* * * Биргит выглядывала в окно, прячась за гардиной. Карл-Эрик смотрел на ее напряженные плечи. С тех пор, как позвонил полицейский, она не находила себе места. Сам же Карл-Эрик впервые за долгое время ощутил в себе спокойствие. Он решил, что целиком и полностью удовлетворит любопытство этого полицейского, если, конечно, тот будет задавать правильные вопросы. Тайны сжигали Карла-Эрика изнутри вот уже много лет. В каком-то смысле Биргит было легче. Она просто делала вид, что ничего не произошло, – это был ее способ справляться с трудными ситуациями. Она отказывалась обсуждать проблему и шла по жизни дальше. Только ведь от этого ничего не менялось. С Карлом-Эриком все было по-другому. И дня не проходило без того, чтобы он не думал об этом, и с каждым разом ноша ощущалась все тяжелее. Он знал, что со стороны все выглядит так, будто Биргит сильней его. На всех публичных мероприятиях она выглядела звездой, а он рядом с ней казался серым и невзрачным. И свои дорогие платья, украшения и косметику Биргит носила как боевые доспехи. Но стоило вернуться домой с очередной вечеринки и снять с себя все это, как она становилась ничем. Все, что от нее оставалось, – беспомощный ребенок, который цеплялся за Карла-Эрика в поисках опоры. Все время их брака Карл-Эрик разрывался между противоречивыми чувствами. Красота и хрупкость Биргит будили в нем инстинкты мужчины-защитника, но ее упорное нежелание встречаться лицом к лицу с трудностями жизни раздражало его, порой до потери рассудка. При этом Биргит вовсе не была глупа от природы – просто ей с детства внушили, что женщина должна всячески скрывать наличие у себя интеллекта в той или иной его форме и направлять всю свою энергию на то, чтобы выглядеть красивой и слабой. Чтобы нравиться, другими словами. Много лет тому назад, когда они только поженились, подобные представления о предназначении женщины были в порядке вещей, но потом времена изменились. Карл-Эрик смог приспособиться, его жена – нет. Поэтому ей так тяжело будет пережить этот день. Биргит догадывалась о намерениях Карла-Эрика, он видел это. Вот уже добрых два часа жена бродила по дому как неприкаянная. И это свидетельствовало о том, что она не позволит ему просто так выдать семейные тайны. – Зачем здесь Хенрик? – Биргит нервно крутила пальцы. – Полицейский хотел побеседовать с нашей семьей, а Хенрик так или иначе ее часть. – Да, но нужно ли нам его в это вмешивать? Полицейский будет задавать общие вопросы. Зачем для этого нужен Хенрик? Интонация то повышалась, то понижалась. За словами Биргит стояло множество невысказанных вопросов. – Он здесь. Биргит отпрянула от окна. Прошло время, прежде чем в дверь позвонили. Карл-Эрик набрал в грудь воздуха и пошел открывать, между тем как Биргит ушла в гостиную, где на диване ждал погруженный в свои мысли Хенрик. – Патрик Хедстрём, здравствуйте. – Карл-Эрик Карлгрен. Они пожали друг другу руки, и Карл-Эрик подумал о том, что полицейский – ровесник Алекс. С некоторых пор он делал так все чаще – сравнивал всех с Алекс. – Входите. Думаю, нам будет лучше поговорить в гостиной. Патрик удивился, увидев на диване Хенрика, но быстро оправился и поздоровался сначала с Биргит, а потом с ним. Они расселись вокруг журнального столика, после чего нависла долгая, давящая пауза, а потом Патрик взял слово. – Все получилось слишком неожиданно, но я благодарен вам за возможность поговорить, не откладывая дела в долгий ящик. – У вас для нас новости? Нашли что-нибудь? От вас ничего не было с того самого дня… – Биргит оборвала фразу на полуслове и с надеждой посмотрела на Патрика. – Расследование продвигается, медленно, но верно, – ответил тот. – Убийство Андерса Нильсона заставило нас взглянуть на все с другой стороны. – Да, это понятно… Его убил тот же человек, что и Алекс? Биргит заговорила так быстро, что Карлу-Эрику захотелось перегнуться через стол и взять руку жены в свою. Сегодня ему приходилось сдерживать инстинкты защитника, которые так развились в нем за годы супружеской жизни. На какое-то мгновение Карл-Эрик погрузился в прошлое, которое теперь представлялось таким далеким… Он оглядел гостиную. Лицо его отразило что-то похожее на отвращение, как будто Карл-Эрик почувствовал запах нечистых денег. Дом в Кольторпе превосходил их самые дерзкие мечты. Он был просторный и светлый, с сохранившимися элементами декора тридцатых годов и всеми современными удобствами. С зарплатой, которую Карл-Эрик получал на новом месте в Гётеборге, они могли позволить себе и это. Они сидели в самой большой комнате. Пожалуй, слишком заставленной, на его вкус, но Биргит питала слабость ко всему блестящему и тому, что так или иначе оставляет ощущение новизны. Каждые три года она начинала жаловаться, что обстановка ей наскучила, что все вокруг истрепалось и износилось. Карл-Эрик выдерживал пару недель ее нытья, а потом доставал бумажник. Создавалось впечатление, будто Биргит таким способом хотела обновить себя и свою жизнь. Сейчас у нее был период Лоры Эшли [13]. Перегруженный розочками и виньетками, интерьер действовал удушающе. Оставалось утешаться надеждой, что через пару лет Биргит наскучит и это. И тогда, если повезет, место розочек займут кресла «Честерфилд» и английские охотничьи мотивы. Если же нет – джунгли и тигровые шкуры. Патрик откашлялся: – У меня возникло несколько вопросов, которые я надеюсь разрешить с вашей помощью. Никто не отвечал, и он продолжил: – Известно ли вам что-нибудь о связи Андерса Нильсона с Алекс? Лицо Хенрика удивленно вытянулось, и Карл-Эрик понял, что тот ничего не знает. Ему стало жаль зятя, но это вряд ли могло помочь. – Они учились в одном классе, но это было давно. Биргит заерзала на диване рядом с Хенриком, и он взял слово: – Имя мне знакомо. Кажется, Алекс выставляла его картины в своей галерее. Патрик кивнул. – Я не понимаю, – заволновался Хенрик, – вы говорите о какой-то другой связи? Кому понадобилось убивать мою жену и одного из ее художников? – Именно это мы и пытаемся выяснить. – Патрик выдержал паузу, прежде чем закончить мысль: – К сожалению, они были любовниками. Нависла пауза. Карл-Эрик наблюдал за бурей эмоций, отразившейся на лицах жены и зятя. Сам он ничего не чувствовал, кроме легкого удивления, которое быстро сменилось убежденностью в правоте слов полицейского. В конце концов, с учетом обстоятельств, это выглядело вполне естественно. Биргит в ужасе зажала ладонью рот. С лица Хенрика постепенно сошли все краски. Карл-Эрик видел, что Патрику Хедстрёму довольно неуютно в роли горевестника. – Это не может быть правдой. Биргит дико озиралась, ища поддержки у окружающих, но встречала лишь зловещее молчание. – Зачем нашей Алекс был нужен такой… Она оглянулась на мужа, но Карл-Эрик разглядывал свои руки. Хенрик молчал; он будто стал меньше. – Вам неизвестно, общались ли они после вашего переезда? – Не думаю, – снова заговорила Биргит. Карл-Эрик и Хенрик молчали. – После переезда Алекс разорвала все связи с Фьельбакой. – Тогда я хочу спросить у вас еще одну вещь. Вы переехали в середине семестра, когда Алекс ходила в седьмой класс. К чему такая спешка? – В этом как раз нет ничего удивительного. Карл-Эрик получил предложение по работе, от которого просто не мог отказаться. И решение нужно было принимать быстро, поэтому мы подхватились и уехали. – Биргит держала руки на коленях и беспрерывно заламывала пальцы. – Но в Гётеборге вы не записали Алекс ни в одну из школ. Вместо этого отвезли ее в пансион в Швейцарии. Почему? – С новой работой Карла-Эрика у нас появились совсем другие возможности. Мы хотели дать дочери максимум возможного, – ответила Биргит. – Разве в Гётеборге для нее не нашлось достаточно хорошей школы? Патрик наседал, так что Карл-Эрик невольно восхитился его упорством. Когда-то и он был таким же молодым и амбициозным – пока не устал. – Конечно, – продолжала Биргит, – в Гётеборге очень хорошие школы, но в Швейцарии ее окружало общество совсем другого класса. Там учились несколько принцев крови. Представьте только, выйти в жизнь с такими связями!.. – И вы сопровождали ее в Швейцарию? – Конечно, мы отвезли и записали ее в школу, если вы это имеете в виду. – Ну, я имел в виду не совсем это. – Патрик заглянул в блокнот. – Александра выписалась из школы во Фьельбаке весной семьдесят седьмого и объявилась в пансионе только весной семьдесят восьмого, тогда же, когда Карл-Эрик приступил к своей новой работе в Гётеборге. Мой следующий вопрос: где вы провели год между весной семьдесят седьмого и весной семьдесят восьмого? У Хенрика между бровей залегла складка. Взгляд его беспокойно метался между Карлом-Эриком и Биргит. Оба опустили головы. У Карла-Эрика закололо сердце. – Не понимаю, к чему эти вопросы? Какая разница, когда мы уехали, в семьдесят седьмом или семьдесят восьмом? Наша дочь мертва, а вы наседаете со своими вопросами, как будто мы виновны… Кто-то ошибся, заполняя документы, такое бывает. Мы уехали весной семьдесят седьмого, и наша дочь поступила в школу в Швейцарии. Патрик с сочувствием посмотрел на Биргит, которая горячилась все больше. – Мне не хочется лишний раз огорчать вас, фру Карлгрен, сейчас вам и без того приходится нелегко. Но моя информация верна. Вы переехали в Гётеборг не ранее весны семьдесят восьмого, и ничто не указывает на то, что предыдущий год вы находились в Швеции. Поэтому я вынужден повторить последний вопрос: где вы были между весной семьдесят седьмого и весной семьдесят восьмого? Взгляд Биргит взывал о помощи, но Карл-Эрик твердо решил не оказывать ей больше той поддержки, которой она от него ждала. Он знал, что действует на благо семьи, даже если на первых порах это причинит кому-то боль. Собственно, выбирать здесь было не из чего. Поэтому он откашлялся и заговорил: – Мы находились в Швейцарии – я, моя жена и Алекс. – Молчи, Карл-Эрик, ни слова больше! Он проигнорировал эту ее реплику. – Мы уехали в Швейцарию, потому что наша двенадцатилетняя дочь была беременна. Карл-Эрик не удивился, увидев, что Патрик Хедстрём уронил от неожиданности ручку. Что бы там ни подозревал этот молодой полицейский, услышать такое он точно не рассчитывал. Да и какое воображение нужно иметь, чтобы только представить себе такое? – Моя дочь была изнасилована и забеременела, будучи сама ребенком. Карл-Эрик услышал, как дрогнул его голос, и прижал к губам кулак, чтобы собраться. Лишь спустя некоторое время он смог продолжить. Биргит не решалась даже смотреть на мужа, но отступать было поздно. – Мы давно заметили, что с ней что-то не так, но не могли понять, что именно. До того Алекс была веселой, спокойной, но в шестом классе вдруг изменилась. Она стала молчаливой, замкнулась в себе. К ней перестали ходить одноклассники. Бо́льшую часть дня она пребывала в странном оцепенении, как будто не понимая, где находится. Поначалу мы не придавали этому большого значения. Думали, это всего лишь такой период, который скоро закончится. Первая стадия взросления, я не знаю… – Он снова откашлялся; боль в груди усилилась. – Она была на четвертом месяце, когда мы наконец поняли, в чем дело. Мы и раньше обращали внимание на некоторые признаки, но просто не могли в это поверить… Мы даже представить себе не могли… – Карл-Эрик, милый…