* * * В один прекрасный день он осознал, сколько триллионов бактерий и бацилл шныряет вокруг. С тех пор жизнь становилась все агрессивнее и обнаруживала все новые опасные стороны. Прикоснуться к чему-либо стало проблемой, а если такая необходимость все же возникала, он видел перед собой бесчисленные армии микроорганизмов, наступающие со всех сторон, чтобы предать его долгой и мучительной смерти. Большие поверхности были опасны по-своему, маленькие – по-своему. А при мысли о человеческом обществе он начинал исходить по́том и дышать, как загнанная собака. Выход напрашивался сам собой. Дом – вот единственное пространство, которое он еще может контролировать. Поэтому он быстро понял, что должен по возможности оградить свою жизнь от внешних вторжений. В последний раз он выходил на улицу восемь лет назад. И с тех пор так активно вытеснял любую мысль о необходимости общения с внешним миром, что тут же начинал сомневаться, посещала ли она его вообще. Он был доволен своей жизнью и не хотел ничего менять. Аксель Веннерстрём проводил дни в привычных при таких обстоятельствах повседневных занятиях. Каждый день протекал по заведомо известной схеме, и этот не стал исключением. Аксель встал в семь утра, позавтракал и принялся мыть кухню сильнодействующими антибактериальными средствами, чтобы уничтожить бактерии, занесенные извлеченной из холодильника пищей. Последующие часы он посвятил тому, что протирал, пылесосил и мыл оставшуюся часть дома. И только к часу дня, более-менее управившись, устроился на террасе с газетой, которую достал из ящика, как всегда, обернутой в пластиковый пакет. Он договорился с почтальонкой Сигне, что будет получать корреспонденцию только в таком виде, позволяющем не думать о том, через сколько грязных рук прошли эти бумаги, прежде чем попали в его почтовый ящик. Услышав стук в дверь, Веннерстрём подскочил на месте. Он никого не ждал в это время. Курьер с продуктами появлялся по пятницам утром; в общем-то, он был единственным человеком со стороны, кто переступал порог этого дома. Осторожно, шаг за шагом, Аксель стал пробираться к двери. Стук повторился. Аксель протянул руку и открыл верхний замок. Ему давно следовало бы сделать глазок, какой есть в любой квартире, но в старом доме не имелось даже окошка на двери, чтобы он мог разглядеть нежданного визитера. Аксель щелкнул нижним замком и резко открыл дверь, подавив в себе желание зажмуриться, чтобы не смотреть в глаза опасности, которой в очередной раз подверг его непредсказуемый внешний мир. – Аксель? Аксель Веннерстрём? Он вздохнул с облегчением – женщины не так опасны, как мужчины. Но дверную цепочку не снял. – Да, это я. Он произнес это так, чтобы женщина сразу поняла, что ей лучше будет уйти подобру-поздорову и оставить его в покое, кем бы она ни была. – Здравствуйте, Аксель. Не уверена, что вы меня помните, но я училась у вас в школе. Эрика Фальк. Он напряг память. Сколько их прошло за эти годы… Постепенно в воображении обозначился образ светловолосой девочки, вполне узнаваемой в незваной гостье. Дочь Туре, как же… – Можете уделить мне пару минут? Она выжидающе смотрела на него в приоткрытую щель. Аксель вздохнул, снял цепочку и впустил женщину в прихожую. Он старался не думать о том, сколько неведомых микроорганизмов проникло с ней в его чистый дом. Показал на полочку для обуви и вешалку, где нужно оставить верхнюю одежду. Потом жестом пригласил пройти на террасу, чтобы не разносить грязь по комнатам. Эрика Фальк села на диван, и он отметил про себя, что надо будет выстирать подушки, как только она уйдет. – Давненько… – Двадцать пять лет тому назад, – уточнила Эрика. – Именно тогда, если я правильно помню, вы пришли в наш класс. Акселя раздражал этот разговор ни о чем, но он терпел, желая, чтобы она как можно скорее перешла к главному, чтобы как можно скорее уйти и оставить его в покое. Что ей могло от него понадобиться? Каждый год через его руки проходили сотни учеников, но до сих пор Аксель, слава богу, был избавлен от их визитов. И вот теперь напротив него сидела Эрика Фальк. Аксель, как на иголках, ерзал в кресле-корзине – так не терпелось поскорей от нее избавиться. Он постоянно переводил взгляд на диванные подушки, представляя себе триллионы бактерий, расползающихся от нее по полу, стенам и мебели. Нет, выстирать подушки будет явно недостаточно. Ему предстоит еще раз вымыть и продезинфицировать здесь все, от потолка до пола. – Вам, конечно, интересно знать, зачем я здесь? Он только кивнул. – Вы слышали, что Александра Вийкнер убита? Он слышал, и эти слова подняли на поверхность нечто такое, о чем он всячески старался забыть бо́льшую часть своей сознательной жизни. Теперь Акселю еще больше захотелось как можно скорей от нее избавиться. Но Эрика Фальк продолжала сидеть, и он подавил детское желание заткнуть ладонями уши, чтобы не слышать ни одного слова из тех, что должны были сорваться с ее губ. – У меня свои причины интересоваться жизнью Алекс и всем, что связано с ее убийством, – продолжала Эрика. – У меня к вам пара вопросов на эту тему, если позволите. Аксель прикрыл глаза. Этот день должен был когда-нибудь наступить, он ждал его. – Хорошо, спрашивай. Он не стал интересоваться тем, что у нее за «свои причины». Пусть держит их при себе, если ей так больше нравится. Его это не интересует. И никто не может заставить Акселя отвечать на ее вопросы, сколько бы она их ни задавала. Но что странно, откуда-то из глубины души, словно против его воли, поднималось желание исповедаться перед этой женщиной. Переложить на нее хотя бы часть груза, который он носил вот уже двадцать пять лет. Это знание поломало ему жизнь. Подобно зерну, оно пустило корни в его совести и медленно отравило его разум и тело. В минуты просветления Аксель осознавал, что именно оно и стало причиной его маниакальной чистоплотности и неиссякаемой потребности держать под контролем все, что его окружало. Поэтому Эрика Фальк могла спрашивать, о чем ей вздумается, Аксель должен был сделать все возможное, чтобы подавить в себе этот внезапный порыв открыться ей. Веннерстрём знал: стоит только приоткрыть шлюзы – и вся его оборона будет сметена бешеным водяным потоком. Он не мог этого допустить. – Вы помните, какой была Александра в школе? Аксель улыбнулся про себя. Большинство детей оставили лишь самые смутные воспоминания, но вот Александру он видел перед собой так же отчетливо, как и двадцать пять лет назад. Хотя какой смысл сейчас об этом рассказывать… – Да, я помню Александру, – ответил он. – Александру Карлгрен, не Вийкнер. – Да, конечно. Какой она была в школе? – Тихой, сдержанной не по годам. Он видел, как разочаровало его немногословие Эрику Фальк. Но Аксель сознательно решил ограничиться лишь самым необходимым, чтобы воспоминания не хлынули из него неконтролируемым потоком. – Она хорошо училась? – Как сказать… Алекс никогда не принадлежала к числу самых амбициозных, насколько я ее помню. Но была умна, сообразительна, хотя и не выпячивалась, и демонстрировала вполне приличные средние результаты. Эрика замолчала, и Аксель понял, что она подошла к самому главному, по сравнению с чем предыдущие вопросы были не более чем разминкой. – Она уехала в середине семестра. Не припомните, что заставило ее родителей так внезапно сорваться с места? Он сделал вид, что задумался. Приставил кончики пальцев обеих рук друг к другу и коснулся подбородка. Эрика подалась вперед и напряженно ждала ответа. Разочарование было неизбежно. Правда – единственное, чего он не мог ей открыть. – Насколько я знаю, ее отцу предложили работу где-то в другом месте. Честно говоря, уже не помню подробностей, но что-то в этом роде. Эрика погрустнела. И снова Аксель ощутил порыв открыть ей все, что держал в себе все эти годы. Облегчить совесть, выпустив из себя всю неприкрашенную правду. Но вместо этого глубоко вдохнул и в очередной раз сдержал то, что так рвалось наружу. Она продолжала наседать: – Не слишком ли внезапно это все произошло? Может, вы что-нибудь слышали о том, что заставило Карлгренов так быстро сорваться с места? – Ну, это меня как раз не удивляет. Действительно, все случилось довольно быстро, но в таких случаях обычно именно так и бывает. Отцу предложили место, и он не стал медлить. Хотя что я могу знать… Он всплеснул руками, как бы подтверждая тем самым, что это не более чем его догадки. Морщинка между бровями Эрики Фальк обозначилась резче. Это был явно не тот ответ, который она хотела получить. – Там как будто было что-то еще, – осторожно начала она. – Взрослые много говорили об Алекс и при этом часто упоминали слово «школа». Не знаете, что это могло быть? У меня самой сохранились об этом только очень смутные воспоминания. Стоило в комнату войти ребенку – и все разговоры сразу стихали. Аксель почувствовал, как у него немеют руки и ноги. Он надеялся, что его смущение не так заметно со стороны. Конечно, он предполагал, что слухи ходили, как без них? Шила в мешке не утаишь, но вред можно свести к минимуму. Он и сам работает на это, пока держит все, что знает, при себе. Однако Эрика Фальк ждала ответа. – Понятия не имею, что бы это могло быть, – покачал головой Аксель. – Разговоры были, точно, но ты ведь знаешь людей. На твоем месте я не придавал бы этому такого значения. Ее лицо разочарованно вытянулось. Эрика Фальк не получила того, за чем пришла, вот и все, что он понял. Но выбора у Акселя не было. Это ведь как скороварка. Стоит только приоткрыть крышку – и джинн выскочит наружу. Но Акселя тянуло высказаться, и это было свыше его сил. Будто некая сила завладела его телом и заставляла открывать рот и формировать слова, удержать которые в себе стоило немалых усилий. И тут, к его облегчению, Эрика Фальк поднялась с дивана, надела куртку, обула сапоги и протянула ему руку, которую Аксель взял далеко не сразу. Он едва сдержался, чтобы не скривиться. Ничто не было так противно Акселю Веннерстрёму, как физический контакт с чужим человеком. Эрика шагнула за порог, но обернулась, когда он как раз собирался запирать. – Да, и последнее. Был ли Нильс Лоренц как-то связан с Алекс или со школой? Об этом вам ничего не известно? Аксель растерялся, но сразу принял решение. В конце концов, она все равно это узнает, не от него, так от кого-нибудь другого. – Разве ты не помнишь? Он подрабатывал в школе средней ступени один семестр. Щелкнул один замок, потом другой, звякнула цепочка. Аксель Веннерстрём прислонился спиной к двери и прикрыл глаза. Оправившись, он достал тряпки и швабру, чтобы подтереть следы за незваной гостьей, и вскоре снова почувствовал себя в полной безопасности. * * * Вечер начался плохо – Лукас вернулся с работы в скверном настроении. Как ни старалась Анна предугадать любое его желание, а буря была неминуема. Она знала, что в таком состоянии муж только и ищет повод выместить на ней свое раздражение. Она дольше обычного занималась ужином. Приготовила его любимое блюдо и стол накрыла с душой. Эмме, чтобы не мешала, поставила мультфильм «Король Лев», а Адриану дала бутылочку с едой и уложила. Лукасу поставила его любимый диск с Четом Бейкером. Приоделась и тщательнее поработала над прической и макияжем. Хотя по опыту должна была знать, что в такие вечера, как этот, то, что она делала, не имело никакого значения. У Лукаса выдался тяжелый день на работе, и его гнев искал выхода. Анна узнавала этот блеск в его глазах и ждала, когда разразится буря. Первый удар настиг ее неожиданно. В правом ухе зазвенело. Анна схватилась за щеку и посмотрела на Лукаса, как будто все еще надеялась остановить его видом синяка. Разумеется, это не сработало – Лукасу лишь захотелось сделать еще больнее. Он получал от этого удовольствие, вот что с таким трудом доходило до Анны. Много лет она внимала заверениям мужа, что побои причиняют ему не меньшую боль, чем ей, но теперь это в прошлом. И сегодня она в очередной раз разглядела в нем зверя. Она инстинктивно скорчилась, пытаясь защититься. Когда посыпались удары, попыталась сосредоточиться на том месте внутри себя, куда Лукасу доступа не было. С каждым разом это получалось у нее все лучше. Осознавая боль, Анна научилась от нее дистанцироваться. В такие моменты она словно парила где-то у потолка и наблюдала за собой, свернувшейся калачиком на полу, и за Лукасом, наносившим удар за ударом. Внезапный звук заставил Анну вернуться к действительности и в свое тело. В дверях стояла Эмма, держа палец во рту и прижимая к себе детское одеяло. Вот уже год прошел с тех пор, как Анна отучила дочь сосать палец, и вот Эмма снова принялась за старое. Лукас не видел девочку – он стоял спиной к ее комнате, – но повернулся, когда заметил, что Анна смотрит куда-то мимо него. Быстро, прежде чем та успела что-либо предпринять, он оказался возле дочери, поднял ее и потряс так сильно, что Анна услышала, как у Эммы застучали зубы. Она попробовала подняться с пола, но далее все происходило словно в ускоренной перемотке. Анна поняла, что отныне обречена видеть эту сцену до конца своих дней. Лукас тряс Эмму, которая большими, непонимающими глазами смотрела на папу, вдруг превратившегося в страшного чужого дядю. Анна бросилась к нему, и Лукас изо всей силы швырнул ребенка в стену. Раздался страшный стук, после которого уже ничто не могло быть как раньше. Глаза Лукаса застилала блестящая пленка. Он посмотрел на дочь, потом на свои руки – и почти с нежностью посадил Эмму на пол. А потом повернул к Анне неживое, как у робота, лицо: – Ее нужно в больницу. Она споткнулась на лестнице, поняла? Она споткнулась на лестнице. Он продолжал говорить еще что-то, направляясь к входной двери и не глядя на Анну, которая следовала за ним. Она плохо воспринимала происходящее, двигаясь как лунатик, который может пробудиться в любую секунду. – Она споткнулась на лестнице… – повторял Лукас. – Они должны поверить; главное, чтобы мы говорили одно и то же, да, Анна?.. Она споткнулась на лестнице или как? Язык Лукаса заплетался, Анна только кивала. Она хотела вырвать плачущую Эмму из рук мужа, но не решалась. В последний момент, когда они уже вышли на лестничную клетку, вдруг очнулась и вспомнила, что в квартире остался Адриан. Бросилась за ним и укачивала его на руках всю дорогу до больницы, между тем как ком у нее в желудке все рос – и становился все тверже.