его на квартиру никогда не приходила ей в голову. Никуда она отсюда не переедет, даже если все вокруг сгниет. Здесь она жила с Арвидом те немногие годы, пока они были счастливы. В этой спальне после свадьбы она впервые уснула вне стен родительского дома. Здесь, в этой самой постели, был зачат Андерс. Когда живот так раздулся, что Вера не могла лежать иначе как на боку, Арвид подползал со спины и ласкал ее. Он шептал ей на ухо слова о том, какой будет их жизнь. О всех их будущих детях. О том, как смех будет оглашать стены этого дома. А в старости, когда дети разлетятся кто куда, они будут сидеть каждый в своем кресле-качалке и вспоминать былое. Тогда, в двадцать с небольшим, ни он, ни она не видели, что ждет их за горизонтом. Здесь же, за этим самым столом, сидела она напротив констебля Поля. Когда тот постучался в дверь, держа в руках шляпу, она поняла все. Приставила палец к его губам и жестом пригласила пройти на кухню. Тогда она передвигалась, переваливаясь, как утка, потому что была на девятом месяце. Степенно, не торопясь, налила в кофейник воды. Пока готовился кофе, разглядывала мужчину за столом. Полицейский не мог смотреть на нее. Его взгляд блуждал по стенам, а пальцы нервно мяли край воротника. Вера позволила ему говорить не раньше чем поставила на стол дымящиеся чашки, но слышала только гул, который стоял в голове и все усиливался. Ни единого слова не проникало сквозь эту какофонию, мужчина напротив нее лишь безмолвно открывал рот. Сама она за все время так и не проронила ни слова. Ей незачем было это слышать. Вера и без того знала, что Арвид лежит на дне моря и над его головой покачиваются водоросли. Никакие слова не могли это изменить. Никакие слова не могли разогнать тучи, застилавшие небо, которое для Веры навсегда стало серым. Она завздыхала. Другие, кто потерял родных и близких, жаловались, что лица ушедших тускнеют в памяти год от года, но с Верой все получилось наоборот. Она все отчетливее видела перед собой Арвида. Иногда он стоял перед ней как живой, и боль железным обручем сжимала сердце. То, что Андерс с годами превратился в его копию, было одновременно благословением и проклятьем. Вера понимала: будь Арвид жив, с сыном не случилось бы ничего плохого. Арвид был ее силой, рядом с ним Вера могла свернуть горы… Она вздрогнула, когда зазвонил телефон. Вера терпеть не могла, когда посторонние звуки вырывают ее из мира воспоминаний. Поддерживая онемевшие ноги руками, она опустила их со стула и поковыляла в прихожую, где стоял аппарат. – Мама, это я. По тому, насколько сильно заплетался его язык, Вера могла определить степень опьянения. Сейчас это было где-то на полпути до полной отключки. Вера вздохнула. – Здравствуй, Андерс. Как ты? Он проигнорировал вопрос, что совсем ее не удивило. Не отнимая трубки от уха, Вера посмотрелась в зеркало, такое же старое и потрепанное, как она сама. Ее волосы давно поредели и стали седыми. Черного оставалось совсем немного. Вера зачесывала их назад и сама подстригала маникюрными ножницами перед зеркалом в ванной, чтобы не тратиться на парикмахера. Лицо в морщинах. Одежда практичная и неброская, в основном зеленое с серым. Равнодушие к еде и многолетний труд способствовали хорошей физической форме. Вера была сильной и мускулистой, в отличие от большинства сверстниц. Настоящая рабочая лошадка. В этот момент до нее дошло то, что говорил Андерс в трубку, и Вера оторвала глаза от зеркала. – Мама, во дворе полицейские машины. Это за мной, я знаю. Что мне делать? Сквозь слова пробивался нарастающий панический страх. По телу Веры разлился ледяной холод. В зеркале она видела, что пальцы, сжимавшие трубку, побелели. – Ничего не делай, Андерс. Я уже еду. – Хорошо, но поторопись, мама. Это не то, что обычно. У них три машины, и все с мигалками, сиреной… О боже… – Слушай меня, Андерс. Глубоко вдохни, выдохни и успокойся. Я кладу трубку и буду так скоро, как только смогу. Вера слышала, что ей удалось хоть немного его успокоить. Положив трубку, она набросила пальто и выскочила за дверь, оставив ее незапертой. Перебежала парковку за старой стоянкой такси и пошла напрямик, мимо входа в складские помещения «Эвас Ливс». Приближаясь к цели, замедлила шаг. Дорога до многоэтажки, где жил Андерс, заняла у нее не больше десяти минут. Она успела как раз к тому моменту, когда двое дюжих полицейских вели Андерса к машине. Он был в наручниках. Соседи дружно прильнули к окнам. Увидев их, Вера подавила готовый вырваться из груди крик. Чертовы стервятники – она не доставит им этого удовольствия. Гордость – единственное, что у нее оставалось. Вера ненавидела сплетни, которые, словно жвачка, так и липли к ней и Андерсу. Теперь им будет о чем пошушукаться. «Бедная Вера! Сначала муж пошел ко дну, а теперь вот и сын совсем спился. А она… какая крепкая женщина!» Вера знала почти слово в слово, что о ней говорят, и делала все возможное, чтобы свести это зло к минимуму. Она просто не могла позволить себе сломаться именно сейчас. Стоит дать слабину – и все рухнет как карточный домик. Вера повернулась к ближайшему полицейскому – хрупкой блондинке, странновато смотревшейся в строгой форме. Вера никак не могла привыкнуть к новым порядкам, когда женщины сплошь и рядом брались за мужскую работу. – Я – мать Андерса Нильсона. Что здесь происходит? Куда его увозят? – К сожалению, ничего не могу сказать. Обратитесь в участок в Танумсхеде. Он будет содержаться там под арестом. Сердце упало. Вера понимала, что на этот раз речь идет не о пьянке. Машины уезжали одна за одной. В последней между двумя полицейскими сидел Андерс. Он оглянулся и смотрел на нее, пока не исчез из виду. Патрик провожал взглядом автомобиль, увозивший Андерса Нильсона в направлении Танумсхеде. Это называется «из пушки по воробьям», но если Мелльберг хочет шоу, пусть будет шоу. На помощь были вызваны дополнительные силы из Уддеваллы. В результате из шестерых поднятых по тревоге мужчин по крайней мере четверо бездействовали. На парковке стояла женщина и тоже смотрела вслед удалявшемуся автомобилю. – Мать преступника, – пояснила Лена Вальтин из полиции Уддеваллы. Она осталась с Патриком проводить обыск в квартире Нильсона. – Вы не хуже меня знаете, что он не преступник, пока вина не доказана и не вынесен приговор, – наставительно заметил Патрик. – Он виновен, готова поставить свою годовую зарплату, – отвечала Лена. – Значит, вы не так уж уверены, если ставите такую мелочь. – Жестоко шутить с полицейскими на тему зарплаты. Здесь Патрику не оставалось ничего другого, как согласиться. – Собственно, чего мы здесь ждем? – обратился он к Лене. – Пойдемте в квартиру. Хедстрём заметил, что мать Андерса Нильсона все еще стоит на парковке, хотя машина давно скрылась из вида. Патрику захотелось подойти к ней и сказать что-нибудь утешительное, но Лена дернула его за руку и кивнула в сторону подъезда. Хедстрём вздохнул, пожал плечами и пошел выполнять распоряжение начальства о проведении обыска. Квартиру Андерса Нильсона полицейские узнали сразу – дверь в нее стояла приоткрытой. Войдя в прихожую первым, Патрик снова вздохнул. Отыскать что-либо ценное в этой куче мусора можно было разве случайно. Перешагивая через пустые бутылки на полу, Патрик и Лена заглянули в гостиную и кухню. – Черт… Лена скривилась и покачала головой. Оба достали из карманов латексные перчатки и, ни о чем не договариваясь вслух, направились каждый в свою сторону: Лена – на кухню, а Патрик – в гостиную. Уже с порога у него возникло это шизофреническое чувство. Грязь, мусор, почти полное отсутствие мебели и личных вещей – все указывало на классический наркопритон, то есть то, с чем Патрик уже неоднократно сталкивался по работе. Но никогда прежде ему не приходилось видеть наркопритон с таким количеством картин. С высоты около метра от пола и до потолка они почти полностью покрывали стены. Это был настоящий цветовой взрыв. Патрику захотелось подставить ладонь «козырьком» ко лбу, чтобы защитить глаза. Все полотна были в абстракционистском стиле и выполнены в одних и тех же теплых тонах. При этом краски ощущались настолько сильно, что Патрику с трудом удавалось держаться на ногах. Эти картины будто давили на него со всех сторон. Он занялся личными вещами Андерса. Их было совсем немного. На какое-то мгновение Патрик вдруг понял, какая благополучная жизнь выпала на его долю, и возблагодарил за это судьбу. Какими ничтожными показались в этот момент все его проблемы! Его вообще всегда удивляла неистребимая воля человека к жизни. Стремление идти вперед, преодолевая день за днем, год за годом, несмотря на самые ужасные условия. Какие радости были у Андерса Нильсона? Знал ли он, что такое счастье и любовь, или же принес все это в жертву бутылке? Патрик оглядел гостиную. Проверил, не зашито ли что в матрасе, заглянул во все ящики единственного шкафа, прошелся по картинам, перевернув каждую, – пусто. Ничто в этой комнате не вызвало его интерес. Патрик вышел на кухню. – Какой свинарник, – продолжала возмущаться Лена. – Как можно здесь жить? Все с той же брезгливой гримасой она изучала содержимое мусорной корзины, вывалив его на газету. – Нашли что-нибудь интересное? – спросил Патрик. – И да, и нет. Здесь телефонные счета; неплохо было бы посмотреть спецификацию… Остальное – мусор.