Постепенно до Эрики стало доходить, о чем он говорит. У Андерса Нильсона больше не было алиби. Имей он хоть намек на него, полицейские не смогли бы это проигнорировать, но теперь они снова арестуют его на основании уже имеющихся улик. Патрик радостно кивнул, видя, что Эрика все поняла. – Но ты же не думаешь, что он убийца? – спросила она. – Нет, конечно, нет… Хотя, бывает, и я ошибаюсь, даже если тебе трудно в такое поверить, – он подмигнул ей. – Но на этот раз я готов голову дать на отсечение, если Андерс Нильсон от нас ничего не скрывает. Он знает гораздо больше, чем говорит, и теперь у нас появилась возможность надавить на него как следует. Патрик высматривал на полу свою одежду, когда вдруг обнаружил, что вчера забыл снять с себя носки. Он спешно подобрал с пола брюки и натянул на себя, надеясь, что Эрика не заметила и этой его оплошности. В белых носках с логотипом футбольного клуба «Танумсхеде» сам бог любви будет смотреться далеко не на пике сексуальности. Потом вдруг пальцы Патрика задрожали, как будто их хозяин очень спешил. Он застегнул рубашку не на те пуговицы, расстегнул и застегнул по новой. Опомнившись и представив себе, как будет выглядеть со стороны его спешный отъезд, присел на край кровати, взял руки Эрики в свои и посмотрел ей в глаза. – Мне страшно не хочется уезжать, но так нужно. Я только хочу, чтобы ты знала: эта ночь была самой счастливой в моей жизни, и я уже жду не дождусь, когда мы увидимся в следующий раз. Ты хочешь, чтобы мы увиделись снова? Патрик затаил дыхание в ожидании ответа, но Эрика только кивнула. – Тогда я приеду сегодня, как только управлюсь на работе. Она снова кивнула. Патрик наклонился и поцеловал ее. Когда он выходил из спальни, Эрика сидела на кровати, обхватив колени руками и обернувшись одеялом. В солнечных лучах, проникавших сквозь маленькое круглое окно в наклонной крыше, ее волосы походили на нимб, светящийся вокруг головы. Патрик в жизни не видел ничего более красивого. * * * Мокрый снег проникал сквозь его тонкие лоферы. Такая обувь, конечно, больше подходит для лета, но он привык согреваться алкоголем, поэтому выбор между покупкой бутылки и зимних ботинок всегда делал в пользу первого. В это раннее утро четверга воздух был таким свежим, а свет – таким ясным, что Бенгт Ларсон впервые за долгое время ощутил в груди умиротворение и покой – столь глубокие, что поневоле забеспокоился. Неужели виной всему это обыкновенное утро? Он остановился, прикрыл глаза, вдохнул. Подумать только, сколько таких ничем не примечательных дней было в его жизни… Он прекрасно осознавал, когда все началось, в какой именно день жизнь сделала роковой поворот не туда. Мог даже назвать час с минутами. Собственно, тому не было никаких трагических предпосылок. Ни нищеты, ни голода, ни недостатка внимания – ничего. Во всем он мог винить только собственную глупость. Да, и, конечно, здесь была замешана девушка. Девушки замешаны во всем, что бы ни делал семнадцатилетний парень, но здесь был особый случай. Мод – роскошная блондинка под маской скромницы. Она играла на нем, как на хорошо настроенной скрипке. «Бенгт, милый, я только хотела…» «Бенгт, дорогой, не мог бы ты подарить мне…» Она держала его на коротком поводке, и всего ей было мало. Все заработанные деньги он тратил на ее наряды, парфюм и все, на что ей стоило только указать. Но, получив желаемое, Мод снова начинала клянчить, причем с таким рвением, будто только эта вещь и могла сделать ее счастливой. Мод была лихорадкой в его крови. Бенгт и не заметил, как колесо стало набирать обороты все быстрее, пока верх и низ смешались в его мозгу. Когда ему исполнилось восемнадцать, Мод неожиданно заявила, что хочет разъезжать с ним не на чем-нибудь, а на кабриолете «Кадиллак». Эта штука стоила больше, чем Бенгт зарабатывал за год, поэтому он перестал спать ночами, мучаясь мыслями о том, где бы раздобыть деньги. И вот однажды, в самый разгар его мучений, Мод, сложив губы трубочкой, напомнила Бенгту, что, если у него не получится справить «Кадиллак», непременно отыщется кто-нибудь другой, кто сумеет позаботиться о ней так, как она того заслуживает. Тут в голову Бенгту ударила ревность, и он не выдержал. 10 сентября 1954 года в два часа пополудни Бенгт Ларсон вошел в помещение банка в Танумсхеде, вооруженный старым армейским пистолетом, хранившимся у отца дома, и с нейлоновым чулком на лице. Все пошло не так с самого начала. Персонал, разумеется, быстренько выложил купюры в его сумку, но не так много, как рассчитывал Бенгт. А один из клиентов, отец одноклассника Бенгта, опознал его под нейлоновым чулком. Поэтому полиция объявилась в их доме в течение часа и тут же обнаружила сумку с деньгами под кроватью в его комнате. Бенгт на всю жизнь запомнил лицо матери. Она была мертва вот уже много лет, но глаза до сих пор преследовали его в алкогольном бреду. Три года тюрьмы уничтожили все надежды на будущее. Когда он вышел, Мод давно исчезла, и Бенгта больше не интересовало куда. Бывшие приятели трудились и кормили семьи, и только с ним никто не желал иметь дела. Пока Бенгт сидел, отец погиб в автомобильной аварии, поэтому парень переехал к матери. Он честно пытался куда-нибудь устроиться, просил, умолял – но всюду встречал отказ. И тогда, как часто бывает в таких случаях, стал искать счастья на дне бутылки. Он жил во Фьельбаке – маленьком поселке, где при встрече все здороваются друг с другом. Быть здесь изгоем – почти физическое ощущение, когда взгляды прохожих бьют по лицу, как пощечины. Бенгт думал уехать, но куда? Проще было остаться и окутать себя защитным коконом алкогольного дурмана. Они с Андерсом поняли друг друга сразу. «Двое бедолаг» – так они стали себя называть, горько усмехаясь. Бенгт питал к Андерсу почти отцовские чувства и переживал за него больше, чем за себя. Он часто думал о том, что должен сделать что-нибудь, чтобы развернуть жизнь Андерса в другом направлении, но не знал, что именно. Бенгту, как никому другому, было известно, как коварна бутылка. Эта дама забирает у человека все – и ничего не дает взамен, кроме иллюзии утешения. Дорога к подъезду Андерса была тщательно расчищена и присыпана песком. Не то что в суровую прошлую зиму, когда Бенгт пробирался сюда на цыпочках с «пузырем» во внутреннем кармане куртки. Тогда покрытый льдом двор блестел, как каток, до самого подъезда. Лифта в доме не имелось, поэтому два лестничных пролета вверх были серьезным испытанием для его измотанного сердца. Бенгт останавливался перевести дыхание и пару раз даже приложился к бутылке, которую нес приятелю. Добравшись до квартиры Андерса, встал, задыхаясь, заглянул в почтовую щель и только после этого толкнул дверь, которая никогда не запиралась. Внутри было так тихо, что он засомневался, дома ли Андерс. Если б тот отсыпался, как обычно, храп был бы слышен уже на лестнице. Бенгт заглянул на кухню – ничего, кроме обычных плантаций болезнетворных микроорганизмов. Дверь в ванную стояла приоткрытой, но и там было пусто. Бенгт повернул в гостиную – и в желудке будто что-то провалилось. Открывшаяся картина заставила его замереть на месте. Бутылка с глухим стуком упала на пол, но осталась цела. Первым, что увидел Бенгт, были пятки, раскачивавшиеся на некоторой высоте над полом. Босые ноги совершали колебательные движения в ритме маятника. На Андерсе были брюки, но верхняя часть тела голая. Голова свесилась под неестественным углом. Лицо опухло и имело странный цвет. Язык вывалился изо рта и висел, закрывая нижнюю губу. Ничего более страшного Бенгт в жизни не видел. Он повернулся и медленно поковылял к выходу, предварительно подобрав с пола бутылку – единственный спасательный трос, за который он только мог ухватиться. На пороге квартиры припал губами к горлышку. Из глаз хлынули слезы. * * * Патрик очень сомневался, что содержание алкоголя у него в крови не превышает законных промилле, и это его совершенно не заботило. Он двигался чуть медленнее обычного, но при этом почти все время разговаривал по мобильнику, что сводило на нет все меры безопасности. Первый звонок был на ТВ4, где подтвердили, что очередная серия «Разделенных миров» была вычеркнута из программы пятницы двадцать пятого января из-за трансляции хоккейного матча. Патрик набрал Мелльберга, который, как и следовало ожидать, пришел в восторг от этой новости и велел Патрику немедленно задержать Андерса Нильсона. Для этого требовалось подкрепление, которое Патрик и вызвал, сделав третий звонок, перед тем как развернуться в направлении уже знакомого жилого комплекса. Должно быть, Йенни Розен просто перепутала дни, такое иногда бывает со свидетелями. Несмотря на заметное оживление в расследовании, Патрик никак не мог сосредоточиться на задании. Мысли все время возвращались к Эрике и минувшей ночи. Сам того не замечая, Хедстрём улыбался во весь рот, а пальцы, словно сами собой, выстукивали по рулю ритм какой-то песни. Он прокрутил радио. «Респект» Ареты Франклин – самое то. Что сейчас может быть лучше доброго мотаунского [11] шлягера? Патрик прибавил звук. Когда пошел припев, подпевал, подтанцовывая, насколько это было возможно в его положении. И это действительно было чертовски здорово. Но потом вдруг ушла радиоволна, и Патрик стал слышать только собственный хриплый голос. В ушах неприятно защекотало. Минувшая ночь вспоминалась как сон, и дело здесь было, конечно, не только в количестве выпитого алкоголя. Словно некая вуаль, завеса – из ощущений, страстей, эмоций – лежала на этих нескольких часах. Усилием воли Патрик отогнал приятные воспоминания и повернул к дому Андерса Нильсона. Подкрепление уже прибыло; должно быть, они находились где-то недалеко. Увидев две машины с «мигалками», Патрик наморщил лоб. Они, наверное, недопоняли инструкции – типичная халатность. Он ведь просил одну машину, а не две. Подъехав еще ближе, Патрик разглядел за полицейскими автомобилями «Скорую». Что-то здесь было не так. Он узнал Лену, блондинку из полиции Уддеваллы, и пошел прямо к ней. Лена разговаривала по мобильному, но, когда он приблизился, сказала «до связи» и сунула аппарат в футляр, закрепленный на поясе. – Здравствуйте, Патрик. – Здравствуйте, Лена. Что здесь происходит? – Один из приятелей-алкоголиков обнаружил Андерса Нильсона повешенным в собственной квартире. Она кивнула в сторону подъезда. У Патрика желудок сжался в ледяной комок. – Надеюсь, вы ничего не трогали? – За кого вы нас принимаете? Я только что связывалась с контактным центром в Уддевалле, они выслали на место команду криминалистов. Мы звонили Мелльбергу, и тот сказал, что вы уже в пути. – Нет, я приехал сюда, чтобы забрать Андерса на допрос. – Разве у него не было алиби? – Было, как мы думали, но лопнуло буквально только что. И мы хотели арестовать его снова. – Вот черт… И что бы это значило, как вы думаете? Мне вот кажется, что это сделал тот, кто убил Александру Вийкнер. Два убийцы сразу – слишком много на маленькую Фьельбаку… У вас были подозреваемые, кроме Андерса? Патрик замялся. Конечно, то, что произошло, в корне все меняло, но он не стал бы торопиться с выводами. Появление одновременно двух убийц в поселке, где подобные преступления совершаются раз в несколько десятилетий, статистически почти невозможно. Но все-таки не исключено. – Мы, наверное, можем пойти и взглянуть на все это? Заодно расскажете, что вам еще известно. Кто сообщил в полицию, начнем с этого. Взяв на себя роль ведущего, Лена первой вошла в подъезд. – Ну, как я уже сказала, его обнаружил приятель-алкоголик. Бенгт Ларсон. Сегодня утром он пришел навестить Андерса… Как говорится, кто рано встает, тому Бог дает. Для этого Ларсону было нужно просто войти в квартиру, что он всегда и делал… И вот, войдя, увидел Андерса Нильсона повешенным в гостиной на веревке, закрепленной на крюке для люстры. – И сразу сообщил? – Нет, в том-то и дело. Он сел на пороге квартиры и с горя осушил бутылку «Эксплорера». Когда проходивший мимо сосед Нильсона спросил Ларсона, что случилось, тот ему все рассказал. Ну а потом уже сосед позвонил нам. Бенгт Ларсон слишком пьян для более детального допроса, поэтому для начала я направила его в ваш вытрезвитель. Патрик спросил себя, почему он узнает все это от Лены, а не от Мелльберга. Но потом решил не утруждать понапрасну голову попытками разгадать непостижимую логику начальства. Перескакивая через ступеньки, он следом за Леной поднялся на третий этаж. За распахнутой входной дверью ходили люди. Йенни стояла в дверях своей квартиры с Максом на руках. При виде Патрика малыш затрепетал от восторга и попытался высвободиться из крепких материнских объятий. При этом он улыбался, показывая свою пару зубов. – Что случилось? – спросила Йенни, еще крепче ухватив сына. – Андерс Нильсон мертв – вот и все, что мы знаем. Вы не заметили ничего необычного? – Нет, не припомню ничего такого. Слышала, как сосед разговаривал с кем-то на лестнице, а потом приехали полиция и «Скорая», и все засуетились. – А вчера вечером или ночью ничего не заметили? – Да нет, ничего. Патрик вздохнул: – Ну хорошо. Спасибо за помощь, Йенни. Он улыбнулся Максу и даже подставил ему указательный палец, ухватившись за который малыш так обрадовался, что чуть не захлебнулся от смеха. Не без труда освободившись, Патрик пошел к квартире, оборачиваясь на ходу и прощаясь с Максом на лепечущем детском языке. Лена встретила его в дверях со странной улыбкой. – Ребенок – это так здорово, да? К своему ужасу, Патрик почувствовал, что краснеет, отчего улыбка Лены стала еще шире. Он пробормотал что-то в свое оправдание. Лена вошла в квартиру, бросив через плечо: – Да это я так, к слову… Я ведь и сама одинока и свободна, но часики-то тикают; я слышу это, особенно по ночам. Патрик знал, что она шутит. Это были обычные дурачества в ее стиле, но отчего-то на этот раз они заставили Патрика покраснеть еще сильнее. Он не стал отвечать, а когда переступил порог гостиной, желание кокетничать с Леной умерло окончательно. Кто-то перерезал веревку, на которой висело тело, и теперь Андерс Нильсон лежал на полу. Прямо над ним, закрепленный на крюке, болтался обрезанный конец сантиметров десять длиной. Остальная веревка, в виде петли, обвивалась вокруг шеи. Патрик мог видеть глубокий, кроваво-красный след, оставленный веревкой там, где она врезалась в кожу. Хедстрёму всегда тяжело давалось смотреть в лица покойников. Лицо Андерса имело сине-фиолетовый оттенок, обычный для удавленника. Распухший, вывалившийся изо рта язык тоже считался в таких случаях нормой. По части расследования убийств опыт Патрика был более чем скромным – всего три случая за всю карьеру. Оглядевшись, он отметил про себя кое-что, что напрочь опровергало версию самоубийства. В комнате отсутствовала мебель, встав на которую Андерс мог бы просунуть голову в петлю закрепленной на потолке веревки. То есть ни стула, ни стола поблизости не наблюдалось. Тело Нильсона свободно раскачивалось в пространстве гостиной, как кошмарный человеческий мобиль [12]. Потрясенный, Патрик бродил кругами вокруг трупа. Открытые глаза Андерса глядели в пустоту. Хедстрём не удержался – протянул руку и опустил мертвые веки. Он понимал, что до приезда криминалистов любой контакт с телом исключен и что перерезать веревку также было грубейшим нарушением инструкций. Но взгляд мертвеца был слишком невыносим и словно следил за Патриком по всей комнате. Гостиная как будто опустела после последнего визита сюда полиции. Не хватало картин на стенах. Там, где они висели, оставались уродливые, похожие на шрамы следы. В остальном комната была такой же грязной, какой Патрик видел ее в прошлый раз. Тогда, правда, обстановку скрашивали полотна, придававшие несколько декадентский тон беспорядку, который теперь не вызывал ничего, кроме отвращения.