— Товарищи и друзья, пионерки и пионеры, гости, присутствующие здесь в день десятилетия нашего славного Артека! — Начальник лагеря обводит взором большую, утоптанную сотнями ребячьих ног спортивную плошадку, на которой ровными рядами замерли дети. Мы стоим на небольшом пятачке наверху зрительной трибуны, сложенной из грубо отёсанных каменных блоков, возвышаясь над костровой на добрые пять метров. Высота позволяет нам заглянуть поверх молодых кипарисов, окаймляющих площадку со стороны моря, совершенно неподвижного сейчас, серо-голубого с темными синими пятнами, отраженных в нем облаков. Трибуна заполнена представителями местной власти и отдыхающими из санаториев Гурзуфа. Мы- это Молотов, в белой полотняной косоворотке навыпуск, расшитой по подолу и вороту цветным узором и подпоясанной узким кожаным кавказским ремешком, в свободных светлых штанах и кепке, популярного в моём детстве фасона. Справа от него, в ослепительно белой шёлковой рубашке с короткими рукавами весь какой-то иностранный, Георгий Алиханов, похожий на молодого Алена Делона, отец Лусик (по случайному совпадению в то же время отдыхавший в Суук-Су, санатории Коминтерна, чьи мраморные колонны можно было при желании разглядеть с моего места) и сама будущая «правозащитница» в морской форме Нижнего лагеря с пионерским галстуком, закрепленным на груди медным зажимом «Будь готов», гордо держащая за руку Предсовнаркома и лучащаяся счастьем. Слева от Молотова, чуть поодаль и сзади, мы с Ольгой Мишаковой, какой-то потерянной с потухшим взором. — …ЦК ВЛКСМ прислал нам свои поздравления, — начальник лагеря вопросительно смотрит на нас, Мишакова просительно на меня. — товарищ Чаганов, прошу. «Да мне не трудно, если уж назвался груздем, то без публичных выступлений не обойтись». С выражением, делая паузы в местах, вызвавших реакцию слушающих и сорвав бурные аплодисменты в конце, зачитываю пафосное послание Цекамола и под одобрительными взглядами возвращаюсь на место. За мной выступил Алиханов, иногда путая женский и мужской род, а также падежи, отец не похожей на него дочери отметил большой вклад Коминтерна в создание Артека. Закончил официальную часть сам Молотов. Чуть заикаясь, но душевно и просто он рассказал немного о своей юности и сравнил её с той, что выпала нынешним пионерам. Подчеркнул, что в Артеке отдыхают только лучшие ребята, отличившиеся в учебе, труде, а некоторые и в борьбе с расхитителями и кулаками. «Хм, интересно, а чем же таким отличилась будущая „диссидентша“»? — Пионеры, к борьбе за дело рабочего класса будьте готовы! — Всегда… — доносится до меня «старушачий» голос. — Всегда готовы! — заглушает его ответный пионерский клич. Стайка артековцев с пионерскими галстуками в руках появляется перед нами и разбегается по пятачку, выбрая своих «жертв». Нас будут посвящать в почётные пионеры. Перед главным посвящаемым уже стоит Елена Боннер. Ко мне тоже подскочила девчушка с галстуком, на последних метрах опередившая явно расстроившегося мальчишку. — Постой, а я тебя знаю, — осеняет меня. — ты снималась в фильме «Дочь партизана». Правда? — Правда, — вспыхивает белозубой улыбкой артистка. — я- Гуля Королёва. «Вот тебе и феноменальная память… не соотнёс фильм, на который ходил с ребятами из ОКБ и зачитанную до дыр книгу из моего детства о Гуле Королёвой, юной артистке и спортсменке, которая воевала под Сталинградом. Она была санинструктором, лично вынесла с поля боя пятьдесят раненых, а в своём последнем бою подняла в атаку залёгших под огнём бойцов. Хорошо воспитывала страна своё подрастающее поколение, оттого и было кому её защитить в трудную минуту. А мы»… — Счастья тебе, артистка! — Отвожу взгляд в сторону, пытаясь скрыть свои чувства. Рассаживаемся на выделенные нам места и начинается концерт. Под звуки баяна одно выступление сменяется другим: песни, народные танцы, акробатика, физкультурные номера. В конце звучит шуточная артековская песня: «У Артека на носу Приютилась Суук-Су». Молотов поднимается со своего места и под бурные овации сообщает, что правительство передаёт санаторий Суук-Су Артеку. «Вместо пяти сотен отдыхающих будет две с половиной тысячи. Что это так лицо вытянулось у Алиханова? Не нравится? Можно понять, шесть гостиниц и сорок гектаров парка. До революции это был лучший курорт в Крыму: казино, почта, телеграф, роспись интерьеров была выполнена Суриковым. Дочка встревоженно смотрит на ра сстроившегося папу. Яблоко от яблони… Так и проживёт свою жизнь с фигой: сначала в кармане, затем- напоказ». Ровно стучит мотор артековской шаланды, развозящей почётных пионеров, то есть нас с инструктором Цекамола, по домам. Абсолютный штиль, солнце склонилось к горизонту до уровня «Ласточкиного гнезда» и светит нам прямо в глаза. Мои, впрочем, защищены продукцией кооператива «Носорог», которая сегодня получила на моём лице отличную рекламу даже и в общесоюзном масштабе (фотокорреспондент «Комсомольской правды» постоянно держал нас под прицелом своей камеры). Радостно-возбуждённая от окончания своего прессинга двумя парами чёрных глаз, Мишакова, повернувшись спиной к солнцу, рассказывает невозмутимому пожилому, плохо понимающему по-русски, греку-рулевому как её ценят в ЦК и как любят товарищи. «А любовь-то у многих товарищей к стране была „с интересом“! Наверняка, этот щёголь из Коминтерна, бросившийся за Молотовым после окончания концерта, не о мировой революции хотел поговорить. Круто им Сталин стал перекрывать кислород, невзирая на „дооктябрьский стаж“. Как тут не броситься на защиту нажитого непосильной борьбой? Правда, недооценили силы и ума вождя, а потому проиграли. Те же, тридцатилетние (как Мишакова, например), что пришли им на смену, счастливые, но напуганные судьбой предшественников, в открытую борьбу больше не вступали. Пришли к власти демократическим путём- голосованием и эта секта, подхватив эстафету ненависти к Сталину, пронесла её через „застой“, „ускорение“ и развал в двадцать первый век. Как не дать этим партократам узурпировать власть в стране? Как не позволить им стать выше закона? Даже Сталин не смог, точнее не успел, завершить реформу партии, начатую на девятнадцатом съезде. Почему он не провёл её в 39-ом на восемнадцатом? Скорее всего, не хотел ломать перед войной ещё один каркас (кроме силовиков, преставительной и исполнительной властей), связывающий республики в единое целое, а после не успел, разбитый инсультами или инфарктами. Интересно, что думает Киров по этому поводу? Как вызвать его на откровенность? Не знаю». Шаланда мягко причаливает к деревянному пирсу напротив гостиницы «Мариино». Рулевой хватается правой рукой за столб, а левой помогает инструкторше выбраться на помост. — Зайдёшь ко мне? — голос Мишаковой дрогнул. «Ну правильно, я сейчас всё брошу и»… — Канешно, зайду, — живо откликается грек, не произнёсший до этого ни слова. — дарагой, падажди меня. Пастой, куда… Каблучки инструкторши звонко застучали по дощечкам причала быстро удаляясь. Глава 14 Крым, Царская тропа, недалеко от Ливадии. 15 июля 1935 года, 11:00. «Зря я увязался за этими „лыжниками“… У-у-ф… Сил больше нет». Четвёрка участников лыжного перехода Байкал- Мурманск тоже отдыхает в санатории?4, причём в одной комнате со мной. Хорошая такая комната, просторная на восемь человек. На восемь здоровых молодых парней, приехавших поправлять процентное соотношение крови с молоком в организме. Шестым оказался мой знакомый секретарь Ягоды Яков Черток и ещё двое оперативников из Калмыкии, держащихся особняком. Это соотношение исправлялось почти исключительно крымским домашним вином, несмотря на официальный сухой закон в нашем санаторно-курортном учреждении. Впрочем, на наших спортсменах употребление вина никак не отражалось, даже их обычная немногословность никуда не девалась, может быть, немного повышался и без того прекрасный аппетит. На мне гомеопатические дозы также не сказывались, а вот Яша, не умевший пить, по утрам страдал сильно, как, например, сегодня, что не смог выйти с нами, хотя до этого не отставал от меня ни на шаг, на пробежку. Вчера, продегустировав по стаканчику виноградного напитка на расположенном неподалёку рынке, мы с Яшей прогуливались по уже воспетому пока в стихах парку Чаир, примыкавшему к нашему санаторию, и притягивающему к себе отдыхающих из всех окрестных здравниц и съёмных квартир. — Алексей, здравствуйте, — послышалось справ. — вы тоже здесь отдыхаете? — Добрый вечер, Абрам Федорович, — вопросительно гляжу на спутницу Иоффе (лет тридцати, невысокая, круглолицая со спортивной фигурой в коротком теннисном платье), — да, в соседнем санатории. Это- мой товарищ, Яков Черток. — Моя супруга, Анна Васильевна. — С нескрываемой гордостью представляет он свою молодую жену. — Очень приятно, Алексей Чаганов. — Неожиданно сильное для женщины рукопожатие мозолистой руки в ответ. — Вы один, без жены отдыхаете? — Какой жены? — Вырывается у нас с Яшей одновременно. — Нины Камневой, видели фотографию в «Смене»? Все об этом говорят. — Недоумённо отвечает Анна Васильевна и вопросительно смотрит на меня. — Лёша, теперь, после этой фотографии, — хохмит Черток. — как честный человек, ты просто обязан жениться. Весело хохочем втроём, женщины, похоже, над таким серьёзным предметом, как замужество и женитьба, не смеются. «Уже стал героем слухов, ещё немного и начнут анекдоты сочинять: возвращается Чаганов из Америки»… — Так вы не женаты? — Бьёт в одну точку жена академика. — Совершенно не женат и не был никогда, — говорю это без тени улыбки и затем обращаясь к Иоффе. — А вы как отдыхаете? — Абрам Фёдорович качается в гамаке, — безуспешно пытается разглядеть выражение моих глаз за чёрными стёклами очков Анна Васильевна. — а мы с Игорем Васильевичем играем в теннис. Мода на чёрные очки, после нескольких моих появлений в них в этом парке, распространяется по южному побережью Крыма как лесной пожар. Этот стильный аксессуар создаёт у некоторых его обладателей иллюзию неузнаваемости, как, например, у «Алена Делона» из Коминтерна, который, не здороваясь, прошёл мимо под ручку с юной особой несколько старшей Лусик. — Не только, а прогулки в лесу ты, Ася, забыла? — Академик добродушно улыбается с любовью глядя на молодую жену. — Аромат в можжевеловой роще, что у царской тропы, божественный. — Это ж он об этом тебе и рассказывал… — оставляет она последнее слово за собой. «Игорь Васильевич? Курчатов? Очень кстати»… Раскланиваемся с четой Иоффе и заходим в летнее кафе неподалёку от входа в парк. Восторженно улыбающаяся официантка принимает наш заказ: мороженое и по бокалу портвейна. — Люблю я с тобой отдыхать, — Черток одним глотком опустошает половину бокала. — всё вне очереди и вино, и девушки. «Полегче с вином, приятель, тебе ещё оперу писать. Блин, сглазил»… Сидевшие за соседним столиком две молодые брюнетки лет тридцати (везёт мне на тридцатилетних!) в красивых белых лёгких платьях с одинаковыми завивками коротких волос, захватив свою бутылку вина, бесцеремонно усаживаются на два свободных стула нашего. — Женя, — затягивается длинной сигаретой в коротком мундштуке главная подруга, картинно откидываясь на спинку своего стула. — Зинка, налей вина. «Неслабо обе уже набрались». Ничуть не обидевшаяся на Зинку, младшая подруга принялась сосредоточенно наливать вино. Яша, обрадованный столь быстрым подтверждением своих слов, галантно отбирает бутылку у Зинки. — Позвольте представиться, девушки, — расправляет он свои покатые плечи. — Яков, а это- мой друг Алексей. — Хорош, — карие глаза Жени в упор уставились на меня. — а жена где? «Нет, ну мне это нравиться, ведь ничего не сделал, просто сфотографировался»… — Нет, он не женат. — Бросает Яша уже переключившийся на младшую подругу. — Все мы на курорте… — начинает Женя с ухмылкой своим низким с лёгкой хрипотцой голосом и осекается. — Кем работаете? — Стараюсь перевести разговор на другую тему, отстраняясь от табачного дыма и налегая на начавшее таять мороженое в стеклянной вазочке. — В журнале «СССР на стройке». — Отвечает Зинка. Обе подруги смотрят только на меня к вящему неудовольствию Чертока. — Отлично, — встревает он. — там и поместишь своё объявление крупными буквами на первой странице: «Я не женат». Вы же, девушки, поможете одинокому юноше? «Язык без костей».