– Простите, не расслышал. – Мелльберг сжал руки в кулаки и перегнулся через стол. – Да, мы любили друг друга. Слова гулким эхом отозвались в пустой комнате. – Ну хорошо, будем называть это так. Красавица и чудовище любили друг друга. Что ж… И как давно вы… это… любили друг друга? Андерс снова пробубнил что-то невразумительное, и Мелльберг велел ему повторить. – С детства. – Вот так? Хорошо. Ну, я думаю, вы не занимались этим с пяти лет, как кролики… Хорошо, я переформулирую вопрос. Как долго продолжались ваши сексуальные отношения? Как долго вы перепихивались, совокуплялись, танцевали горизонтальное танго, если так понятней? Андерс с ненавистью уставился на полицейского, но сдержался. – Я не помню, несколько лет время от времени… Точнее сказать не могу, я ведь не отмечал в календаре. Он собрал несколько невидимых ниток со своих брюк. – Раньше она и бывала здесь не так часто… Гораздо чаще я ее рисовал. Она была красивая. – Что произошло в тот вечер? Вы не поладили? Она тебе отказывала? Может, тебя смущала ее беременность? Наверняка дело в этом. Она забеременела, а ты не знал, от тебя или от мужа… Она угрожала, обещала превратить твою жизнь в ад? Мелльберг был доволен собой. В том, что Андерс – убийца, он не сомневался и жал на нужные кнопки с нужной силой, умело подводя его к чистосердечному признанию. Оно, можно считать, было у него в кармане. Скоро гётеборгское начальство будет умолять Мелльберга вернуться и соблазнять прибавкой к зарплате и повышением по службе. Он не даст ответа сразу, потреплет им нервы… Улыбаясь про себя, Мелльберг почесал живот – и тут заметил, что взгляд Андерса снова стал безумным. Допрашиваемый поднял голову и впервые глядел комиссару прямо в глаза. Его нижняя губа тряслась, у верхнего века блестела слеза. – Ты лжешь… Она не могла быть беременна. Из носа свесилась прозрачная струйка, которую Андерс тут же подтер рукавом. Он смотрел на Мелльберга почти умоляюще. – Почему нет? – возразил тот. – Презервативы не дают стопроцентной гарантии, тебе это известно. Она была на третьем месяце, так что хватит играть в кошки-мышки. Ты не хуже меня знаешь, как это бывает… Вопрос, от кого. Ты или ее богатый муж? И это мужское проклятье, так я тебе скажу. Из меня самого не раз делали дурака, но ни одной бабе никогда не заставить меня подписать эту чертову бумажку… – Мелльберг осекся. – Хоть это и не твое дело, – заговорил Андерс Нильсон, – но у нас не было секса последние четыре месяца. А теперь отведи меня обратно в камеру, потому что больше я ничего не скажу. Он совсем раскис. Откинулся на спинку стула, скрестив на груди руки, и из-под челки сверкал на Мелльберга полными слез глазами. Комиссар тяжело вздохнул. – Ну хорошо, продолжим через пару часов. Но знай, я ни на секунду не поверил в тот вздор, который ты мне здесь молол. Подумай об этом в камере. В следующий раз я жду от тебя полного чистосердечного признания. Мелльберг остался сидеть, пока Андерса уводили в камеру. Вонючий алкаш никак не хотел признаваться в содеянном, и это повергало комиссара в уныние. Хотя козырная карта все еще не вошла в игру. В четверть восьмого в пятницу двадцать пятого января Александру Вийкнер в последний раз слышали живой по телефону – ровно за неделю до того, как было обнаружено ее тело. Разговор с матерью продолжался пять минут пятьдесят секунд, согласно спецификации оператора «Телия», и это согласуется с данными судмедэкспертизы. Согласно показаниям свидетельницы Дагмар Петрен, Андерс Нильсон не только навещал жертву в ту же пятницу незадолго до семи вечера, но и наведывался в дом всю следующую неделю. Когда Александра лежала мертвой в ванной. Так или иначе, Андерс Нильсон сидел в ловушке. Чистосердечное признание облегчило бы работу Мелльбергу, но в принципе ничего не меняло. В столе комиссара лежали не только письменные показания фру Петрен, но и протокол обыска дома Александры Вийкнер. Однако особенно интересными оказались результаты более тщательного осмотра ванной комнаты, где лежало тело. И не только тем, что отпечатки ног в застывшей крови на полу в точности соответствовали паре обуви, обнаруженной в квартире Андерса Нильсона. Отпечатки его пальцев были на ее теле. Не такие отчетливые, конечно, какие бывают на твердой поверхности, но вполне идентифицируемые. Впрочем, сегодня Мелльберг не планировал пускать в ход все это. Тяжелая артиллерия подождет до следующего раза. Он раскусит этого упрямца, черт его дери. Комиссар поплевал на ладони и пригладил волосы. * * * Звонок застал ее за расшифровкой диктофонной записи разговора с Хенриком Вийкнером. Оторвавшись от клавиатуры, Эрика потянулась за мобильником. – Да? Это прозвучало более раздраженно, чем она рассчитывала. – Здравствуй, это Патрик. Помешал? Эрика выпрямилась на стуле и пожалела, что не ответила приветливее. – Нет, совсем нет… Я тут сижу, работаю, и так увлеклась, что подпрыгнула, когда ты позвонил, но… нет, ты совсем не помешал. Всё в порядке, как мне кажется… Эрика схватилась за лоб, поняв вдруг, что оправдывается перед ним, как четырнадцатилетняя девочка. Нужно взять себя в руки, успокоиться. В конце концов, это смешно. – В общем, я во Фьельбаке, – продолжал Патрик, – и подумал, что мог бы заглянуть к тебе, если ты, конечно, дома. Его голос звучал все так же уверенно и спокойно, по-мужски, и Эрика застыдилась еще больше. Она оглядела свою одежду, на тот момент состоящую из замызганного спортивного костюма, и провела рукой по волосам. Так и есть – косичка на затылке, все остальное торчит в разные стороны. Без преувеличения, положение можно было считать катастрофическим. – Алло, Эрика, ты здесь? – спросил Патрик слегка удивленно. – Да, да, здесь… Я думала, какие-то проблемы со связью. Ты все время пропадаешь. Эрика снова схватилась за лоб, на этот раз всего секунд на десять. Боже мой, можно подумать, что с ней такое впервые… – Эй, Эрика… меня слышно? – Да, да, Патрик, слышно. Приезжай, конечно. Только дай мне пятнадцать минут… ммм… я должна дописать этот отрывок, иначе… – Конечно. Я не помешал, ты уверена? Просто подумалось… мы могли бы увидеться завтра вечером. – Нет, нет, всё в порядке. Приезжай, только дай мне пятнадцать минут. – Ну хорошо. Увидимся через пятнадцать минут. Эрика осторожно положила трубку и глубоко вздохнула. Сердце билось так громко, что она его слышала. Итак, сюда едет Патрик. Он едет к ней. Эрика вздрогнула, будто на нее плеснули холодной водой, и вскочила из-за стола. Он будет здесь через пятнадцать минут, а она выглядит так, словно не мылась и не причесывалась неделю. Эрика взбежала по лестнице на второй этаж, перепрыгивая через ступеньки, и стащила через голову спортивную куртку. В спальне вылезла из домашних штанов. Разбегалась как ненормальная, хотя должна была сохранять невозмутимость. В ванной вымыла верхнюю часть туловища, возблагодарив Небо, надоумившее ее сегодня сбрить волосы в подмышках. Парфюм растерла между ладонями, прежде чем протереть грудь и горловую впадину. Пальцами почувствовала, как сильно бьется пульс. С гардеробом быстро разобраться не получилось. Лишь вывалив все его содержимое на кровать, она остановилась наконец на простом черном джемпере с высоким воротником. Подходящая узкая юбка такого же цвета упала к ногам сама. Эрика посмотрела на часы – оставалось десять минут. Снова в ванную – пудра, губная помада, карандаш для глаз. Легкие тени для век. Румян не надо, лицо и без них было красное. Желаемый результат – свежая, естественная красота без следов косметики. Вот только на то, чтобы этого добиться, косметики с каждым годом уходит все больше… В дверь внизу уже звонили. Эрика в последний раз оглядела себя в зеркало и чуть не закричала. Волосы все так же торчали в разные стороны вокруг косички на затылке, стянутой неоново-желтой резинкой. Она сорвала резинку и при помощи массажной щетки и совсем небольшого количества мусса соорудила на голове нечто вроде прически. Следующий звонок прозвучал несколько раздраженно, и на этот раз Эрика бросилась открывать. На середине лестницы остановилась перевести дух. Открыла дверь с самой равнодушной миной, на какую только была способна, – и расцвела в улыбке. * * * Он дрожащим пальцем нажал звонок. Несколько раз Патрик собирался ей перезвонить, извиниться, что не может, сослаться на непреодолимые обстоятельства, но рука сама вела машину в сторону Сэльвика. Он хорошо помнил, где она живет, и уверенно вписался в крутой правый поворот на холме возле кемпинга. Было темно, как ночью, но фонари горели, и в их свете он видел мерцающую совсем рядом гладь моря. Сразу стали понятны чувства Эрики к родительскому дому и боль почти неизбежной потери. Патрик тут же сообразил, что это может для него значить. Ведь если Анна с Лукасом продадут дом, ничто больше не будет удерживать Эрику во Фьельбаке, и она вернется в Стокгольм. А что может провинциальный полицейский противопоставить светским львам со Стюреплана? В расстроенных чувствах Патрик приблизился к ее двери. Беспокойство усилилось, когда она не открыла с первого раза. Такой ли уж хорошей идеей было звонить ей на обратном пути от фру Петрен? Но Патрик не мог не позвонить, когда она была так близко. Он успел раскаяться, пока шли гудки. Похоже, Эрика работала, и он побеспокоил ее некстати. Теперь же отступать тем более поздно. Повторный звонок огласил дом по ту сторону двери. Патрик услышал, как кто-то спустился с лестницы. Потом шаги стихли и раздались снова, теперь уже совсем близко. Дверь открылась, Эрика встретила его с улыбкой. У Патрика перехватило дыхание. Он все не мог взять в толк, как ей каждый раз удается так свежо выглядеть. Лицо чистое, сияющее – ни малейших следов косметики. Карин и мечтать не могла появиться на людях ненакрашенной, но красота Эрики не нуждалась в коррекции. Обстановка почти не изменилась с тех пор, как Патрик бывал здесь ребенком. Мебель и дом ветшали вместе, готовясь достойно встретить старость. Доминировали белый цвет и дерево, светлые обои голубого оттенка гармонировали с благородной патиной металлических деталей. Зажженные рукой Эрики свечи сразу прогнали зимний мрак. Стало легко и спокойно. Патрик прошел за Эрикой на кухню. – Хочешь кофе? – Да, спасибо… Кстати… – Он протянул ей пакет с выпечкой. – Хотелось бы довезти что-нибудь до участка, но здесь, думаю, хватит на всех. Эрика заглянула в пакет и улыбнулась. – Ты заезжал к фру Петрен? – Точно. И теперь я так сыт, что с трудом передвигаюсь. – Милая дама, правда? – Невероятно милая. Было бы мне года девяносто два, непременно на ней женился бы. Они улыбнулись друг другу. – Как ты? – Спасибо, неплохо. Минута-две гробовой тишины – и оба начали ерзать на стульях. Эрика наполнила две чашки дымящимся кофе и вылила остатки в термос. – Посидим на террасе.