Пернилла села на диван и сжалась, сложив на груди руки, как будто боялась рассыпаться. В каком-то смысле эти опасения были не напрасны. Эрика вернулась с двумя дымящимися чашками. Одну поставила напротив Перниллы на ночном столике, вторую взяла себе. Села в большое кресло, развернув его в сторону гостьи, и стала ждать, когда та начнет первая. – Ты знала? Эрика медлила. – Да, хотя и не так давно… Снова молчание. – Это я убедила Дана поговорить с тобой. Пернилла кивнула: – Что мне делать? Вопрос прозвучал как риторический, и Эрика оставила его без ответа. Пернилла продолжала: – Я с самого начала была для него лишь временным решением проблемы, пока нет тебя. Эрика было запротестовала, но Пернилла остановила ее, коснувшись рукой. – Я всегда видела это, но надеялась, что так будет не всегда, что мы действительно любим друг друга. Нам было хорошо вместе, и я доверяла Дану. – Он любит тебя, Пернилла. Я уверена в этом. Но та будто не слушала ее и продолжала говорить, глядя в свою чашку. Костяшки пальцев, сжимающие фарфоровую ручку, побелели. – Я привыкла закрывать глаза на его интрижки и сваливала все на кризис среднего возраста. Но того, что он сделал этой женщине ребенка, я ему не прощу. Сдержанная ярость в голосе Перниллы так ее напугала, что Эрика чуть было не отступила. На мгновение ее пронзило леденящее кровь подозрение. Никогда прежде Эрике не доводилось видеть такого испепеляющего гнева, и она невольно задалась вопросом, как давно Пернилла знает о романе мужа с Алекс и как долго вынашивает планы мести. Впрочем, эту мысль она отогнала сразу, как только осознала. Перед ней ведь сидела Пернилла, домохозяйка и мать троих детей, супруга Дана вот уже много лет, а вовсе не какая-нибудь злобная фурия, взявшая на себя роль ангела мщения в отношении любовниц мужа. Тем не менее что-то во взгляде Перниллы заставило Эрику содрогнуться. – Что вы собираетесь делать? – спросила она. – Не знаю. Сейчас я ничего не знаю. Я, конечно, уйду из дома, и это единственное, в чем я уверена. Я не смогу смотреть ему в глаза. Эрика пожалела Дана. У него сейчас, конечно, был свой ад. Она ожидала, что скорее он придет к ней за утешением, и для него она точно нашла бы слова. Перниллу Эрика знала слишком плохо. Хотя, возможно, та явилась только затем, чтобы выговориться. – Почему он так поступил, как ты думаешь? – продолжала Пернилла. – Что он нашел в ней такого, чего нет во мне? В этот момент Эрика поняла, почему Пернилла пришла к ней, а не к кому-нибудь из своих подруг. Пернилла явилась за разъяснениями, потому что, по ее мнению, Эрика знала Дана лучше, чем кто бы то ни было. И здесь ее, к сожалению, ждало разочарование, потому что до сих пор Дан был в глазах Эрики сама порядочность. Ей и в голову не приходило, что он способен на супружескую измену. Эрика была поражена, услышав его голос в телефоне Алекс, и это открытие выбило почву из-под ее ног тоже. Такое нередко испытывает тот, кто слишком долго принимал близкого человека за кого-то другого, а потом вдруг увидел, как ошибался. Поэтому Эрика понимала, что Пернилла сейчас не просто чувствует себя обманутой, но задается вопросом о том, кто на самом деле был тот мужчина, с которым она жила все эти годы. – Я понятия не имею, Пернилла, я сама была поражена. Это совсем не похоже на Дана, каким я его знала. Пернилла кивнула. Похоже, ее утешило, что обманутой оказалась не она одна. Она собрала невидимые нитки со своей кофты. Длинные темно-каштановые волосы с остатками перманента были убраны сзади в похожий на кисточку «хвост», что придавало Пернилле несколько неухоженный вид. Эрика нередко думала, с известным чувством превосходства, что Пернилла могла бы выглядеть гораздо лучше. Она обесцвечивала волосы, между тем как перманент вышел из моды примерно тогда же, когда и мужские куртки длиной до пояса. И одежду она покупала в интернет-магазинах, где качество товара вполне соответствует низким ценам. Хотя такой потрепанной, как сегодня, никогда еще не была. – Пернилла, – сказала Эрика, – понимаю, как тебе сейчас нелегко, но вы с Даном – семья. Вы вместе вот уже пятнадцать лет, у вас три прекрасные девочки. Не руби сплеча. Не пойми меня неверно, я не собираюсь защищать Дана после того, что он сделал. Очень может быть, что ты не сможешь его простить и жить с ним после этого. Но подумай еще раз, прежде чем решишься сделать этот шаг. Дан любит тебя, он сам говорил это не далее как сегодня. И я знаю, как глубоко он раскаивается. Дан сказал мне, что хотел порвать с ней, и я этому верю. – А я вот не знаю, чему теперь верить, Эрика. Все, во что я до сих пор верила, оказалось неправдой. Эрика не нашлась, что на это ответить, и в разговоре повисла пауза. – Какой она была? – спросила Пернилла. Тут Эрика еще раз заметила холодный огонь в ее глазах. Пернилле не нужно было объяснять, кого она имеет в виду. – Это было так давно, – ответила Эрика. – С тех пор я с ней не общалась. – Она была красива, – продолжала Пернилла. – Я видела ее летом. Именно такая, какой я всегда мечтала быть, – красивая, элегантная, утонченная. Рядом с ней я бы чувствовала себя неуклюжей деревенской простушкой и отдала бы все, чтобы только хоть чуточку походить на нее. В каком-то смысле я понимаю Дана. Стоит только поставить меня рядом с Алекс – и ничего больше не надо объяснять. Она потрепала край своего практичного, но такого немодного платья, будто желая объяснить, что имеет в виду. – И к тебе я тоже все время его ревновала, – продолжала Пернилла. – Самая большая юношеская любовь, променявшая его на столицу. Писательница из Стокгольма, действительно сумевшая что-то сделать из своей жизни и наезжающая сюда, чтобы блистать между нами, простыми смертными. Дан ждал тебя в гости неделями. Горечь в словах Перниллы по-настоящему напугала Эрику, и она пожалела о том, что недооценивала эту женщину. Как все-таки мало Эрика до сих пор понимала. Оглядываясь назад, она вспоминала, что и сама только и делала, что постоянно искала подтверждений своего превосходства над Перниллой. Ее пятисотенная стрижка в салоне на Стюреплан и домашний перманент Перниллы. Ее платья из бутика на Библиотексгатан и блузы Перниллы с длинными юбками. Но почему это было для нее так важно? Почему эта разница так утешала Эрику в трудные минуты жизни? Ведь это она, Эрика, первой бросила Дана. Льстило ли это ее самолюбию или же она просто завидовала Пернилле и Дану, которые имели столько всего, о чем можно было только мечтать? Быть может, где-то в глубине души Эрика жалела, что так поступила с Даном, и теперь не она, а Пернилла имеет такую замечательную семью. И поэтому не упускала возможности лишний раз прижать Перниллу, которая на самом деле ее ревновала. Эта мысль была неприятна до омерзения, но Эрика не могла ее прогнать. Оставалось молча стыдиться и размышлять о том, как далеко она готова зайти, чтобы защитить то, что имеет Пернилла. И как далеко готова зайти сама Пернилла. Эрика в задумчивости глядела на женщину в потрепанной кофте. – Что скажут девочки? – спросила она. Похоже, Пернилле впервые пришло в голову, что их с Даном разрыв коснется кого-то еще. – Они ведь обязательно когда-нибудь все узнают, ведь так? Что скажут девочки, Пернилла? Этот вопрос вызвал в глазах той панический страх, и Эрика поспешила ее успокоить: – Полиция, конечно, узнает, что Дан встречался с Алекс, но придавать это огласке совсем не обязательно. Вы сможете сами объясниться с девочками, когда пожелаете. Ты все еще держишь ситуацию под контролем, Пернилла. После этих слов она, похоже, совсем успокоилась и сделала пару хороших глотков кофе. Ей, похоже, не было никакого дела до того, что он остыл. Впервые Эрика почувствовала в себе жгучую ненависть к Дану. Ее удивило только, что этого не было до сих пор. Каким же дураком надо быть, чтобы вот так разрушить все, что имеешь? До какой же степени надо не понимать своего счастья? Эрика обхватила руками колени и посмотрела на Перниллу, будто пытаясь донести до нее эту свою мысль и свое сочувствие. Получилось у нее это или нет, она так и не поняла. – Спасибо, что выслушала, – сказала Пернилла. – Это и в самом деле для меня важно. Их взгляды встретились. И часа не прошло с тех пор, как Пернилла позвонила в дверь, но как многому она научилась за это время! Сколько всего узнала, прежде всего о себе самой… – Тебе есть куда пойти? – спросила Эрика. – Я пойду домой, – в голосе Перниллы появилась уверенность. – Ей не удастся разрушить мою семью, такого удовольствия я ей не доставлю. Вернусь домой, к мужу, и мы вместе уладим эту проблему. Хотя не обещаю, что мирно. Но отныне все будет по-другому. Эрика выдавила из себя улыбку. Дану предстояла хорошая взбучка, это было ясно. Но ничего другого он не заслуживал. В дверях они обнялись еще раз. Эрика от всего сердца пожелала супругам счастья, наблюдая, как Пернилла садится в машину и отъезжает в сторону дороги. Однако гложущее беспокойство осталось. В памяти задержался полный ненависти взгляд Перниллы. В нем не было места прощению. * * * Фотографии, что нашлись, лежали перед ней на столе. Они были единственным, что осталось ей от Андерса. Большинство выцвели и поблекли. Немало лет прошло с тех пор, когда его имело смысл снимать. Детские выглядели почти как черно-белые, потому что краски поблекли от времени. Он был веселым ребенком. Немного диковатым, но всегда радостным, а главное – послушным и заботливым. Он взял на себя роль мужчины в доме, и она поддержала его в этом. Трудно сказать, насколько это было правильно. Возможно, ей многое нужно было сделать совсем по-другому, или же теперь никакой разницы нет? Никто не знает. Вера улыбалась, глядя на свое любимое фото. Андерс сидел на велосипеде, гордый, как петушок. Она долго работала сверхурочно, чтобы сделать ему этот подарок. Велосипед был темно-синий, сиденье «батон» – кажется, так называется эта модель. Андерс так обрадовался, будто всю жизнь только и мечтал о таком. В тот день мальчику исполнилось восемь лет, Вера до сих пор помнила это лицо. С тех пор, лишь только выдавалась свободная минутка, он прыгал в седло, а она пыталась поймать его на лету. Его длинные волосы падали на воротник узкой куртки «Адидас», с полосками на рукавах. Таким она и хотела его запомнить, но потом что-то пошло не так. Она долго ждала этого дня. Вздрагивала при каждом телефонном звонке, стуке в дверь и все-таки не поверила, когда это произошло. Это ведь противоестественно, когда ребенок умирает раньше матери, поэтому ей трудно было допустить саму такую возможность. Но она надеялась до последнего, все верила, что жизнь наладится, каким-то, пусть даже чудесным, образом. Но чудес не бывает, а значит, нет и надежды. Все, что ей осталось, – это отчаяние. Плюс стопка желтеющих фотографий. Часы громко тикали в тишине. Впервые Вера по-настоящему поняла, что такое тишина. За последние годы она так ничего и не сделала для этого дома. Грязи, правда, не допускала, но ее безразличие так въелось в эти стены, что уже не вытравить. Здесь все такое серое и безжизненное, такое использованное, потрепанное, старое, и это угнетает ее больше всего. Ее дом – сплошная помойка. Радостное лицо Андерса улыбается ей с фотографий. Оно – лучшее свидетельство несостоятельности Веры как матери. Главной ее задачей было сохранить на этом лице улыбку, внушить мальчику веру в будущее, надежду и любовь. Но вместо этого она молча наблюдала за тем, как все это уходило, утекало у него сквозь пальцы. Вера оказалась плохой матерью и обречена жить с этим до конца своих дней. Ей вдруг пришло в голову, как мало осталось свидетельств того, что Андерс действительно жил. Картин больше нет. То немногое из мебели, что есть в его квартире, будет выброшено на помойку, если только не найдется желающих это взять. В ее доме больше нет его вещей, по крайней мере в более-менее приличной сохранности. Эти снимки – все, что от него осталось. Да еще ее воспоминания. Конечно, есть и другие, кто помнит Андерса, но они считают его опустившимся пьяницей, который не стоит того, чтобы его оплакивать. Ее воспоминания о нем единственно светлые. Многие из них так и остались погребены под грузом лет, но в такие дни, как этот, в сердце ее только Андерс. Никого и ничего другого она просто туда не допустит. Минуты перетекали в часы, а Вера все сидела за кухонным столом с фотографиями. Ноги онемели, зимние сумерки постепенно поглощали свет, и она все хуже разбирала детали на снимках. Но все это не имело для нее никакого значения, потому что теперь Вера была по-настоящему и абсолютно одинока. * * * Звонок в дверь эхом отозвался в доме. Далее нависла тишина, такая долгая, что он уже собрался возвращаться к машине, когда наконец за дверью послышались осторожные шаги. Створка медленно открылась, на пороге появилась Нелли Лоренц и вопросительно посмотрела на гостя. Он удивился, что она вышла к нему сама. Ожидал увидеть какого-нибудь дворецкого в ливрее, но, как видно, времена не те. – Мое имя Патрик Хедстрём, я из полиции Танумсхеде. Мне нужен ваш сын Ян. Патрик звонил ему в офис, но там сказали, что Ян Лоренц сегодня работает дома. Хозяйка подняла брови и отступила в сторону, пропуская его в прихожую. – Одну минуту, я его позову. Медленно и не без грации Нелли подошла к двери, за которой, по-видимому, была лестница, ведущая вниз. Патрик слышал, что Ян занимает в роскошном особняке подвальное помещение.