– Тебе лучше знать. Ребенок? Похоже, он никак не смирится, что его нет. И за это готов уничтожить всё и всех. Мой бизнес, ваш брак и твоего ребенка. – Нашего. – Прости, Эль, но судя по тому, как он себя ведет – твоего. Каждый раз, каждый гребаный раз мне почему-то кажется, что больнее уже не будет. И каждый раз убеждаюсь в обратном. – Я поговорю с ним и отзвонюсь. – Буду признателен. Когда я нахожу Веру в переполненном буфете, уже дают третий звонок. – Прости, дорогая, мне нужно срочно домой. – Случилось что-то? – Да. Случилось… Юра окончательно рехнулся. – Я могу чем-то помочь? Отрицательно качаю головой и даже делаю несколько шагов к выходу, когда вдруг щелкает: – А вообще да, Вер. Ты можешь мне сказать, не продала ли ты еще свою квартиру? Если… Если нам с сыном придется куда-то уйти, мы можем рассчитывать на тебя? ГЛАВА 20 ГЛАВА 20 Кажется, пробуждение еще никогда не было настолько тяжелым. Встряхиваюсь, открываю глаза. За окном сгустился туман. Отсыревшие под кондиционером простыни холодят тело. Встаю и надолго залипаю взглядом на спящем муже. В глубине души понимая, что это – в последний раз. Да, вчера я так и не нашла в себе сил поговорить с ним, но и простить его поступки я не смогла тоже. И вряд ли когда смогу. Теперь уж это ясно, как белый день. Как бы невыносимо и горько мне не было. Как бы не было тяжело рвать по живому… Стоит признать, что всему однажды приходит конец. Жаль только – ехать некуда. Верина квартира, на которую я так рассчитывала, оказалось, давно сдана. Так что мне придется вернуться к родителям, пока я не подыщу варианта получше. Если я вообще смогу себе позволить арендовать квартиру. Цены на жилье в нашем городе подбираются к столичным, тогда как зарплаты остаются вполне себе провинциальными. Я пока вообще не представляю, как буду выкручиваться. Скорее всего, брошу универ и наберу подработок в какой-нибудь частной клинике. Там, говорят, платят больше. Сглотнув мерзкое дребезжание в горле, иду в ванную. Привожу себя в порядок, умываюсь холодной водой и заглядываю в гардероб. Я ни в коем случае не хочу делать из своего ухода событие. А потому собираюсь по-тихому, пока все спят, чтобы это не выглядело демонстративно, так, будто я только и жду, когда меня остановят. Первым делом в чемодан отправляются Мишкины вещи. Потом мои. С удивлением понимаю, что не так-то и много у меня тряпья оказалось. Восемь лет жизни вместились в три чемодана. Некоторые мои приятельницы на отдых больше берут. На дорожку присаживаюсь. Вздыхаю, разгоняя мучительное напряжение, сковавшее грудь металлическим обручем. Главное, все делать плавно, чтобы не расплескать душевную муть. И подступившие к горлу слезы. – Элька? Ты чего тут сидишь? Юра заходит в гардероб, сладко во весь рот зевая. Из одежды нам нем – одни трусы, позволяющие в полной мере оценить то, что я теряю из-за своей принципиальности. Телом проходится волна жара. Все мое естество к этому мужчине рвется. И эти реакции так остры! Словно и не было восьми лет, за которые чувства, по логике, должны были бы притупиться. Я сама как будто умираю, меня не становится, а моя любовь все никак не сдохнет. Как так? За что мне эта за несправедливость? И почему так сложно произнести: – Я ухожу, Юр. Подаю на развод. Лицо Валова вытягивается. Он сонно хлопает глазами и обводит взглядом стоящие у двери чемоданы. – Эль, ну какого черта, а? – запрокидывает лицо к потолку. – Это я должна у тебя спросить. Какого черта ты угрожаешь Пятсу судами? – Ах, вот оно что. Этот мудак тебе еще и нажаловался. – Нажаловался, да. И вот что я тебе скажу, Юр, если ты сунешься к Матиасу с иском, если подвергнешь Мишку такому испытанию… – Какому испытанию? Брось. Ему два. Он ничего не понимает! – Так ему объяснят. Поверь, найдутся «добрые» люди. И как ты тогда ему в глаза смотреть будешь, а, Юра? – Тебя послушать, так я чудовище! Но ты попробуй поставить себя на мое место! – Твой материал не был использован, а ты из-за того, что просто не можешь с этим смириться, готов протащить нас через ад и даже не задумываешься, что с той стороны есть свои интересанты. Юра хмурит брови, не сразу понимая, на что конкретно я намекаю. – Ты про Мишкиного донора, что ли? – Да. Он ведь тоже хотел в суд идти, Юра. Я умоляла его этого не делать… – отворачиваюсь и делаю глубокий вдох, чтобы не заплакать. – И что? – И то, Юра. Он поступился своими личными интересами ради малыша, которого знать не знает! А ты… Тот, кто растил его, кто менял ему пеленки и купал… Кто любил вроде и пылинки сдувал, берешь и все уничтожаешь. – Вывалив все это на Валова, я буквально сатанею от злости. Материнский инстинкт выступает на первый план и перекрывает собой все другое: любовь к мужику, в которой я потерялась, мою по нему тоску, и даже страх одиночества. В конце концов, если так разобраться, я теперь никогда не буду одна. У меня Мишка! И преобладающее над всем остальным желание любой ценой его защитить. Вот оно и придает мне силы. Цементирует источенный болью и страхами стержень. Я встаю с чемодана и, сжав руки в кулаки, подхожу к Юре вплотную: – Только знаешь что? Я тебе не позволю. Хочешь идти в суд? Пожалуйста. Но не удивляйся, когда Мишкин отец сделает то же самое, чтобы в принципе вывести тебя из игры. Я разворачиваюсь, подхватываю чемодан за ручку и шагаю к дверям. – А ты только этого и ждешь, да? – орет Валов. – Посмей только с ним встретиться! Мишка по закону мой! – Твой? Твой, блядь?! Разве? Господи боже… Сам не гам, и другому не дам, да, Юра? Но тот будто вообще меня не слышит и гнет свое: – Или ты уже встречалась с этим узкоглазым?! Ты знаешь, кто он? О том, что красиво расстаться не выйдет, я понимаю, когда у Юрки от моего удара дергается голова. – Ублюдок. Какой же ты ублюдок, Юра… Ох, как меня колбасит! Струна, натянувшаяся внутри, рвется, заставляя вибрировать каждую клетку в теле. И приходит осознание конца. Если до этого, положа руку на сердце, еще были какие-то варианты, то Юрка их уничтожил махом. – Мама… Скуля, как побитая псина, выскакиваю за дверь. – Эля… Элька, прости. Это все нервы, Эля… – Руки убрал! Меня сын зовет. – Эля… – Уйди! Не делай мне из ребенка заику. Юра все-таки меня отпускает. Влетаю в детскую, а перед глазами стоит его почерневшее лицо. Он быстро опомнился, осознал, что ляпнул, но то, что слово не воробей, потому и придумали, что… да, не поймаешь его. Не поймаешь. И сказанного назад не вернешь. Узкоглазый… – Проснулся, котеночек? – шепчу я, подхватив Мишку на руки. – Дя! – Хорошо, тогда давай быстренько умываться, и к бабушке. Ты же хочешь поехать к бабушке? – Дя! – Вот и славно. Я веду сына в ванную, умываю его, помогаю почистить маленькие круглые, как жемчужинки, зубки. Валов маячит рядом. Топчет туда-сюда коридор. – Я не хочу, чтобы вы уходили. Я люблю вас. Тебя. Мишку. Вы вся моя жизнь. – Правда? А так и не скажешь. Надеваю на сына любимую футболку с динозаврами и шортики в тон. Оглядываюсь по сторонам в поисках кепки. Я точно ее приготовила, но из-за непролитых слез перед глазами все плывет – ни черта не вижу. – Эля… – Поможешь спустить чемоданы? – Элька, не дури. Ну, нет – так нет. Ставлю Мишку на ножки и берусь за самый большой и тяжелый. Юра, выругавшись, вырывает у меня ручку, хватает еще один и молча выходит из комнаты. Чтобы ему не приходилось подниматься дважды, маленький чемодан я выношу сама. И, как на грех, сталкиваюсь со свекровью в коридоре. – Доброе утро, – моргает она. – А что происходит? – Мы с Мишей съезжаем. Спасибо за все, но… – пожимаю плечами, не сумев придумать, что добавить к сказанному.