– Все остальное в стирке? – Анника кивнула на его одежду. По ее ехидной улыбке Патрик понял, что это камешек в его огород, оглядел себя и действительно пришел в ужас. В самом деле, он не менял белье с тех пор, как позавчера приехал к Эрике. Хедстрём вспомнил, как потел с утра, убирая снег в ее дворе, и задался вопросом, успел он провонять весь участок или только половину. Он проворчал что-то в ответ на ёрничество Анники и взглянул на нее так строго, как только мог. Но секретаршу это только еще больше развеселило. – Хорошо, хорошо… Теперь к делу. Выкладывай, что у тебя, женщина. Патрик ударил кулаком в притворном гневе и опрокинул вазу с цветами. Вода пролилась на стол. – Прости, я не хотел… Господи… какой же я неуклюжий! Он огляделся в поисках тряпки, но и здесь Анника его опередила, вытащив откуда-то из ящика смятое бумажное полотенце. Промокая им столешницу, оглянулась на Патрика и дала уже ставшую привычной команду: – Сидеть! Хедстрём опустился на стул, ожидая заслуженного лакомства за послушание. – Может, начнем наконец? – спросила вместо этого Анника. И, не дожидаясь ответа, обратилась к тексту на мониторе. – В общем, что мы видим… Я начала со дня ее смерти и далее двигалась назад во времени. Что касается жизни Алекс в Гётеборге, здесь все совпадает. В восемьдесят девятом году она с подругой открыла галерею современного искусства. А до того пять лет училась в университете в Париже. Основная специальность – история искусства. Сегодня утром я получила по факсу табель с ее оценками. Алекс демонстрировала приличные результаты по всем предметам. Она училась в Витфельдской гимназии в Гётеборге, и оценки оттуда тоже весьма неплохие. Не блестящие, но вполне приемлемые. Уверенный средний уровень. Анника сделала паузу и отвернула монитор от Патрика, пытавшегося подсмотреть, что там дальше. – Кроме того, была школа-пансион в Швейцарии, «Эколь Шеваль». Страшно дорогая… Анника присвистнула, не закончив фразы. – Сотни тысяч за семестр, если верить тому, что они сказали мне по телефону. В эту сумму входят проживание, питание, одежда и книги. И в то время, когда Александра там училась, цены были такие же, я узнавала. Патрик был весь внимание. – Вопрос, откуда у семейства Карлгрен взялись такие деньги? – спросил он. – Биргит, насколько я знаю, все время была домохозяйкой, и Карл-Эрик никогда столько не зарабатывал. Может, ты… – Да, – перебила его Анника. – Разумеется, я поинтересовалась, кто платил за обучение Александры, но они не предоставляют такой информации. Для этого нужно специальное разрешение швейцарской полиции, а эта волокита займет не меньше полугода. Я начала копать с другого конца и подняла доходы семьи Карлгрен за эти годы. Быть может, им перепало какое-нибудь наследство, откуда мне знать? Я сделала запрос в банк и ожидаю ответа в течение нескольких ближайших дней. Но, – Анника сделала театральную паузу, – не это самое интересное. Согласно информации, предоставленной семьей Карлгрен, Алекс начала обучение в пансионе весной семьдесят седьмого года. Между тем в документах школы она числится только с весны семьдесят восьмого. – Анника торжествующе откинулась на спинку стула и сложила руки на груди. – Уверена? Патрик не мог скрыть своего волнения. – Я все проверила и перепроверила несколько раз. Целый год, с весны семьдесят седьмого по весну семьдесят восьмого, Алекс находилась неизвестно где. В марте семьдесят седьмого Карлгрены отбыли из Фьельбаки в никуда, пока через год Алекс не объявилась в школе в Швейцарии. Одновременно ее родители купили дом в Гётеборге, и Карл-Эрик начал работать директором средней величины оптовой фирмы. – То есть нам неизвестно, чем они занимались в этот период? – Пока нет, но я продолжаю искать. Могу сказать только, что пока не обнаружила никаких указаний на то, что этот год они провели в Швеции. – То есть, если Алекс родилась в шестьдесят пятом… – Патрик считал, загибая пальцы, – в семьдесят седьмом ей было двенадцать. Анника снова подняла глаза к монитору. – Она родилась третьего января шестьдесят пятого года, все верно. Когда они переехали, ей исполнилось двенадцать лет. Патрик задумчиво кивнул. То, что сообщила ему Анника, было бесценно, но уж слишком много оставалось знаков вопроса. Где пребывала семья Карлгрен с весны семьдесят седьмого по весну семьдесят восьмого? Целое семейство не могло кануть в никуда, след рано или поздно должен отыскаться. Но было еще кое-что… Патрику не давала покоя фраза патологоанатома о том, что Алекс уже рожала. – Больше никаких провалов в ее биографии? – спросил он. – Может, какое-нибудь подставное лицо сдавало за нее экзамены в университете? Или некое время подруга управлялась в галерее без нее? Не то чтобы я не доверяю твоим изысканиям, но не могла бы ты еще раз все перепроверить? И обзвони больницы; может, в каком-нибудь родильном отделении значится Александра Вийкнер, или Карлгрен… Начни с Гётеборга и иди дальше в глубь Швеции, придерживаясь Гётеборга как исходного пункта. Что-нибудь обязательно всплывет, ребенок ведь не иголка. – Но почему бы ей было не родить за границей? Например, когда училась в пансионе или в университете, в Париже? – Конечно, как я об этом не подумал… Посмотри, что можно разузнать по международным каналам. И не забывай про Карлгренов. Паспорта, визы… они должны были где-нибудь наследить. Анника воодушевилась. – Интересно, чем будет заниматься это время команда полицейских? – Эрнст проверяет алиби Бенгта Ларсона, поэтому его можно смело вычеркнуть. Мартин беседовал с Хенриком Вийкнером по телефону и не обнаружил никакой связи между Андерсом и Алекс. Далее он планирует допрос собутыльников Андерса Нильсона. Йоста заперся у себя и собирается с силами для звонка в Гётеборг, Карлгренам. О результатах узнаем самое раннее завтра утром. Патрик вздохнул. Если он и в самом деле хочет это распутать, нужно не полагаться на коллег, а самому приниматься за следовательскую рутину. – А ты не думал расспросить Карлгренов напрямую? – предложила Анника. – Что, если там вообще нет никаких тайн и все объясняется просто? – Но ведь это они сами оставили такие сведения об Алекс, – возразил Хедстрём. – По какой-то причине Карлгрены пожелали скрыть, чем занимались между весной семьдесят седьмого и семьдесят восьмого. Беседы с Биргит и Карлом-Эриком, конечно, не избежать, но я хотел бы появиться перед ними во всеоружии, чтобы не оставить им ни малейшего шанса улизнуть. Анника откинулась на спинку стула и загадочно улыбнулась. – И когда же мы услышим свадебные колокола? Патрик понял, что этот кусок она так просто ему не уступит. Если кто-то в полицейском участке Танумсхеде становится предметом шуток, это надолго. – Но… об этом действительно еще очень рано говорить, – ответил он. – Нам надо прожить вместе хотя бы неделю… – Прожить вместе… – многозначительно повторила Анника. – Вот, значит, как. Патрик понял, что угодил прямо в ловушку. – Нет… или да, или… Мы давно знаем друг друга и прекрасно ладим, но… все это так ново… Возможно, скоро она вернется в Стокгольм, и… я не знаю. Пока тебе придется довольствоваться этим. Он извивался в кресле, как уж. – О’кей, но держи меня в курсе. – Анника строго пригрозила пальцем. Патрик кивнул: – Да, да, конечно. Ты первая будешь узнавать все новости. Довольна? – Пока – вполне. Анника встала, обошла стол и, прежде чем Хедстрём успел понять, в чем дело, заключила его в свои теплые медвежьи объятия. – Я страшна рада за тебя, Патрик. Обещай мне уладить это дело. Не оплошаешь? Она еще крепче прижала его к своему роскошному бюсту. Ребра запротестовали. Не имея достаточно воздуха, чтобы ответить, Патрик молчал, и Анника приняла это за согласие. Отпустила и, в качестве последнего штриха, ущипнула за щеку. – А теперь отправляйся домой и переоденься. Ты воняешь. Сопровождаемый этим замечанием, Хедстрём, не помня как, оказался в коридоре. Ребра и щека болели. Он осторожно ощупал грудную клетку. Конечно, Анника очень отзывчивая женщина. Жаль только, не всегда умеет рассчитать силы, обнимаясь с тридцатипятилетним мужчиной, чье потрепанное жизнью тело требует куда более бережного обращения… * * * Бадхольмен был безлюден. Летом все побережье кишело восторженными купальщиками и шумными детьми, а теперь только ветер свистел над ледяной пустыней, на которую за ночь легло толстое снежное одеяло. Эрика осторожно ступила на снег, покрывавший скалы. Она ощутила настоятельную потребность вдохнуть свежего воздуха, а здесь, на Бадхольмене, можно было без помех любоваться островами на горизонте и бесконечным белым безмолвием. Где-то в отдалении шумела дорога, но в остальном было необыкновенно тихо, так, что Эрика, казалось, могла слышать собственные мысли. Рядом высилась башня для прыжков в воду. В детстве она уходила в самое небо, а теперь оказалась не такой уж и высокой. Но и не такой маленькой, чтобы Эрика смогла решиться прыгнуть с верхней площадки. Она могла простоять так целую вечность. Холод пытался проникнуть сквозь утепленную мехом куртку, и она чувствовала, как где-то внутри ее тает лед. Эрика и не подозревала, насколько одинока, пока не пришла сюда. Что будет с ней и Патриком, если обстоятельства вынудят ее переехать в Стокгольм? Тогда их будут разделять многие мили, а Эрика давно не в том возрасте, чтобы поддерживать отношения на расстоянии. Но, если дом все-таки продадут, будет ли у нее возможность здесь остаться? Их любовь с Патриком требовала проверки временем. Эрика не хотела переезжать к нему, не убедившись окончательно, что сможет с ним жить. Значит, придется искать во Фьельбаке другую квартиру, но эта перспектива воодушевляла ее еще меньше. Проблема состояла прежде всего в том, что Эрике было бы невыносимо видеть чужих людей хозяевами ее дома. В этом случае она предпочла бы вообще оборвать всякие контакты с Фьельбакой. Снимать здесь квартиру казалось ей тем более нелепым. Радость улетучивалась по мере того, как неприятные мысли громоздились одна на другую. В целом ситуация представлялась вполне разрешимой, просто Эрика не чувствовала себя достаточно мобильной, чтобы к ней приспособиться. Притом что старухой она далеко не была, возраст все-таки ощущался. По здравом размышлении, Эрика пришла к выводу, что готова променять столичную жизнь на скромный дом в хорошо знакомом месте. В противном случае ее ожидали слишком большие перемены, вынести которые она не чувствовала в себе сил, как бы ни была влюблена. Быть может, здесь сыграла свою роль смерть родителей. Глобальные перемены рассчитаны на несколько лет вперед, а Эрике хотелось уже сейчас погрузиться в надежное и предсказуемое существование, частью которого был Патрик. Эрика распланировала их жизнь по всем возможным стадиям – сожительство, помолвка, брак, дети. Далее – бесконечная череда дней, вплоть до того момента, когда вдруг обнаружится, что оба они состарились. Большего ей не было нужно. Тут Эрика впервые ощутила тоску по Алекс. Как будто только сейчас поняла, что та ушла насовсем. Притом что их пути так долго не пересекались, время от времени Эрика вспоминала старую подругу и уже привыкла к тому, что ее жизнь протекает где-то в параллельном мире. И вот теперь будущее есть только у нее, Эрики, и ей одной предстоит пережить все радости и печали, которые принесут с собой годы. Любая мысль об Алекс неотделима отныне от ослепительно-белого образа в оледенелой ванне, от крови на кафеле и волосах, похожих на застывший нимб. Может, потому Эрике и захотелось написать о ней книгу. Это был способ заново пережить их дружбу и прочувствовать, какой Алекс стала после того, как они расстались. Что ее заботило в последние дни, так это то, что материал ощущался как слишком уж плоский. Как будто Эрика рассматривала трехмерное тело с какой-то одной стороны. Других сторон, не менее важных для понимания того, как выглядит фигура в целом, она все еще не видела. Теперь следовало бы уделить больше внимания людям, окружавшим Алекс, включая самых неприметных статистов. Образы многих из них до сих пор не прояснились сознанием и воспринимались весьма смутно, на уровне детских эмоций. Что-то произошло за год до отъезда Алекс, к чему взрослые так и не допустили Эрику. Пересуды и шушуканья стихали при ее приближении, и она оказалась отлучена от тайны, разгадать которую стало для нее жизненной необходимостью. Теперь же Эрика не представляла себе, с какого конца начать. Помнила лишь, что в разговорах взрослых, которые она пыталась подслушать, часто мелькало слово «школа». Это не так много, но все-таки кое-что. Эрика знала, что один из их с Алекс общих школьных учителей средней стадии до сих пор живет во Фьельбаке. Не худшее начало. Ветер усилился, и Эрика стала мерзнуть, несмотря на теплую одежду. Пора было трогаться с места. Она еще раз оглядела Фьельбаку, надежно защищенную горами на заднем плане. То, что летом выглядело как золотая дымка, стало печальным и серым, но Эрика умела ценить и эту красоту. В сезон летних отпусков Фьельбака напоминала кишащий жизнью муравейник, теперь же казалась погруженной в сон. Эрика понимала, что ощущение покоя обманчиво. За благополучным фасадом кипела жизнь, в которой человеческого зла было не меньше, чем в любом другом месте. Нечто подобное ей приходилось наблюдать и в Стокгольме, но здесь все представлялось куда опаснее. Ненависть, жадность, зависть и мстительность будто накрывались одной огромной крышкой, на которой было написано: «Что скажут люди?» Под ней вся эта взрывоопасная смесь могла бродить без помех, сколько ей было угодно. Обозревая маленький поселок со скал на Бадхольмене, Эрика думала о том, сколько еще страшных тайн оберегает эта тишина. Она вздрогнула, сунула руки в карманы и двинулась в направлении центра.