– Я и сам пока не знаю, но это может оказаться очень важным. Итак, постарайтесь вспомнить всё до мельчайших подробностей. Эйлерт замолчал, набивая трубку табаком из кисета с изображением трех якорей, и ответил не раньше, чем пару раз пыхнул дымом. – Ну, значит, так. Я нашел ее в пятницу. Обычно я приходил туда по пятницам, чтобы посмотреть, всё ли в порядке перед ее приездом. То есть перед тем, как ее обнаружить, я тоже был там в пятницу… или нет, подождите. В ту пятницу мы отмечали сорокалетие нашего младшего; стало быть, в тот раз я приходил в четверг вечером. – И как выглядел дом? Ничего особенного не заметили? – Патрик не скрывал своего нетерпения. – Особенного? – Эйлерт задумался, посасывая трубку. – Как будто нет… В порядке. Я обошел комнаты и подвал, и все было как обычно. Я запер дверь тщательно, как и всегда. У меня же были свои ключи от дома. Патрик понял, что вынужден спросить напрямую о том, что его так волновало: – А батареи, они работали? В доме было тепло? – Да, насколько я помню. С батареями все было хорошо. Думаю, проблемы с ними возникли позже… Не понимаю, какое это имеет значение? При чем здесь батареи? – Эйлерт вытащил трубку изо рта. – Честно говоря, сам не знаю, имеет ли это какое-нибудь значение. Но в любом случае спасибо за помощь. То, что вы сказали, может быть очень важно. – Мне только интересно, почему нам было не поговорить об этом по телефону? Патрик улыбнулся: – В этом смысле я несколько старомоден, как мне кажется. Не верю, что телефон может заменить беседу с глазу на глаз. Быть может, мне следовало бы родиться лет сто назад, до изобретения всей этой техники… – Что за чепуха, парень, – возмутился Эйлерт. – Никогда не слушай все это бредни насчет того, что раньше все было лучше. Холод, нищета и работа с восьми утра и до позднего вечера – что ж в этом хорошего? Нет, что касается меня, я стараюсь идти в ногу со временем. У меня и компьютер есть, и интернет… Что, не ожидал услышать такое от деда? – Эйлерт улыбнулся, тыча в Патрика трубкой. – Не могу сказать, что меня это сильно удивило, – тот улыбнулся в ответ. – Так или иначе мне пора. – Надеюсь, хоть чем-то помог тебе. Было бы обидно проделать такой путь без толку. – Нет, нет, я получил то, что хотел, – успокоил старика Патрик. – И даже попробовал печенье вашей супруги. – Это да. Что-что, а печь она умеет, – Эйлерт кивнул. После чего замолчал, словно погрузился в воспоминания о всех своих страданиях за последние пятьдесят лет. Тут же появилась Свеа, которая, конечно, всю беседу простояла с той стороны, прижав ухо к двери. – Ну, вы узнали, что хотели? – Да, спасибо. Ваш муж был очень любезен. А вас я хочу поблагодарить за кофе и прекрасное печенье. – Это такая мелочь… Рада, что вам понравилось. Давай, Эйлерт, убирай со стола, а я пока провожу констебля. Эйлерт послушно принялся собирать чашки и блюдца, а Свеа снова разговорилась, сопровождая Патрика на выход. – Только прикройте дверь хорошенько, – напутствовала она. – Я так боюсь сквозняков… Патрик облегченно вздохнул, притворяя дверь снаружи. Что за ужасная женщина! Но он и в самом деле услышал то, на что рассчитывал. Теперь Патрик не сомневался, что знает, кто убил Александру Вийкнер. * * * В день похорон Андерса с погодой повезло гораздо меньше, чем на погребении Александры. Под холодным ветром мерзли открытые участки кожи, на щеках расцветали розы. Патрик оделся как мог тепло, но все равно дрожал, стоя у открытой могилы, в которую опускали гроб с телом. Сама церемония получилась короткой и крайне немноголюдной. В церкви было всего несколько человек. Патрик укрылся на одном из задних рядов. На переднем сидела только Вера. Он сомневался, стоит ли идти на кладбище, но потом решил, что эта малость – единственное, что он может сделать для Андерса. У Веры ни один мускул не дрогнул на лице за все это время, но Патрик знал, что от этого ее горе не стало менее глубоким. Просто она была из тех, кто не считает нужным выставлять напоказ свои чувства. Хедстрём хорошо это понимал и поэтому симпатизировал Вере. В каком-то смысле он ею даже восхищался. Это была необыкновенно сильная женщина. С кладбища немногочисленные участники церемонии разбрелись кто куда. Понурив голову, Вера направилась к церкви. Холодный ветер так и хлестал ей в лицо, и она обмотала голову шарфом наподобие платка. Некоторое время Патрик думал, стоит ли заговаривать с ней в такую минуту. Но по мере того, как расстояние между ним и Верой сокращалось, последние сомнения рассеивались. Наконец он решился и догнал ее. – Красивая церемония. Она горько усмехнулась: – Вы не хуже меня знаете, что похороны прошли так же, как и бо́льшая часть жизни Андерса. Тем не менее спасибо. Приятно слышать. В ее голосе слышалась усталость. – Наверное, я должна быть довольна, – продолжала Вера. – Много лет тому назад я не смогла бы похоронить Андерса на общем кладбище. Пришлось бы подыскивать ему место где-нибудь за церковной оградой. И сегодня осталось немало стариков, которые верят, что самоубийцы не попадают на Небеса. Она сделала паузу. Патрик ждал. – Чем кончится для меня эта история со стулом? – спросила наконец Вера. – Я имею в виду то, что представила смерть Андерса как убийство… – Могу заверить вас, что ничем. То, что вы сделали, конечно, очень плохо, и закон предусматривает наказание за подобное, но… честно говоря, я не думаю, что будут последствия. Они миновали церковь и медленно пошли в направлении ее дома, который находился в какой-нибудь сотне метров. Патрик всю ночь размышлял над тем, с чего начать этот разговор, пока ему не пришла в голову эта простая фраза. – Думаю, самое трагическое в истории Александры и Андерса – то, что вместе с ней погиб их ребенок, – как бы невзначай обронил он. Вера остановилась и в ужасе уставилась на Хедстрёма. Потом схватила его за рукав пальто: – Что за ребенок? О чем вы? Патрик вздохнул с облегчением. Информация не просочилась за стены полицейского участка, несмотря ни на что. – Ребенок Александры. Она была на третьем месяце, когда ее убили. – У нее был муж… Вера запнулась, но Патрик холодно продолжил: – Муж здесь ни при чем. Они вот уже много лет не спали вместе. Нет, отцом был тот мужчина, с которым она встречалась во Фьельбаке. Костяшки ее пальцев на рукаве полицейского побелели. – Боже мой, боже мой… – Да, это ужасно. Убить нерожденного младенца… Согласно протоколу патологоанатомической экспертизы, это был мальчик. Усмехнувшись, Патрик заставил себя замолчать, выжидая реакцию, на которую рассчитывал. Они стояли под большим каштановым деревом, в пятидесяти метрах от дома Веры. Вдруг женщина дернулась всем телом и побежала с удивительной для своих лет прытью. Патрику потребовалось несколько секунд, чтобы сорваться с места. Когда он переступил порог ее дома, из ванной доносились булькающие звуки. Похоже, Веру вырвало. Было странно стоять в прихожей с шапкой в руке и слушать, как она бросается на стены. Поэтому Патрик снял мокрую обувь и пальто и прошел на кухню. Когда там появилась Вера, уже вовсю пыхтела кофейная машина, и на столе стояли две чашки. Вера была бледной. Патрик впервые увидел на ее глазах слезы, точнее, намек на них – мокрый блеск в уголке глаза, – но для нее и этого было много. Она села за кухонный стол и выпрямила спину. За несколько минут Вера Нильсон состарилась лет на десять и теперь передвигалась заторможенно, как старуха. Патрик дал ей несколько минут, чтобы оправиться, но, когда разлил кофе по чашкам и сел, понял по ее глазам, что момент истины настал. И Вера, похоже, осознала, что пути к отступлению закрыты. – Получается, что я убила собственного внука. Патрик воспринял этот вопрос как риторический и оставил его без ответа. Иначе пришлось бы лгать ей постоянно, начиная с этого момента. Придет время, и Вера узнает правду; ну а пока его черед. – Я понял, что именно вы убили Алекс, как только вы рассказали мне, как были у нее за неделю до смерти. Вы упомянули, что сидели в холодном доме и мерзли, но батареи сломались лишь неделю спустя. А тогда с ними все было в порядке. Вера глядела перед собой в пустоту, будто не слыша, что он говорит. – Странно, но сейчас я впервые почувствовала, что отняла жизнь у другого человека. Смерть Александры ничего для меня не значит, но ребенок Андерса… Сейчас он так и стоит перед моими глазами. – Но почему Александра должна была умереть? Вера подняла руку в знак того, что обо всем расскажет сама. – Я не хотела скандала, чтобы все тыкали в Андерса пальцем. Я сделала то, что считала правильным. Я ведь не знала тогда, что он все равно станет предметом насмешек, что мое молчание все это время лишь разъедало его изнутри и постепенно лишало человеческого достоинства. Все получилось просто. Карл-Эрик пришел ко мне и рассказал, что произошло. К тому времени они с Нелли уже успели столковаться. Ничего хорошего не вышло бы из того, что об этом судачил бы весь поселок. Это должно было остаться нашей тайной, и я знала, что должна молчать ради блага Андерса. И я замолчала на долгие годы. Но каждый год уносил с собой частичку моего сына. Он таял, а я предпочитала закрывать глаза на то, что в этом есть доля и моей вины. Я убиралась в его квартире и поддерживала его, насколько это было возможным, но уже ничего не могла исправить. Молчание нельзя отменить. Вера выпила свой кофе в несколько глотков и с намеком подняла чашку. Патрик поднялся и подлил еще. Похоже, только кофе и помогал ей более-менее держаться на плаву. – Иногда мне кажется, что молчание хуже насилия, – продолжала Вера. – Мы никогда не говорили об этом, даже здесь, и я только сейчас поняла, что с ним сделала. Что, если Андерс истолковал мое поведение как упрек? Это единственное, с чем мне не под силу справиться. Он мог думать, что я обвиняю его в том, что произошло. Одной этой мысли я не вынесла бы, но теперь уже никогда не узнаю, что на самом деле думал Андерс. На какую-то долю секунды фасад дал трещину, но Вера снова выпрямилась на стуле и заставила себя продолжать. Патрику оставалось только догадываться, каких нечеловеческих усилий это от нее требовало. – С годами мы нащупали что-то вроде точки равновесия. Жизнь была невыносима для нас обоих, но мы знали, чего ждать друг от друга. Конечно, я подозревала, что они с Алекс встречаются время от времени, что их странная связь никогда не прерывалась. Тем не менее мы продолжали играть в эту игру. Но потом Андерс как-то обмолвился, будто Алекс хочет рассказать о том, что произошло. Якобы решила вытащить из шкафа старые скелеты и тому подобное. Сам он не придал этому никакого значения, но меня словно пробило током. Это ведь в корне все меняло. Ничто не осталось бы прежним после того, как Алекс вытащила бы на свет столько лет хранившиеся под спудом тайны. Что сказали бы люди? Зачем это вообще было нужно? Андерс делал вид, будто ему все равно, но я-то знала его лучше и видела, что он не больше моего хочет, чтобы она откровенничала на эту тему перед всеми. Кто-кто, а я-то понимаю… понимала собственного сына. – И вы пошли к ней…