— А, знаете, Алексей, — следователь откладывает ручку. — давайте пока без протокола. Расскажите, как реагировали лётчики на преступные манёвры Благина. «Тут врать нельзя, есть свидетели». — Михеев резко отрицательно, — отвечаю не задумываясь. — Журов вслух не осудил, но по виду казался встревоженным. — Лётчики утверждают, — Люшков также быстро переводит мяч ко мне. — что это вы посоветовали им манёвр для уклонения от столкновения самолётом Благина. — Я просто высказался в пользу того, чтобы немедленно идти на посадку, так как Благин ставит под угрозу жизни пассажиров и экипажа. А буквально, что-то вроде: «Ныряй вниз, иди на посадку»… «Пытаются найти виновного в столкновении? Меня? Глупее не придумаешь… Да нет, вряд ли, скорее хотят посмотреть как я буду себя вести в такой ситуации: испугаюсь, разозлюсь? Ишь как впился в меня своими чёрными глазами». — Что они ответили на ваше предложение? — пытается давить следователь. — Ничего. Промолчали. — моё спокойствие и уверенность начинают его раздражать. В ординаторской раздаётся звонок телефона. — Люшков слушает… да… здесь… ещё нет… понял. — он кладёт трубку, поднимается, лицо расцветает улыбкой. — Большое спасибо за помощь, вы нам очень помогли, выздоравливайте, набирайтесь сил. «Сбежал, даже не помог подняться, не рассказал что да как, эхе-хех»… — Извините нас, товарищи, заходите. — Говорю скромно жмущемуся у двери медперсоналу и ковыляю на своё место. Высокий военный с бумажным кульком и больничном халате, наброшенном на плечи, помогает мне открыть дверь в палату. — Постойте, вы Чаганов? — спрашивает он с улыбкой. — А как вы меня узнали? По повязке на голове? — незлобиво ворчу я. Военный смеётся, показывая ровный ряд белых зубов. — Сергей Ильюшин. — придерживает он дверь. — хотел бы узнать у вас кое-что, вот только навещу своего друга, вашего товарища по несчастью. — Конечно, заходите, до следующей пятницы я совершенно свободен. Попадаю в нежные руки девушки в белом халате, которая заголив меня до пояса, сняв старую повязку с груди и усадив меня на стул, начинает туго бинтовать мне грудную клетку, попутно собщив, что у меня трещина ребра. «Неприятно, через месяц демонстрация радиоуловителя, работы по горло, а тут- одна рука и ограниченная подвижность… Думаю, всё таки, ребята справятся и без меня: главное перед самым отъездом сюда испытали точечно-контактный диод». Кремниевые стержни 20-и миллиметрового диаметра неплохо распилили на тонкие пластины на «Красном Путиловце», обезжирили спиртом, потравили их в растворе плавиковой и азотной кислот на «Светлане», где и припаяли их в специальный стакан, уже у нас в лаборатории Лосев окончательно регулировал нажим вольфрамой иглы иокончательно заливал диод воском. Олег получал явное наслаждение от этой кропотливой и монотонной работы и выполнял её мастерски. В итоге десять собранных и испытанных детекторов ждут своего часа на складе. «Вася и Авдеев должны справиться с антенным переключателем, первый образец должен быть готов на днях. Павлу твёрдо пообещали поворотный механизм со станком от разбитого зенитного орудия, на котором мы хотим поместить нашу антенну: азимут и угол места будут у нас в кармане. Оле теперь, наверное, придётся немного задержаться в Ленинграде, Петя пока ещё для самостоятельной работы не готов. А у меня появляется время для завершения схемы Релейной Вычислительной машины- РВМ-1, на которую Дом Занимательной Науки и Техники ассигнует пятьдесят тысяч рублей. Вот этого я не ожидал, думал что придётся просить у Жданова, а оказалось, что ДЗНиТ на хозрасчёте и неплохо себе зарабатывает на входных билетах для взрослых. Деньги- это хорошо, вот только купить реле на них невозможно, так как вся продукция ленинградской „Красной Зари“ идёт на АТС. Буду думать… Перельман пообещал в новом здании на Фонтанке в подвале комнату под мастерскую для сборки РВМ От Вавилова пока ничего не слышно, ну да Академия Наук- учреждение неторопливое и до окончания летних отпусков и осенней раскачки реакции на мой доклад, скорее всего, не дождаться». — Тебя ни на минуту нельзя оставить, обязательно лоб расшибёшь. — как всегда неуклюже пытается шутить Павел, нежиданно появившийся в палате. Однако взгляды всех увечных и их посетителей, конечно, притягивает Оля, которая в своём голубом сатиновом летнем платье и белых босоножках приносит ощущение праздника в нашу обитель страданий и боли. На лицах посетительниц и медсестёр борются чувства ревности и искреннего интереса к фасону олиного платья. Поэтому реакция на слова Ощепкова, в виде глухого гула недовольства, последовала с заметной задержкой. «Хороша… а с обесцвеченными волосами и причёской „а ля Любовь Орлова“ вообще неотразима… Стоп, а кто в лавке остался? Петя остался… пора ему привыкать… Молодец, Оля, как почувствовала, что я тут с переломанной рукой и разбитыми пальцами „обезболить“ себя не могу». С кряхтением поднимаюсь с кровати и обнимаю нечуткого друга, понявшего свою бестактность. — Нам пошептаться с Олей надо по службе. — Увлекаю подругу за собой в коридор и оставляем его одного на съедение больным в палате. «А не шути в больнице над больными»… Под подозрительным взглядом дежурной сестры, чей стол у входа не мог миновать никто, выходим наружу и прячемся за колонной Среднего портика правой полуподковы здания. «Какое облегчение, пелена упала с глаз, трава вдоль дорожек, посыпанных битым кирпичём позеленела и даже городской шум с Садового кольца приобрёл некоторую мелодичность». — Как мне тебя не хватало. — Пытаюсь шутливо приобнять Олю, но обнимаю пустоту. — Лучше расскажи как ты вляпался в эту историю, горе ты моё. «Не люблю оправдываться и чувствовать себя идиотом, но куда денешься от правды». — У тебя форма с собой, в Москве? — спрашиваю её с надеждой, хватаясь за неожиданно пришедшую мысль. — Нет? Ладно, ничего можно и так. В час дня в ВИМСе (Всесоюзный Институт Минерального Сырья) у меня встреча с Курчатовым. Он должен познакомить меня там с профессором Зильберминцем заведующим геохимической лабораторией. Точнее, сам он знаком только с замдиректора Ершовой, бывшей коллегой по Радиевому институту, а уж та должна была подвести меня к Зильберминцу. Не хотелось светиться там в форме, думал представиться сотрудником ОКБ, ну а сейчас я в любом виде туда не ходок. Короче, твоя задача: заменить меня на этой встрече, обаять пятидесятилетнего дедушку и подсунуть ему технологию извлечения окиси германия из надсмольных вод отходов коксового производства. Сейчас профессор готовится к летней экспедиции на Донбасс, но будет использовать в качестве сырья золу отсжигания угля в металлургическом производстве. Будет два года возиться с этим и получит к концу 36-го двадцать грамм окиси германия. По технологии, что передаёшь ты германий осаждают экстрактом из коры дуба в виде таннидного комплекса, разрушив который можно получить 45 %-ный концентрат двуокиси германия. Детальная технология у меня в чемоданчике у Павла дома. — Не волнуйся, сделаю, — успокаивает меня подруга. — дам ознакомиться под роспись, а специалисту больше и не надо и попрошу, скажем, не публиковать технологию в открытой печати течении пяти лет. У подоконника напротив моей палаты встречаем Ощепкова и Ильюшина с горящими глазами что-то обсуждающих. — Всего восемьдесят-сто килограмм дополнительного веса и штурман сможет иметь полную картину воздушной обстановки, а если ещё поработать с люминофорами, то и наземной в любое время суток и в любую погоду. — Распалялся Павел. — Воздушная обстановка, конечно, это хорошо, а всепогодный прицел для бомбера лучше. — Ильюшин поворачивается к нам и улыбается любуясь Олей. — Хорошо, давай встретимся на днях и поговорим подробнее. «Кабы при моей работе бабы не нужны были»… — Так что вы хотели, Сергей Владимирович, узнать? — закрываю собой подругу к вящему его разочарованию и удивлению Павла: «Ты с ним знаком»? — Да вот, собираю мнения пассажиров, — собирается с мыслями Ильюшин. — пострадавших при посадке, о том что мешало и что помогало уберечься при аварии. Есть у меня новый проект пассажирского самолёта в работе, хочу учесть находки и ошибки других конструкторов… — Вы попали по адресу, — после «обезболивания» у меня небольшая эйфория. — про уберечься- это ко мне. Народ весело хохочет, вызывая недовольное шевеление дежурной, сидящей неподалёку… «Это второе предупреждение, после подозрительного взгляда. Пора скорей переходить к делу». — У каждого кресла на самолёте должен быть привязной ремень с застёжкой, — начинаю споро выдавать на гора мудрость поколений. — который застёгивается и расстёгивается для быстроты одним движением, желательно одной рукой. — Каждый пассажирский салон должен иметь свой аварийный выход наружу. — Не даю времени собеседникам на комментарий. — Электропитание на борту надо резервировать, особенно для внутренней связи. Чтоб не пришлось командиру передавать свои команды через НКВД. — Выход из разговора, как и вход, по заветам Штирлица никто не отменял. Это была последняя капля для грозно поднявшейся дежурной… Москва, Кремль, кабинет Сталина. 19 мая 1935 г. 16:45. Киров. Выглянувшее из-за тучи солнце проникло сквозь чисто вымытые стёкла окна и заиграло всеми цветами радуги в хрустальной пепельнице (подарке рабочих Гусь- Хрустального к пятидесятилетию) на столе хозяина кабинета, занятого поднятием шторы. Молотов, сидевший на своём обычном месте справа за столом заседаний, дочитывал последнюю страницу документа с размашистой подписью наркома Ягоды. Тщательно выбритый Клим Ворошилов, благоухающий одеколоном по левую руку от Председателя СНК, заворожённо следит за игрой света на потолке и стенах кабинета. Сидящий справа от меня Серго Орджоникидзе презрительно отшвыривает листки. «Похоже на отписку, а не на серьёзное расследование. Хитрый лис, этот Ягода… Какая-то мешанина кляуз, сплетен, злоупотреблений, кумовства и морального разложения. Пустил по этому пахучему следу простоватого Ежова, а тот и выкосил всех начисто. А что, формально всё правильно, пресечён опаснейший заговор: Енукидзе и Петерсон отстранены, библиотекарши арестованы, а по сути- издевательство». — Ну, что скажете? — Сталин заканчивает возится со шнуром от шторы и возвращается к письменному столу. — Cui prodest (кому выгодно), — Молотов отрывается от чтения. — Ягоде не нравится когда некоторые сотрудники НКВД ему фактически не подчиняются. Петерсон вёл себя слишком независимо, какому начальнику понравится? — Возможно и это тоже, — добавляю я. — или просто выгораживает себя, обливая Авеля грязью. В конце-то концов без утверждения НКВД ни одного человека на работу в Кремль не брали, значит сам Ягода кругом виноват. — Коба, это что- статья из бульварного журнала? — взрывается Серго, чувствуя мою поддержку. — Так любого можно опорочить. Ворошилов с удивлением смотрит на лежащий перед ним экземпляр доклада. Сталин чиркает спичкой, прикуривает папиросу и делает глубокую затяжку. — Решать что делать с Авелем будет пленум ЦК, — продолжил он после минутной паузы. — мы же здесь не затем собрались. Допустим, я хотел бы свергнуть существующую власть в Москве, тогда бы мне без поддержки войск московского гарнизона не обойтись. Предлагаю на всякий случай сменить всю головку Московского Военного Округа, засиделись они на одном месте: шестой год как пошёл. — Давно пора, — оживляется Ворошилов. — а кем? — Семён Михайлович теперь у нас «академик», — Сталин встаёт и начинает свою обычную прогулку по кабинету. — вот пусть и готовит войска по новому, а бывшего командующего, товарища Корка, назначим начальником академии имени Фрунзе. «Убирает на всякий случай с командной должности… и правильно, кто их там разберёт… а Ворошилов-то как рад». — Товарищ Сталин, — вступаю в разговор. — сегодня на вокзале по приезде из Минска мне доложили, что вчера на Центральном аэродроме была авария при передаче армейцам агит-самолёта «Максим Горький». Пострадали пятнадцать человек, один из них лётчик ЦАГИ сегодня утром умер. Среди пассажиров на борту находился Алексей Чаганов. — Успел нажаловаться? — Раздражённо бросает Орджоникидзе. — Пожаловаться ему, допустим, было затруднительно, — стараюсь не устраивать свару среди своих. — так как он только недавно в сознание пришёл. Сталин останавливается и тяжелым взглядом смотрит на него. Серго не выдерживает и начинает рассказывать, изредко оглядываясь на меня. «Как-то подозрительно всё это… кругом виноват умерший Благин… оказывается разбит один самолёт, а у другого сгорели два двигателя». Сталин поднимает трубку внутреннего телефона: «Сначала Ягоду, затем Стецкого (зав. отделом пропаганды и агитации ЦК) и Мехлиса (главред „Правды“)». «Понятно, сначала проверка фактов, затем борьба за умы и сердца людей… какой контраст с Серго, у того борьба за честь мундира и всё»… — Давай вместе поедем в больницу после заседания. — Примирительно толкаю Серго в бок…