Мелльберг нетерпеливо постукивал пальцами по крышке стола. Куда запропастился этот мальчишка? Здесь не детский сад, чтобы приходить и уходить когда вздумается. Конечно, сегодня пятница, но если кто-то рассчитывает на выходной, пока дело не закрыто, то глубоко ошибается. Комиссар Мелльберг поможет ему развеять эти иллюзии. На вверенном ему полицейском участке военная дисциплина. Во всем чувствуется твердая направляющая рука. Если кто и рожден лидером, так это Мелльберг. Еще мама говорила, что он вырастет большим человеком. Возможно, это произойдет несколько позже, чем она на то рассчитывала, но рано или поздно его компетентность будет оценена по достоинству. Именно поэтому комиссара так удручало то, что они увязли в расследовании. Он-то чувствовал, что разгадка близко, у него хороший нюх на такие вещи. И если его бездарные подчиненные не представят в ближайшее время более-менее удовлетворительных результатов, Мелльберг будет вынужден всерьез задуматься о том, в тот ли участок он попал. Никудышные полицейские, провинциальные сыщики, не способные найти собственную задницу без помощи рук и карманного фонарика. Один Хедстрём внушал хоть какие-то надежды, но, похоже, и здесь комиссара ждет разочарование. Он до сих пор не доложил о результатах поездки в Гётеборг, которая, похоже, обернулась лишь пустой тратой денег. Вот и сегодня на часах десять минут десятого, а от Хедстрёма – ни слуху ни духу. – Анника! – закричал комиссар в сторону открытой двери. Прошло не меньше минуты, прежде чем она соизволила сунуть нос в его кабинет. – В чем дело, комиссар? – Что слышно о Хедстрёме? Или он еще не проснулся? – Не знаю, комиссар. Хедстрём звонил сегодня – вроде как не заводилась машина. Но сейчас он в пути. – Анника взглянула на часы. – Будет минут через пятнадцать. – Какого черта, он же едет из дома? В ответ Анника лукаво улыбнулась одними уголками губ. – Боюсь, это не совсем так, комиссар. – Где же еще он мог быть? – удивился Мелльберг. – Об этом вам лучше спросить его самого. Анника резко повернулась и ушла в свою комнату. То, что у Патрика, похоже, и в самом деле нашлись веские причины для опоздания, разозлило комиссара еще больше. Знал ведь, что машина может не завестись, неужели нельзя было встать пораньше? Четверть часа спустя Патрик робко постучался в открытую дверь. Он был запыхавшийся, но при этом так и светился от счастья. Даром что заставил начальника ждать почти полчаса… – Вы, наверное, думаете, что у нас здесь сокращенный рабочий день? – сердито начал комиссар. – И где вы были вчера? Ведь это, кажется, позавчера вы ездили в Гётеборг? Патрик опустился в кресло для посетителей. – Я прошу прощения за опоздание, – спокойно ответил он. – Машина с утра не заводилась, я возился с ней целых полчаса. Все верно, в Гётеборг я ездил позавчера. Но сначала я расскажу вам о том, чем занимался вчера. Мелльберг недовольно промычал. Патрик начал с того, что узнал о детстве Алекс, не упустив ни одной неприятной детали. Когда он дошел до того, кто такая Юлия, челюсть комиссара отвисла так, что подбородок свесился чуть ли не на грудь. Никогда прежде не доводилось ему слышать ничего подобного. Патрик рассказал и о сумасшедшей гонке в Сальгренскую больницу, и о том, как ему удалось вне очереди обследовать бумажку, найденную в квартире Андерса Нильсона. Он сразу понял, что это предсмертная записка, что и подтвердила вчерашняя беседа с Верой Нильсон. Дав подробный отчет о своих действиях за вчерашний день, Патрик подвел итог, глядя в глаза утратившему дар речи комиссару: – То есть получается, что одно из наших убийств – самоубийство. Что же касается второго, здесь мы по-прежнему не имеем ни малейшего понятия, кто и зачем его совершил. Мне кажется, это как-то должно быть связано с тем, что рассказали родители Алекс, но у меня нет ничего, доказывающего, что это действительно так. А теперь, когда вы знаете то же, что и я, что думаете по этому поводу? Потрясенный, Мелльберг не сразу нашелся что ответить. – Невероятная история… Что касается меня, готов сделать ставку на парня, к которому она ездила во Фьельбаку, против всей этой галиматьи двадцатипятилетней давности. Предлагаю еще раз поговорить с ее бойфрендом и на этот раз потуже закрутить гайки. Думаю, в сложившейся ситуации это будет наилучший способ использовать наши ресурсы. После того как Патрик открыл комиссару, кто отец ребенка Алекс, Дан снова переместился в самое начало списка подозреваемых. – Да, и… – добавил комиссар словно нехотя, – хорошая работа, Хедстрём. Надеюсь, вы доведете это дело до конца. – Не сомневайтесь, шеф. Считайте, уже сделано. Неужели ирония? Мелльберг насторожился, но лицо Патрика выражало такую невинность, что комиссар тут же отогнал подозрения прочь. У парня явно хватает мозгов прислушиваться к мнению старших. * * * Зевание способствует снабжению мозга кислородом, но Патрик совсем не был уверен, что на сей раз этот проверенный метод оказался действенным. Ужин в веселой компании у Эрики разогнал сонливость, но теперь бессонная ночь дала о себе знать. Патрик устало косился на знакомую кипу бумаг на столе, подавляя желание одним махом смести все в мусорную корзину. Это расследование его утомило. Казалось, оно длится не первый месяц, хотя на самом деле со дня обнаружения трупа не прошло и четырех недель. Увидев, как Патрик трет глаза, Анника принесла чашку кофе и поставила перед ним на стол. – Что, тяжко? – Да, признаться, тяжело начинать все с самого начала. Я чувствую, что разгадка где-то рядом. Не хватает самой малости, путеводной нити… чего-то такого, что я до сих пор упускал. – Патрик в отчаянии бросил карандаш на кипу бумаг. – А в остальном? – Что «в остальном»? – Кроме работы. Только не делай вид, будто не понимаешь, что я имею в виду. – Понимаю, Анника. Так что именно ты хочешь знать? – До сих пор в бинго-периоде? – В бинго-периоде? – не понял Патрик. – Ну да, ты же знаешь… Угадай пять номеров подряд. – Анника загадочно улыбнулась и прикрыла дверь с той стороны. Патрик усмехнулся. «Бинго-период» – что ж, можно сказать и так… Усилием воли он заставил себя вернуться к работе. В задумчивости почесал голову ручкой. Что-то не стыковалось в показаниях Веры Нильсон. Патрик взял блокнот и еще раз прошелся по своим записям, слово за словом. Мысль формировалась медленно. Одна-единственная деталь, но она могла так много значить… Привычным движением Хедстрём вытащил листок из кучи бумаг на столе. Видимость беспорядка была обманчива – он прекрасно знал, где что лежит. Патрик еще раз внимательно перечитал бумажку и потянулся к телефону. – Добрый день; это Патрик Хедстрём, полиция Танумсхеде. Хотел задать вам несколько вопросов. Вы будете дома в течение ближайшего часа?.. Отлично. Я буду у вас через двадцать минут. Где вы живете?.. Так… Сразу после въезда во Фьельбаку… Повернуть направо после крутого подъема… Третий дом по левую руку… Так… Красный с белыми углами… Хорошо; думаю, я найду. Если что, позвоню вам. До встречи. Не прошло и двадцати минут, как он стоял под дверью. Ему не составило труда отыскать этот дом, в котором, как он догадывался, семья Эйлерта Берга жила вот уже много лет. Деревянная дверь открылась почти сразу, как только он в нее постучал. Неприятная женщина с сердитым лицом представилась как Свеа Берг, жена Эйлерта, и пригласила его в гостиную. Патрик сразу понял, что его звонок поднял весь дом по тревоге. На стол был выставлен праздничный фарфор. В высокой трехъярусной вазе он насчитал семь сортов печенья. Похоже, это расследование обернется серьезным испытанием для его желудка. К хозяину дома Патрик сразу проникся симпатией – в отличие от хозяйки, к которой почувствовал инстинктивную неприязнь. У Эйлерта Берга были голубые глаза и крепкое рукопожатие. По мозолям на его ладони Патрик понял, что тот работал всю свою жизнь. Когда Эйлерт поднялся с дивана навстречу гостю, на покрывале образовалась складка, которую Свеа тут же поправила, с укором покосившись на мужа. Весь дом сиял чистотой, но какой-то мертвой, стерильной, так что с трудом верилось, будто в нем кто-то жил. Патрик невольно пожалел Эйлерта Берга; в своем доме он казался лишним. Свеа попеременно бросала то подобострастные взгляды на полицейского, то злобные и укоряющие – на мужа, что создавало почти комический эффект. Патрик спросил себя, чем мог Эйлерт Берг возбудить в ней такую неприязнь. Похоже, одним своим существованием. – Садитесь, констебль, пейте кофе и угощайтесь моим печеньем. Патрик послушно опустился на стул возле окна. Эйлерт хотел сесть с ним рядом, но хозяйка возмутилась: – Не сюда, Эйлерт, ты же понимаешь… Вот сюда. Она повелительно указала на стул по короткую сторону стола, и Эйлерт послушался. Словно неприкаянный дух, носилась Свеа по комнате, то подливая в чашки кофе, то поправляя невидимые складки на скатерти. Гардины из дешевого подобия шелка с многочисленными розетками и воланами, фигурки из мельхиора и имитации золота – весь интерьер этого дома был призван создать иллюзию богатства и роскоши, которых на самом деле не было. Эйлерт выглядел чужеродной птицей в этой фальшивой обстановке. Но больше всего Патрика расстраивало то, что ему никак не давали возможности перейти к делу. Свеа то беспрерывно говорила, то шумно потягивала кофе из чашки. – Вот этот сервиз прислала мне сестра из Америки, – тараторила она. – Она там замужем за богатым человеком и постоянно присылает мне подарки. Знаете, сколько стоит эта чашка? Свеа кивнула на чашку с узором из завитушек. Патрику она не показалась дорогой, но он воздержался от возражений. – Будь я поздоровей, тоже поехала бы в Америку. Ах, если б не мое слабое здоровье, я, конечно, тоже вышла бы там замуж и не сидела бы на этих скалах пятьдесят лет… Она бросила сердитый взгляд на Эйлерта, который оставил эту реплику без комментариев. Очевидно, такие выпады давно стали ему привычны. – Подагра, господин комиссар. Мои суставы совсем никуда, ноют с утра до вечера… Хорошо еще, что я не из тех, кто постоянно жалуется. Заплачешь с такой ужасной мигренью, но я к такому не привычна, понимаете… Нет, свой крест надо нести молча. Сколько раз я уже такое слышала: какая ты сильная, Свеа, какая терпеливая… Да, я такая. Свеа Берг скромно опустила глаза, одновременно выворачивая перед Патриком запястья, которые, на его непрофессиональный взгляд, меньше всего походили на подагрические. «Чертова скрипка», – думал он. Свеа сидела перед ним, вся увешанная дешевыми украшениями и с толстым слоем косметики на лице. При этом она прекрасно вписывалась в обстановку своего дома, что было, пожалуй, единственным достоинством ее внешности. Патрику казалось непостижимым, что такие непохожие люди, как Эйлерт и Свеа, могли прожить друг с другом пятьдесят лет. Но это, похоже, был вопрос поколения. Люди их возраста разводились лишь в исключительных случаях, и несходство характеров не считалось достаточной тому причиной. Патрику стало грустно. Он искренне сочувствовал Эйлерту Бергу, судя по всему, видевшему в жизни так мало хорошего. Хедстрём откашлялся, чтобы прервать нескончаемый словесный поток. Свеа послушно уставилась на его губы в надежде услышать последние новости, которые стали бы достоянием местных сплетников раньше, чем Патрик успел бы выйти за дверь этого дома, в этом можно было не сомневаться. – Я только хотел задать несколько вопросов, касающихся убийства Александры Вийкнер, – обратился он к Эйлерту. – Когда вы были в этом доме в последний раз перед тем, как обнаружили труп? Патрик замолчал и посмотрел на Эйлерта, но Свеа опередила мужа: – Я с самого начала это знала… Я знала, что там должно что-то произойти и что мой Эйлерт ее найдет… Последние недели у нас только и было разговоров что об этом. Ее щеки раскраснелись от возбуждения, и Патрик с трудом воздержался от грубости. Вместо этого он улыбнулся и сказал: – Прошу прощения, но не могли бы вы дать мне возможности поговорить с вашим супругом наедине? В нашей полицейской работе так принято – беседовать со свидетелями только с глазу на глаз. Абсолютная ложь, но, к удовлетворению Патрика, Свеа – с выражением глубокого разочарования на лице – подчинилась его авторитету и встала из-за стола. Полицейский тут же был вознагражден благодарным взглядом Эйлерта, не скрывавшего своего злорадства. Как только Свеа, демонстративно подволакивая ногу, удалилась на кухню, Патрик продолжил: – Итак, на чем мы остановились… Да! Значит, начнем с того, что происходило за неделю до того, как вы нашли тело. Вы были в доме Александры Вийкнер в ту пятницу? – Какое это имеет значение?