Лицо Биргит стало похоже на серую маску. Хенрик сидел подавленный, как будто никак не мог взять в толк, что такое сказал Карл-Эрик. Тот и сам слышал, как неправдоподобно это прозвучало вслух. Двадцать пять лет тайна дочери была заперта у него внутри. Из любви к Биргит он заглушил в себе потребность выпустить ее наружу. И вот теперь слова хлынули сами собой. – Аборт мы исключили сразу, только не при таких обстоятельствах. Мы не оставили Алекс возможности выбирать, даже если она и смогла бы принять решение в такой ситуации. Мы ни разу даже не поинтересовались тем, как она себя чувствует и чего хочет. Мы решили всё замолчать. Забрали ее из школы, увезли за границу и оставались там, пока не родился ребенок. Никто не должен был знать об этом. Что скажут люди? Последние слова Карл-Эрик произнес с особенной горечью. Что может быть важнее чужого мнения? В списке приоритетов оно стоит выше счастья родной дочери и семейного благополучия. Но Карл-Эрик не мог переложить всю вину на Биргит. Она была одной из тех, для кого важнее всего то, как все выглядит со стороны. С другой стороны, проанализировав свое поведение в течение этого года, Карл-Эрик пришел к выводу, что и сам шел у нее на поводу ради незапятнанности фасада. Он почувствовал, как из желудка к горлу поднялось что-то тошнотворно-кислое, и несколько раз сглотнул, прежде чем продолжить: – После родов мы записали ее в школу-пансион, вернулись в Гётеборг и продолжили жить. Каждое его слово было исполнено горечи и самоуничижения. Глаза Биргит были полны злобы, быть может, даже ненависти. Она уставилась на мужа так, словно хотела заставить его замолчать силой своей воли. Но он-то знал, что все началось в тот день, когда Алекс обнаружили мертвой. Карл-Эрик понимал, что в этой истории они должны дойти до конца, заглянуть под каждый камень и вытащить на свет божий всех гнездящихся там тварей. И лучше открыть всю правду самим, своими словами. Его, Карла-Эрика, словами, раз уж так получилось. Наверное, это следовало бы сделать раньше, но мужество созревало в нем постепенно. Звонок Патрика Хедстрёма стал последней каплей. Карл-Эрик понимал, что сильно недоговаривает. Усталость лежала на нем, словно ватное одеяло, и он предоставил Хедстрёму задавать вопросы, чтобы восполнить недостающее. Карл-Эрик откинулся на спинку кресла и вцепился в подлокотники. Далее заговорил Хенрик. Его голос дрожал: – Почему вы мне ничего не сказали? Почему молчала Алекс? Я чувствовал, что она что-то скрывает, но чтобы такое… Карл-Эрик беспомощно развел руками. Ему было нечего ответить зятю. Патрик был потрясен, но из последних сил сохранял профессиональную невозмутимость. Он поднял ручку с пола и попытался сосредоточиться на записях в блокноте. – Так кто изнасиловал Алекс? Это был кто-то из школы? Карл-Эрик только кивнул. – Это был… – Патрик замялся. – Нильс Лоренц? – Кто такой Нильс Лоренц? – спросил Хенрик. Биргит ответила ему голосом холодным как сталь: – Он подрабатывал внештатным учителем в школе. Сын Нелли Лоренц. – И где он сейчас? Его должны были посадить в тюрьму за то, что он сделал с Алекс. – Хенрик словно все еще недоумевал, о чем идет речь. – Он пропал без вести двадцать пять лет тому назад, и после этого его никто не видел. Хотя меня тоже интересует вопрос, почему на него не заявили в полицию. Я искал в наших архивах, там нет ничего подобного. Карл-Эрик прикрыл глаза. Хедстрём никого ни в чем не обвинял, но Карлгренам приходилось перед ним оправдываться. Каждый вопрос колол Карла-Эрика словно иголка, напоминая об ошибке, совершенной четверть века назад. – Мы не заявляли в полицию. Как только все выяснилось, я побежал к Нелли и рассказал ей о том, что сотворил ее сын. Я был решительно настроен написать заявление и прямо сказал ей об этом, но… – Но Нелли пришла ко мне и предложила уладить дело миром, – перебила мужа Биргит. – Она сказала, что нет смысла лишний раз унижать Алекс, чтобы вся Фьельбака от мала до велика тыкала ей в спину пальцами. В наших общих интересах, сказала она, чтобы все это осталось между нашими семьями. Так оно будет лучше, и для Алекс тоже. Биргит сидела на диване прямая как палка. – Нелли устроила меня на хорошую работу здесь, в Гётеборге, – подхватил Карл-Эрик. – Мы оказались не лучше всех тех, кого ослепили деньги и посулы. Он оставался беспощадно честен сам с собой. Времена самооправданий и замалчиваний миновали. – Деньги не имели никакого значения; что ты такое говоришь, Карл-Эрик, – возмутилась Биргит. – Мы думали только о счастье дочери. Что бы она выиграла с того, если б все узнали, что с ней случилось? Мы дали ей возможность жить дальше. – Нет, Биргит, мы дали себе возможность жить дальше, – поправил Карл-Эрик. – А Алекс оказалась в тупике из-за нашего молчания. Они смотрели друг на друга через стол. Карл-Эрик знал, что есть вещи, которые нельзя исправить, но Биргит этого никогда не понимала. – А ребенок? Что случилось с ним? Его отдали в приемную семью? Снова молчание. На вопрос Патрика ответил новый голос по ту сторону приоткрытой двери: – Нет, ребенка не отдали в приемную семью. Они решили оставить девочку себе и лгать ей, кто она на самом деле. – Юлия! – закричала Биргит. – Я думала, ты у себя наверху… Карл-Эрик повернулся и увидел в дверях Юлию. Должно быть, она незаметно прошмыгнула в гостиную со второго этажа. Он задался вопросом, как долго она здесь стояла. Юлия прислонилась к дверному косяку и сложила руки на груди. Все ее бесформенное тело выражало протест. Времени было четыре часа дня, но она до сих пор не сняла пижамы. Не похоже было также, чтобы она хотя бы раз в неделю принимает душ. От жалости в груди Карла-Эрика закололо еще сильней. Бедный, бедный гадкий утенок… – Если б не Нелли, то есть бабушка, я никогда не узнала бы правды, ведь так? Вы ни за что не признались бы мне, что моя мама никакая мне не мама, а бабушка, а папа на самом деле дедушка, а та, кого я называла сестрой… моя мать. Вам все понятно или повторить? Это ведь действительно сложновато. Последний вопрос был обращен к Патрику. Юлия как будто наслаждалась выражением ужаса на его лице. – Несколько извращенно, не так ли? – Она понизила голос до театрального шепота и приложила палец к губам: – Только тссс… никому об этом не говорите. Что скажут люди? Только представьте себе, что на улицах будут судачить о честном семействе Карлгрен… Затем снова возвысила голос: – Но, слава богу, Нелли открыла мне все это, когда летом я подрабатывала у нее на фабрике. Она рассказала мне, кто я такая, то есть только то, что я имею право знать. И я впервые увидела свою жизнь как бы со стороны, поняла, что с самого начала мне не было места в этой семье. Иметь такую сестру, как Алекс, нелегко, но я боготворила ее. Она была всем, чем я так хотела быть – и не была. И я видела, какими глазами все смотрели на меня и на нее. Сама Алекс предпочитала меня не замечать, но от этого я боготворила ее лишь еще больше. Нелли объяснила мне почему. Алекс просто не могла меня видеть. Выродок, плод насилия, я одним своим присутствием напоминала ей о том, о чем она больше всего хотела забыть. Неужели вы не понимаете, как это на самом деле ужасно? Карл-Эрик содрогнулся, словно получил пощечину. Он знал, что Юлия права. Оставить ее в доме означало заставить Алекс ежедневно и ежечасно переживать ужас, которым закончилось ее детство. Непростительная жестокость и страшная несправедливость по отношению к Юлии. Карл-Эрик никак не мог забыть, как она появилась на свет. Юлия кричала так, будто знала обо всем уже тогда. Она отвергала этот мир все время, пока росла, никогда не упуская случая сделать всё всем наперекор. А Биргит была слишком стара, чтобы управиться с таким ребенком. В каком-то смысле им стало легче, когда однажды летом она вернулась от Лоренцев, источая злобу каждой по́рой. Их не удивило, что Нелли просто взяла и рассказала девочке правду. Старая ведьма никогда не принимала в расчет интересы других и на этот раз сделала то, что пришло ей в голову. Поэтому поначалу они пытались отговорить Юлию работать на фабрике, но та была упряма, как и всегда. Для Юлии же Нелли Лоренц открыла новый мир. Впервые девочка увидела человека, который с ней считался. Хотя у Нелли был Ян, кровное родство много значило в ее понимании, поэтому однажды она сказала Юлии, что хочет сделать ее своей наследницей. И Юлия изменилась, Карл-Эрик заметил это сразу. Она стала боготворить Нелли, как до того – Алекс. Все это пронеслось в голове Карла-Эрика, как только он увидел в дверях гостиной Юлию со скрещенными на груди руками и освещенную со спины льющимся из кухни мягким светом. Самое печальное было, что они с Биргит любили Юлию, несмотря на то, что сама Юлия ни за что не поверила бы в это, – вот самое печальное. Просто она была гадким утенком, чужим птенцом в их гнезде, и рядом с ней они слишком остро ощущали свою беспомощность. Теперь же стало ясно, что они потеряли ее навсегда, даже если физически Юлия все еще оставалась в их доме. Хенрик выглядел так, словно ему не хватало воздуха. Он опустил голову к коленям и закрыл глаза. На какое-то мгновение Карл-Эрик засомневался, стоило ли приглашать его сюда. Он сделал это, потому что Хенрик, как член семьи, имел право знать правду. И тоже любил Алекс. – Юлия… Биргит протянула руки в неловком умоляющем жесте, но та уже повернулась к ней спиной. По лестнице застучали шаги. – Мне жаль, что так получилось. Я чувствовал, что здесь что-то не так, но никогда не думал… Не знаю, что и сказать. – Патрик беспомощно развел руками. – Мы и сами не знали, что должны говорить… во всяком случае, друг другу. – Карл-Эрик испытующе посмотрел на жену. – Как долго Нильс Лоренц преследовал ее? – Этого мы точно не знаем. Алекс отказывалась говорить на эту тему. Может, несколько месяцев, а может, и год… – Карл-Эрик смутился. – И здесь ответ на ваш следующий вопрос. – Какой? – О связи между Алекс и Андерсом. Андерс Нильсон тоже был его жертвой. За день до переезда мы нашли записку, которую Алекс написала Андерсу. Из нее следовало, что он стал жертвой насилия со стороны Нильса. Похоже, они как-то почувствовали или узнали друг в друге товарищей по несчастью – я понятия не имею как – и стали искать друг у друга поддержки. Я взял эту записку и отправился к Вере Нильсон. Рассказал ей, что случилось с Алекс и, возможно, с ее Андерсом тоже. Это далось мне нелегко. Андерс – единственное, что у нее было. В глубине души я надеялся, что Вера сделает то, на что у нас не хватило духу, – заявит на Нильса в полицию и призовет его к ответу. Но она, похоже, оказалась так же слаба, как и мы. Тут Карл-Эрик, словно инстинктивно, принялся массировать грудь. Боль все усиливалась, и теперь под пальцами буквально бушевал огонь. – И вы действительно не знаете, где сейчас Нильс? – Не имею ни малейшего понятия. Надеюсь, он страдает, где бы он ни был. В груди будто что-то накалялось. Пальцы онемели, и Карл-Эрик понял, что это серьезно. Перед глазами начало темнеть. Он еще различал контуры предметов и движущиеся рты говорящих, но звуки лились ему в уши словно при ускоренной перемотке. На мгновение во взгляде Биргит угасла злоба, и он почувствовал некоторое облегчение, но когда ее глаза округлились в ужасе, понял, что что-то пошло не так. А потом все поглотила темнота. * * * После сумасшедшей гонки в Сальгренскую больницу Патрик сидел в машине и пытался взять себя в руки. Он следовал за «Скорой» на своей машине, а потом оставался с Биргит и Хенриком до получения известия о том, что Карл-Эрик благополучно пережил критическую стадию сердечного приступа. Для Патрика это был особенный день. Он многое повидал за время службы в полиции, но история Карлгренов потрясла его до глубины души. Хедстрём не сомневался в ее правдивости и все-таки не мог взять в толк то, что услышал. Как можно «идти дальше», пережив то, что выпало на долю Алекс? Ее не просто изнасиловали и лишили детства, но и заставили весь остаток жизни иметь перед глазами живое напоминание о пережитом ужасе. Как ни старался Патрик, он не находил никаких оправданий тому, что сделали ее родители. И не мог представить себе, как это – дать уйти от ответственности тому, кто сломал жизнь твоему ребенку. Не говоря о том, чтобы пытаться все это замолчать. Неужели незапятнанность фасада важнее жизни и здоровья родной дочери? У Патрика не хватало сил это понять. Он сидел с закрытыми глазами, откинувшись на подголовник. Сгущались сумерки, и пора было возвращаться домой, но Патрик не чувствовал в себе ни желания, ни сил. Даже мысли об Эрике не могли заставить его завести машину. Его мир рухнул в одночасье, словно из-под него выбили некую несущую основу. С другой стороны, ужасная история помогла собрать воедино разрозненные до того кусочки пазла. Поэтому полицейский в Патрике был удовлетворен, в чем он признавался себе не без чувства вины. Так много вопросов разрешила эта беседа… Но ощущение собственной беспомощности лишь усилилось, потому что убийство Алекс и Андерса все еще оставалось тайной, покрытой мраком. Похоже, мотивы все-таки лежали в прошлом. Патрику трудно было допустить, что это не так. И это единственная явная связь между Алекс и Андерсом. С другой стороны, зачем кому-то понадобилось убивать жертвы давнишнего насилия? Почему именно сейчас? Что такое поднялось из глубин прошлого, что могло развязать эту кровавую бойню? Патрик не представлял себе, с какой стороны браться за дело, и это приводило его в отчаяние. Беседа в доме Карлгренов наметила большой прорыв в расследовании и тут же завела его в тупик. Патрик прокручивал в уме увиденное и услышанное за день, пока ему вдруг не пришло в голову, что путеводная нить находится при нем, в этой машине. Он совсем забыл о ней за всеми потрясениями и суматохой. Когда же понял, что имеет уникальную возможность обследовать эту улику более основательно, и вовсе воспрял духом. Немного удачи – вот и все, что ему для этого требовалось. Патрик включил телефон, проигнорировав три пропущенных голосовых сообщения, и набрал в поисковике Сальгренскую больницу. Выбрал номер коммутатора и нажал кнопку вызова. – Сальгренская больница. – Мое имя Патрик Хедстрём. Меня интересует, работает ли у вас Роберт Эк? Отделение судмедэкспертизы… – Одну минуту… Патрик затаил дыхание. Роберт был его однокурсником по полицейской школе, выбравшим специализацию по судмедэкспертизе. Они много общались в студенческие годы, но потом связь оборвалась. Краем уха Патрик слышал, что Роберт устроился в Сальгренскую больницу, и теперь скрестил пальцы, чтобы это оказалось правдой.