– Наверное, мне не следовало бы этого говорить, но как раз перед этим с фабрики исчезла крупная сумма денег. Пропало кое-что из одежды, сумка, паспорт… – Почему не заявили в полицию? – Мать не захотела. Она все твердила, что здесь какая-то ошибка, что Нильс не мог так поступить… Матери, знаете ли. Думать хорошо о детях, можно сказать, их обязанность. Он зажег еще одну сигару. В тесной комнатке, пожалуй, было и без того слишком накурено, но Патрик не возражал. – Не желаете? – спросил Лоренц, протягивая коробку. – Кубинские, скручены вручную. – Нет, спасибо. Я не курю. – Жаль. Вы не знаете, какого удовольствия себя лишаете. Ян покрутил в руке свою сигару. Патрик решил поднять новую тему. – В нашем архиве есть материалы о пожаре, в котором погибли ваши родители. Должно быть, это тяжело – пережить такое… Сколько лет вам тогда было? Девять? Десять? – Десять. Вы правы, это было тяжело. Но мне повезло. Немногие сироты удостаиваются таких опекунов, как Лоренцы. Патрик подумал, что говорить в таком контексте о везении несколько неуместно. – Насколько я понял, подозревали поджог. У вас есть какие-нибудь соображения по этому поводу? – Нет, вы же читали рапорты. Полиция так ни на кого и не вышла. Отец имел привычку курить в постели и мог уснуть… – Впервые за время беседы Ян Лоренц стал проявлять признаки нетерпения. – Могу я спросить, какое отношение это имеет к убийству? Я почти не помню родителей и, честно говоря, не совсем понимаю, при чем здесь мое тяжелое детство? – Наша задача – заглянуть под каждый камень. Из квартиры Андерса был сделан звонок в ваш дом, и я должен все выяснить. Хотя, похоже, этот след и в самом деле никуда не ведет. Прошу прощения, если злоупотребил вашим драгоценным временем. Патрик поднялся и протянул руку. Ян протянул свою только после того, как отложил сигару. – Ничего страшного, не волнуйтесь. Было приятно побеседовать. Теперь он играл заметно хуже – возможно, просто устал. Ян пошел впереди, Патрик следовал за ним по пятам по лестнице. Контраст между интерьером подвального помещения и первого этажа был разительным. Жаль, что Нелли не поделилась с невесткой телефоном своего дизайнера. Патрик покидал дом Лоренцев со странным чувством. Во-первых, потому, что все-таки успел заметить в этом роскошном интерьере нечто подозрительное – так, мелочь, совсем незначительную деталь, которая тем не менее привлекла внимание Хедстрёма как указание на нечто куда более важное. И потом, что-то с этим парнем и в самом деле было не так. Тут Патрик вернулся к своему первому о нем впечатлению – слишком совершенен. * * * Уже ближе к семи вечера, когда снегопад усилился, Хедстрём стоял у нее на пороге. Эрика так обрадовалась его появлению, что сама себе удивилась. Броситься ему на шею оказалось самой естественной вещью на свете. Он поставил на пол прихожей два пакета с логотипом «ИСА» и заключил ее в объятия. – Я скучал по тебе. – Я тоже. Они поцеловались. Желудок так громко заурчал, что Патрик воспринял это как призыв отнести наконец пакеты на кухню. Похоже, он накупил слишком много еды, но Эрика прибрала все в холодильник. Словно по молчаливому соглашению, за время готовки они ни слова не сказали о том, как прошел день. И только когда сели за стол друг напротив друга, Патрик завел разговор о том, что произошло. – Андерс Нильсон мертв. Обнаружен в своей квартире сегодня утром. – Это ты его обнаружил, когда приехал туда от меня? – Нет, его нашли немногим раньше. – И что с ним случилось? Патрик ответил не сразу: – Его повесили. – Повесили? То есть ты хочешь сказать, что его убили? – Эрика не могла скрыть своего волнения. – Это тот же, кто убил Алекс, да? Патрик задался вопросом, сколько раз уже слышал сегодня эту фразу. Но у Эрики она действительно вырвалась сама собой. – Есть основания так полагать, – ответил он. – Вы уже прорабатываете какие-нибудь версии? Есть свидетели? Вы нашли что-нибудь конкретное, что связывает оба убийства? – Спокойно, спокойно, не всё сразу, – Патрик выставил ладонь, останавливая поток вопросов. – Большего я пока сказать не могу. Поговорим о чем-нибудь более приятном. Как прошел твой день, например. Эрика криво улыбнулась. Она совсем не была уверена в том, что ее день – более приятная тема. Да и рассказывать об этом должен был Дан, а не она. – Я поздно проснулась и бо́льшую часть дня писала. Как видишь, все намного скучнее, чем у тебя. Их руки соединились над столом, пальцы сплелись. Так приятно было сидеть вместе посреди темноты, плотно охватившей дом снаружи… Огромные хлопья, как звезды, падали с ночного неба. – И еще я много думала об Анне и продаже дома, – продолжала Эрика. – Я бросила трубку, когда она говорила, и до сих пор жалею об этом. Кажется, я повела себя как эгоистка. Я думала только о том, как продажа дома отразится на мне и моей жизни. Но ведь Анне приходится совсем нелегко, и она пытается всеми доступными ей способами выправить ситуацию. Даже если она что-то делает не так, это не со зла. Конечно, иногда она бывает наивна и отказывается думать своей головой, но ведь она отвечает за семью. А я в последнее время вымещаю на ней свое отчаяние. Быть может, дом и в самом деле лучше продать. С такими деньгами я смогу купить себе другой, пусть и меньше. Похоже, я действительно слишком сентиментальна. Нужно идти дальше, а не жалеть о том, что ушло в прошлое. Патрик понял, что Эрика имеет в виду не только дом. – Как это было? – спросил он. – Я имею в виду ту аварию… если, конечно, ты можешь об этом говорить. – Нет, всё в порядке, – успокоила его Эрика и глубоко вздохнула. – Они гостили у моей тети в Стрёмстаде. Домой возвращались затемно. Шел дождь, было холодно. На дороге лежала ледяная корка. Папа всегда был осторожным водителем, но там как будто на дорогу выскочил какой-то зверь. Папа резко притормозил, машину занесло, и она врезалась в дерево на обочине дороги. Они умерли мгновенно. Так, по крайней мере, сказали нам с Анной. Как было на самом деле, конечно, никто не знает. Одинокая слеза скатилась по щеке Эрики, а Патрик, перегнувшись через стол, утер ее рукой. Он взял Эрику за подбородок и заставил смотреть ему прямо в глаза. – Вам так не сказали бы, если б это не было правдой. Уверен, что они умерли без мучений. Эрика молча кивнула. Она доверяла Патрику, поэтому после этих слов у нее словно гора с плеч свалилась. Машина сгорела, и Эрика много бессонных ночей мучилась мыслью, что родители могли успеть почувствовать охватившее их со всех сторон пламя. Только сейчас она впервые поверила, что это было не так. Горе осталось, но отчаяние ушло прочь. Патрик продолжал вытирать катившиеся из ее глаз слезы. – Эрика… бедняжка Эрика… Она взяла его руку и приложила к своей щеке. – Не надо меня жалеть, Патрик. На самом деле, я никогда не была так счастлива. Это странно, но я никогда не чувствовала такой уверенности в своих силах, как сейчас, рядом с тобой. Нет ничего похожего на неудобство, которое иногда возникает, когда два человека остаются один на один. Отчего это так, ты не знаешь? – Думаю, оттого, что мы созданы друг для друга. Эрика покраснела, но не могла не признаться себе, что чувствует то же самое. Она как будто вернулась домой. Ни о чем не договариваясь, они встали и, оставив стол и посуду на нем как есть, поднялись в спальню. За окном все так же падал снег. * * * Было странно снова поселиться в своей девичьей спальне. Комната осталась такой же, как была, между тем как вкусы Юлии изменились, и розочки с кружевами давно перестали быть лейтмотивом ее жизни. Юлия лежала на спине в узенькой девичьей кровати и глядела в потолок, сложив руки на животе. Все летело кувырком. Жизнь рушилась, и вокруг нее уже громоздились кучи осколков. Создавалось впечатление, будто она всю жизнь прожила в комнате смеха, в окружении зеркал, которые отражали мир не таким, каким он был на самом деле. Что теперь будет с ее учебой, Юлия не знала. Желание заниматься пропало, и нынешний семестр продолжался без нее. Она не думала, что кто-то заметит ее отсутствие. Чем-чем, а друзьями Юлия всегда обзаводилась с трудом. Сейчас ей больше всего хотелось навсегда остаться в этой розовой комнате и пялиться в потолок, пока не станет седой и старой. Биргит и Карл-Эрик не осмелятся ей в этом помешать. Она сможет провести здесь остаток жизни, если захочет. Ничто так не способствует щедрости, как нечистая совесть. Юлия как будто шла сквозь толщу воды. Каждое движение давалось тяжело, и звуки доносились до нее будто через стенку. Но так оно было не всегда. Поначалу Юлию переполняла злоба, которую она могла сдерживать, и ненависть – настолько сильная, что иногда ей самой становилось страшно. Она и теперь ненавидела, но скорее разумом, чем сердцем. Она так привыкла презирать себя, что почти физически ощутила, когда ненависть вдруг поменяла направление и обратилась вовнутрь. Ненависть пробила большую брешь в ее груди. Старым привычкам трудно изменить, и Юлия довела умение презирать себя до совершенства. Она огляделась. На столе стояла фотография ее и Алекс. Юлия потянулась за ней, насколько доставали руки, изорвала на мелкие кусочки и выбросила. Ее собственный взгляд на этом снимке – вот чего Юлия не могла вынести. Алекс была такая же холодная и красивая, как всегда, а вот гадкий утенок рядом с ней смотрел на сестру такими восторженными глазами, что делалось тошно. Она не верила, что Алекс может допустить ошибку, и в глубине души питала надежду, что когда-нибудь вылупится, как куколка из кокона, из своего безобразного тела и станет такой же обворожительной и уверенной в себе, как Алекс. Какая наивность и какой стыд! Последний сопровождал ее всю жизнь. Юлия до сих пор спрашивала себя, о чем они там шепчутся за ее спиной? Неужели до сих пор смеются над бедной глупышкой Юлией… Осторожный стук в дверь заставил ее перевернуться на другой бок и свернуться в позе эмбриона. Она знала, кто это. – Юлия, открой. Мы волнуемся за тебя. Не хочешь спуститься вниз? Она не ответила Биргит – внимательно изучала прядь волос, крутя ее между пальцами. * * *