Но все же в ней было что-то, чего я не мог разглядеть, – что-то более глубокое, что она хранила глубоко в сердце. Неспособность разгадать эту тайну сводила меня с ума. – Черт, – пробормотал я. – Что-то не так? – Что спрятано в твоей книге? – В моей книге? – Да. Почему я не могу тебя прочитать, Цыпа? – Не знаю, – сказала она, быстро пожав плечами и продолжив есть, – вероятно, я выше твоего уровня. Я ухмыльнулся. Черт. Шей Гейбл заставила меня улыбнуться, моей настоящей улыбкой, и я был уверен, что она это заметила. Я редко улыбался искренне. Большую часть времени я просто делал вид, что улыбаюсь, потому что этого от меня ожидали. Улыбка. Смех. Все счастливы. Искренняя улыбка была редким гостем на моем лице, и все же каким-то образом Шей удалось ее вызвать. И я бы солгал, если бы сказал, что мне это не понравилось. – Как бы то ни было, ты переоцениваешь чтение, – заявил я. Это была ложь. Я обращался к чтению в те минуты, когда не мог контролировать свой разум, поэтому у меня в голове скопилась полноразмерная библиотека. – Бьюсь об заклад, ты думаешь, что кислород переоценен из-за того, что он не поступает в клетки твоего мозга. Она улыбнулась, и, черт возьми, это было прекрасно. В тот день она была дерзкой. Я никогда бы ей не сказал, но ее дерзость была довольно сексуальной. Я перегнулся через стол и схватил последнюю виноградину с ее подноса, прежде чем встать со своего места и уйти. – Эй! Я собиралась ее съесть! – раздраженно закричала она. – Как думаешь, меня это беспокоит? – ответил я, направляясь к выходу. – Я тебя ненавижу! – крикнула она вслед. – Я ненавижу тебя сильнее. – Я ненавижу тебя больше всех в мире! Никогда бы не подумал, что ненависть может быть такой возбуждающей. На самом деле у меня не было плана, как заставить ее в меня влюбиться. И я не был уверен, что у самой Шей был план насчет меня. Но я был точно уверен, что то, что между нами происходило, чем бы это ни было, было по-настоящему забавным. Забавным? Когда в последний раз что-то доставляло мне удовольствие? Все предыдущие дни казались зыбучими песками – медленными, беспощадными и утомительными – но теперь, с Шей… Я чувствовал себя веселым и освеженным. Было приятно дразнить ее, обмениваться колкостями. Нам нравилось жать на рычаги друг друга. Нам нравилось, как мы друг друга бесили. Нам нравилась ненависть, которую мы дарили друг другу каждый день, когда виделись в школе. 9 Шей Каждый день Лэндон запихивал в мой шкафчик десятки записок с вопросом «Ты меня уже любишь?». В конце концов я собрала все листки, разузнала код его шкафчика и засунула их в него, приложив записку со словом «нет», написанным огромными черными буквами. После этого Лэндон залез в мой рюкзак, стащил мое эссе по истории и написал на нем «хер», лишив меня возможности его сдать. В отместку я облизнула пальцы и засунула их прямо в его пирожное во время обеда. К моему удивлению, уничтоженный десерт, похоже, совсем не сбил его с толку. – Спасибо, Цыпа, – произнес он, взяв пирожное. – Мне нравятся влажные сладости. Затем он откусил пирожное так, как будто на нем не было моей слюны. То, каким тоном Лэндон произнес слово «влажный», вызвало у меня тошноту. В то же время это заставило меня крепче скрестить ноги под обеденным столом, и, готова поспорить, он заметил, как мои щеки залил румянец. Я смотрела на то, как он ел свое пирожное, а потом он поднял на меня глаза и облизал каждый из своих пальцев. Чертовски. Медленно. Боже мой. Сделай это снова. Затем он задрал кофту, обнажив свое подтянутое тело. Промокнул уголки рта, используя ее в качестве салфетки, пока я считала кубики пресса на его торсе. Раз, два, три… Лэндон всегда носил футболки с длинными рукавами – достаточно облегающими, чтобы подчеркнуть его подтянутые руки. Могу поклясться, что при каждом движении его бицепсы говорили всем окружающим «Привет!». Его губы изогнулись в дьявольской ухмылке. – Если ты продолжишь пялиться, мне придется выписать тебе штраф. Я сжала свои бедра еще сильнее, отводя от него взгляд. Это несправедливо. Мальчики его возраста не должны так выглядеть. Лэндон имел все основания полагать, что у него нет ни единого повода стесняться своего тела. Ни один подросток в мире не имел права быть в такой хорошей форме, кроме разве что Чада Майкла Мюррея[19]. Я мысленно прокляла небеса за то, что они дали Лэндону тело Чада Майкла Мюррея. Я в ступоре сидела на своем месте, прежде чем опомнилась и вышла из-за стола. Уходя, я спиной чувствовала самодовольную ухмылку Лэндона. Наше обоюдное пари неожиданно для меня превратилось в сольное выступление Лэндона. Ну, по крайней мере, мне так казалось. Что насчет этого думал Лэндон, меня не волновало. Я презирала его. Я ненавидела этого человека с головы до пят. И все же я не могла объяснить, почему мое сердце выпрыгивало из груди всякий раз, когда он меня дразнил. Или почему мои бедра сжимались от желания, когда я о нем думала. Или почему мой желудок скручивало при каждой нашей встрече. Наверное, это газы. Казалось, что пропорционально нашей с Лэндоном ненависти накалялись и отношения Мимы с папой. Каждый день, вернувшись домой из школы, я натыкалась на их скандалы. Мима всегда вмешивалась в папины дела. Она так и не оставила историю с бриллиантовыми серьгами. Мама даже предлагала их продать, но Мима была непреклонна. – Дело не в деньгах, Камилла. Дело в том, откуда он их взял. Его подработок недостаточно, чтобы купить подобную вещь. Открой глаза, – кричала Мима. – Как насчет того, чтобы не лезть в чужую жизнь, Мария? – огрызнулся папа. – Моя дочь – это мое дело. Я знала, что мама чувствовала себя меж двух огней – с одной стороны была любовь всей ее жизни, с другой – женщина, которая ее воспитала. Мою маму можно было с уверенностью назвать миротворцем. Она не любила конфликты и всегда старалась быть с людьми достаточно осторожной, чтобы не задеть их чувства. Все, что ее по-настоящему беспокоило, – счастье и благополучие близких. А Мима? Мима была полной противоположностью. Если моя мама была мышкой, то бабушка – львицей, и она не стеснялась показывать свои клыки. Она без раздумий вступала в конфликты. Она не боялась высказывать свое мнение – думаю, это произошло из-за того, что при жизни мой дедушка всегда затыкал ей рот. Когда он умер, Мима поклялась никогда больше не прикусывать язык из-за мужчины, и свое обещание она сдержала. К сожалению, по этой причине мой отец стал жертвой ее вспыльчивости. Она никогда не боялась говорить открыто, даже если ее слова причиняли ему боль. Мне было тяжело слышать, как они ссорятся, – я очень любила их обоих. Я просто хотела, чтобы однажды им удалось найти золотую середину. Вот почему я изо всех сил старалась быть хорошей девочкой. В нашем доме было столько напряжения, что я не хотела доставлять лишних хлопот или добавлять переживаний на и без того нагруженные плечи мамы. Я была идеальной маленькой принцессой. Я не пила. Я не принимала наркотики. Я никогда в жизни не прогуливала школу. Я училась только на «отлично», и, если появлялась возможность сделать дополнительное задание, я всегда за него бралась. Я была лучшей ученицей и идеальным ребенком – все потому, что я знала, что моя семья не справится с дополнительными трудностями. Моим родителям никогда не приходилось беспокоиться о том, что делает их дочь, потому что я всегда поступала правильно. Всякий раз, когда начиналась ссора, я убегала в свою спальню и закрывала за собой дверь. Я была уверена, что скоро они все поймут и исправятся, но пока этого не происходило, я сбегала в свой собственный мир – мир фантазии. Я многое переняла от отца. Все творческое, что во мне было, я получила от него. В хорошие времена он был великолепным рассказчиком, и всякий раз, когда я испытывала трудности с написанием своих историй, я знала, что могу обратиться к нему за помощью.