– Одна тысяча четыреста сорок три… Или нет, одна тысяча четыреста сорок два, одного я вчера разбила… такой славный! Последние слова прозвучали чуть ли не сквозь слезы, но старушка быстро оправилась, и ее глаза снова засияли. Она схватила Патрика за край пиджака и с неожиданной силой потащила на кухню, где не было ни одного гнома. Патрик поправил пиджак. Похоже, фру Петрен схватила бы его и за ухо, если б только смогла достать так высоко. – Посидим здесь, – предложила она. – Понимаю, не всем доставляет радость иметь перед глазами столько веселых старичков. Поэтому сюда им путь заказан. Отказавшись от помощи гостя в приготовлении кофе, хозяйка предложила ему сесть на жесткую кухонную скамью. Патрик огляделся в ожидании жиденького старушечьего пойла, и тут челюсть его отвисла в очередной раз. На столике возле мойки сверкала нержавеющей сталью огромная, суперсовременная кофейная машина. – Чего желает молодой человек? – прокряхтела хозяйка. – Капучино? Кофе с молоком? Может, ему угодно двойной эспрессо? Патрик лишь кивнул. Хозяйка наслаждалась произведенным эффектом. – А что ожидал увидеть здесь молодой человек? Котел сорок третьего года выпуска и перемолотые вручную бобы? Нет, старость – не основание отказывать себе в маленьких удобствах. Эту машину подарил мне сын на Рождество пару лет назад, и, должна признаться, она меня не разочаровала. Бывает, соседки в очередь выстраиваются, чтобы попробовать мой кофе. Она осторожно толкнула машину, и та зашипела, брызжа молочной пеной. Пока готовился кофе, на столе перед Патриком, как по мановению волшебной палочки, появлялись одна за другой разные кондитерские вкусности. И это были не финские палочки и не вытянутые карлсбадские ватрушки, насколько мог охватить его глаз, но неимоверных размеров коричные булочки, пышные маффины, липкие шоколадные брауни и воздушные меренги. Рот тут же наполнился слюной, угрожающей просочиться наружу. Фру Петрен лишь лукаво усмехалась, наблюдая за реакцией гостя, пока сама не устроилась напротив него на простом деревянном стуле, после того как поставила на стол две дымящиеся чашки. – Как я понимаю, молодого человека интересует девушка из дома напротив. Я уже говорила о ней с комиссаром и сказала то немногое, что знала. Патрик заставил себя оторваться от брауни и был вынужден вычистить зубы языком, прежде чем заговорил: – Но, может быть, фру Петрен будет так любезна и расскажет мне тоже, что видела? Ничего, если я буду записывать? Он достал диктофон и успел прожевать еще кусок, прежде чем она ответила: – Да, да, конечно… Это случилось в пятницу двадцать пятого января в половине седьмого. Видите ли, иногда я чувствую себя такой старой развалиной… – Но… как вы можете быть уверены в том, что запомнили время с такой точностью? – удивился Патрик. – С тех пор прошел почти месяц. – Он прожевал еще кусок. – В тот день у меня был день рождения, – пояснила старушка. – Пришел сын с семьей и подарками, мы ели торт. И вот незадолго до новостей в полседьмого на четвертом канале я услышала шум из дома напротив. Подошла к окну, которое выходит в сторону холма, то есть и ее дома тоже, и тут увидела его… – Андерса? – Да, художника Андерса, пьяного в стельку. Он кричал как сумасшедший и барабанил в ее дверь. Наконец она впустила его – и сразу все стихло. Я не утверждаю, что он перестал кричать, этого я не знаю. Только то, что я, во всяком случае, больше ничего не слышала. Фру Петрен заметила, что тарелка Патрика опустела, и поспешила выставить на стол новое блюдо с булочками. Упрашивать гостя не пришлось. – А фру Петрен уверена, что это был именно Андерс Нильсон? – спросил он, беря верхнюю булочку. – В этом пункте у нее нет никаких сомнений? – О нет, этого бездельника я узнаю в любом виде. Он мелькал то и дело, не здесь, так на площади с другими пьяницами. Никогда не понимала, какие дела могут быть у него с Александрой Вийкнер. Она ведь была тонкая натура, красавица и хорошего воспитания… Еще малышкой, бывало, забегала ко мне, и я угощала ее соком и булочками. Вот на этом самом диване они и сидели, она и эта… дочь Туре, как ее… – Эрика, – подсказал Патрик с полным ртом и услышал, как дрогнул голос при одном только упоминании ее имени. – Да, Эрика… Хорошая девочка, но Александра… она была особенная. Как будто светилась вся… ну да ладно… Потом как будто что-то произошло, она перестала заглядывать ко мне и разве что здоровалась на улице. Пару месяцев спустя они переехали в Гётеборг, и больше я ее не видела… До тех пор, во всяком случае, пока она не заглянула ко мне на выходные несколько лет тому назад. – И все это время Кальгрены здесь не появлялись? – Нет, ни разу. Но дом содержали в порядке. Наняли людей, которые там что-то красили и строгали, и Вера Нильсон ходила туда два раза в месяц убираться. – И фру Петрен совсем не догадывается, что могло такого произойти, прежде чем Карлгрены переехали в Гётеборг? Я имею в виду, отчего Александра так изменилась… Может, конфликты в семье? – Разные ходили слухи, так оно здесь всегда, но я не особенно им верю. Конечно, поселок наш маленький, и иногда людям кажется, что здесь ничего не утаишь, но вот что я вам скажу. Снаружи не видно, что происходит за закрытыми дверями, поэтому нечего и языком молоть. Без толку все это… Возьмите еще пирожное. Неужели молодой человек так и уйдет, не попробовав мои меренги? – А больше фру Петрен ничего не видела? – проигнорировал ее вопрос Патрик. – Я имею в виду, после того как Андерс Нильсон вошел в дом. – Нет, в тот вечер я больше ничего не видела, – ответила Дагмар Петрен. – Но на следующей неделе он входил в этот дом еще несколько раз. Странно, вам не кажется? Судя по тому, что я слышала в поселке, к тому времени она была мертва. Что же он там в таком случае делал, во имя всего святого? Хедстрёма этот вопрос волновал не меньше. Взгляд фру Петрен снова просветлел. – Ну как, вкусно? – Это самые вкусные пирожные, какие я только пробовал за всю мою жизнь, – признался Патрик. – Не понимаю только, как это вы успели с ними так быстро управиться… Я имею в виду, что приехал самое большее через пятнадцать минут после того, как вам позвонил. Чтобы успеть все это напечь, фру Петрен должна была быть быстрой, как Супермен. Старушка снова просияла и гордо вскинула подбородок. – Мы с мужем тридцать лет держали кондитерскую во Фьельбаке. Старым привычкам трудно изменить, поэтому я до сих пор встаю в пять и пеку каждый день. То, что не съедают соседки и дети, которые приходят ко мне пить кофе, я скармливаю птицам. Всегда интересно попробовать новый рецепт. Раньше мы ведь толком ничего и не знали, кроме сухих финских палочек, а теперь столько всего… Идеи я беру из кулинарных газет и приспосабливаю их под свой вкус. Она махнула рукой на стопку кулинарных газет на полу возле кухонной скамьи. Там было все – от «Кухни Амелии» до «Все о еде», за много лет. Прикинув цену за штуку, Патрик подумал о том, что фру Петрен, должно быть, неплохо накопила за годы работы ее кондитерской. Тут ему в голову пришел еще один важный вопрос. – Известно ли фру Петрен, как были связаны Карлгрены и Лоренцы, кроме того что Карл-Эрик работал на консервной фабрике? Я имею в виду, общались ли как-нибудь между собой эти семьи? – Лоренцы и Карлгрены? Да боже сохрани… Нет, милый мой, скорей нам выпадет два четверга на одной неделе, чем случится такое. Это птицы разного полета, и то, что, как я слышала, Нелли Лоренц появилась на поминках Александры Карлгрен, – по меньшей мере сенсация. – А сын? Тот, что пропал, я имею в виду. Он не был как-нибудь связан с Карлгренами? – Нет, я надеюсь. Негодный был мальчишка. Все норовил стянуть булочку с витрины. Мой муж отучил его сразу, как увидел… и тут, конечно, появилась Нелли. Она кричала, угрожала полицией. Но у нас-то были свидетели, поэтому она быстро передумала звонить копам. – То есть ни о какой такой связи с Карлгренами фру Петрен ничего не знает? Она покачала головой. – Я почему так подумал, – продолжал Патрик. – Исчезновение Нильса Лоренца – самая большая трагедия, которая здесь когда-либо случалась, не считая, конечно, убийства Алекс. Так что кто знает… Иногда жизнь преподносит нам сюрпризы… Ну что ж, если и вправду все сказано, мне остается только поблагодарить вас. Выпечка восхитительна. Теперь всю неделю – ничего, кроме салатов, – Патрик похлопал себя по животу. – Салатов? – переспросила Дагмар Петрен. – Да разве вы кролик? Нет, растущему организму нужна другая пища. Хедстрём с благодарностью принял и это замечание, умолчав о том, что в тридцать пять человек если и растет, то вширь. Он вскочил с кухонного диванчика, но был вынужден снова сесть, потому что в животе словно лежал бетонный ком, а содержимое желудка поднялось к самому горлу. Не слишком осмотрительно было с его стороны пичкать себя всеми этими пирожными. Проходя гостиную, Патрик сощурился – тысяча четыреста сорок два гнома как один приветствовали его, мигая огнями. Путь на выход оказался таким же медленным, как и на вход, и Патрик подавлял желание одним прыжком обогнать еле шаркающую к двери фру Петрен. Крепкая старушка, что и говорить. Плюс – ценный свидетель. Что касалось свидетельства, теперь оставалось добавить всего несколько кусочков, чтобы пазл сложился и темные воды окончательно сомкнулись над головой Андерса Нильсона. Убийство Александры Вийкнер можно было считать раскрытым, пусть даже против Нильсона не имелось пока ничего, кроме косвенных улик… И все-таки что-то не стыковалось. Если в данный момент Патрик и мог чувствовать что-то, кроме тяжести в животе, то это была неудовлетворенность, в который раз подтверждающая, что очевидные решения – не всегда самые правильные. Тошнота отпустила, лишь только он вдохнул свежего воздуха. Патрик оглянулся, чтобы в последний раз поблагодарить фру Петрен. Прежде чем он успел выйти за дверь, она сунула что-то ему в руку. Это оказался пакет с логотипом магазина ICA, полный выпечки, и маленький рождественский гномик. Патрик схватился за живот и застонал. * * * – Послушай, Андерс, все не так весело, как ты думаешь. – И что? – «И что?» – это все, что ты мне можешь сказать? Ты влип по уши, понимаешь? Понимаешь ли ты это? – Я ничего не сделал. – Хватит, Андерс. Хватит говорить мне в лицо эту чушь. Мне известно, что это ты убил ее. Поэтому сознайся во всем и не трать попусту мое и свое время. Так будет проще всем, прежде всего тебе. Понимаешь, о чем я? Мелльберг и Андерс Нильсон сидели в комнате допросов полицейского участка в Танумсхеде. Между ними не было стеклянной перегородки, как в американских фильмах. И беседовали они один на один, что уж совсем вразрез шло со всеми мыслимыми инструкциями. Но таков был Мелльберг – инструкции составлялись не для него. Если Андерс Нильсон не потребовал присутствия на допросе адвоката, комиссару тем более нет никакого дела до его прав. Комнатка была тесной, скудно меблирована и с голыми стенами. Из мебели имелись только стол да два стула, на которых и расположились комиссар и допрашиваемый. Андерс вальяжно развалился, руки сложены в замок на коленях, длинные ноги вытянуты под столом. Мелльберг навис над ним, будто не чувствуя запаха изо рта, способного уморить на лету муху. Выкрикивая последние слова, Мелльберг забрызгал лицо допрашиваемого слюной, но Андерс не спешил ее вытирать. Похоже, комиссар значил в его глазах не больше навязчивого насекомого, от которого было лень даже отмахиваться. – Оба мы знаем правду, – продолжал комиссар. – Это ты убил Александру Вийкнер. Ты напичкал ее снотворным, посадил в ванну, перерезал на руках ей вены, а потом спокойно наблюдал, как она истекает кровью. Так почему бы нам не пойти самым простым из возможных путей? Ты – сознаешься, я – запишу. Довольный таким началом, Мелльберг уселся на стул и сложил руки на большом животе. Он ждал, но ничего не происходило. Андерс все так же сидел с опущенной головой, волосы полностью закрывали лицо. У Мелльберга дернулся уголок рта. Задержанный оставил его блестящую речь без внимания, и это было по меньшей мере несправедливо. Выдержав еще пару минут, комиссар стукнул кулаком по столу, чтобы пробудить Андерса Нильсона из его полусонного состояния. Реакции не последовало. – Чертов пьяница! – заорал Мелльберг. – Если ты думаешь вот так здесь отсидеться, то ошибаешься. Не на того напал! Я скажу тебе, когда попадешь к полицейскому, которого можно водить за нос, а сейчас, будь добр, выкладывай правду. Я вытрясу ее из тебя, даже если для этого нам придется провести здесь целый день. Пятна в подмышках комиссара будто растекались с каждой новой фразой. – Ты ведь ревновал ее, так? Мы видели твои картины. И, чтобы совсем уж стало все ясно, мы нашли твои письма к ней. Твои сопливые любовные письма… черт, я сам едва не прослезился. Что она только в тебе нашла? Я имею в виду, посмотри на себя. Ты грязный урод и меньше всего похож на Дон Жуана. Наверное, она и сама была того… не без извращений, так? Может, ее возбуждали грязь и старые пьяницы? Она и с другими алкоголиками водилась или только с тобой? С быстротой ласки Андерс вскочил на ноги, бросился на комиссара и схватил его за горло. – Я убью тебя, тупой коп… Мелльберг дергался, пытаясь освободиться. Разжимал пальцы Андерса, но лицо все краснело. Волосы копной упали на правое ухо. Похоже, открывшаяся картина так ошеломила Андерса, что он ослабил хватку. Комиссар задышал. Андерс вернулся на свой стул и уставился на Мелльберга дикими глазами. – Никогда больше так не делай, слышишь? Никогда… – Бертиль прокашлялся, чтобы вернуть себе голос. – Отныне ты ведешь себя тихо, иначе я запру тебя в камеру, а ключ выброшу в окно. Комиссар оправился, но теперь глядел на Нильсона с опаской. Потом одним движением вернул непокорные пряди на место и сделал вид, будто ничего не произошло. – Итак, к делу. У вас были сексуальные отношения с Александрой Вийкнер? Андерс пробормотал что-то, уставившись в колени.