Её взгляд стал рыскать по сторонам. «Понятно…, не может оставить пост и не может найти замену, чтобы лично нас сопроводить». — Так мы пойдём, Катенька, проведать сестричку? — её присутстствие мне там точно было не нужно. — Да, конечно, — упавшим голосом начала девушка и вдруг повеселевшим продолжила. — Распишитесь вот здесь в журнале. «Ну как ей можно отказать, быстро чиркаю пару слов и мы понеслись по длинному коридору, ведущему во внутренний дворик». По расчищенным дорожкам маленького заснеженного садика, зажатого между главным корпусом больницы и флигелем, неспеша двигались несколько кресел на колесах ведомых сиделками, к одной из них и зашагал Василий. — Ну что, тёть Нюр, как дела? — с надеждой спросил он. — Как сажа бела, — развеяла его надежды старушка. «Смотрящие в одну точку потухшие глаза, потёк густой слюны из краешка полуоткрытого рта, клок рыжих волос, выбивавшийся из-под платка- бледная тень той веселой жизнерадостной девушки, которую я встретил месяц назад. Видимо у Оли ничего не вышло, не хватило времени»… Тетя Нюра тяжело вздохнула и вопросительно посмотрела на меня. — Я- Алексей, друг Василия. — Ком инея налип на её шаль. — Пошли бы вы погрелись, чаю выпили, а мы тут с Васей походим, поговорим с Любой. Идея была воспринята старушкой на ура и она без лишних слов косолапо зашкандыбала к зданию. — Так времени мало, — я начал жестким голосом отдавать команды. — Становись за креслом, закрой меня со стороны корпуса. Василий быстро, не возражая как всегда, выполнил команду. Я зашел справа опустился на колени, двумя кистями рук с растопыренными пальцами осторожно приподнял любину голову и, проверив положение всех своих пальцев, несильно надавил ими на голову Любы. Глаза друга наполнились ужасом. — Один китаец научил в Ташкенте- восточная медицина. — Не стал я вдаваться в подробности, оглядываясь по сторонам и считая про себя: «и пять, и шесть». «Это было нашим с Олей последним средством, подстраховкой на случай если не сработает таймер. Мой не сработал, похоже, из-за контузии. В конечном же счете, завершив свой план, который был только отложен на время, я тоже сделаю перезагрузку. Вглядываюсь в любины глаза: „и пятьдесят девять, и шестьдесят“.» Опускаю руки и поднимаюсь с колен. «Неужели, всё? Ничего не вышло»? — Лёша? Где мы? — любины слова, не олины. Василий начал оседать на снег, я хватаю его за воротник. Скашиваю глаз налево и в трех метрах от себя вижу пожилую сиделку, позабывшую своего вертлявого подопечного, переводящую иступленный взор с Любы на меня и мелко крестящуюся. «Бл…, ну теперь я- чекист- орденоносец, лечащий наложением рук»… Впрочем, несознательную гражданку в следующую минуту оттерли от меня три, неведомо откуда взявшиеся, санитарки внушительных размеров и, светясь от счастья, стали поздравлять меня с орденом, желать здоровья, время от времени проверяя содержимое карманов своих халатов ища в них что-то. «Бывает, видно мобильники забыли дома. Ну тогда обойдемся без сэлфи». Всеобщее ликование длилось недолго, появившаяся старшая медсестра быстро и решительно отправила больных в палаты, а посетителей на выход. — Никому ни слова, что видел, — суровым голосом отвечаю на немой васин вопрос. — Мне может сильно влететь, если начальство узнает. Говори, если будут спрашивать, что не было ничего такого. Просто стояли, просто смотрели… Василий молча кивает головой, а его губы расплываются в улыбке… — Я бы чего-нибудь съел, — тоже настраиваюсь на позитивную волну. — У нас сейчас в больнице макароны дают. — Я ж тебе получку принес! — Хлопает себя по лбу друг и лезет в карман. — Двести пятьдесят рублей! Зайди завтра в кассу распишись. А я сейчас на «Светлану» в отдел кадров… Ленинград, Проспект Красных Зорь, 31 декабря 1934 г. 16:30 «А большой палец в правом сапоге начал неметь… примораживает… ничего, вон уже показалась темная на фоне серого неба громадина- наше общежитие. Наше общежитие- в одном из лучших зданий во всём городе! Хотя, все правильно- не при капитализме живем. Не хочу назад. Нет, не то. Я нужен здесь. Стоп! Это значит молодого, здорового парня в канаву, потому что старому хрену снова понравилось флиртовать с молодыми медсестрами? Не хорошо… Давай-ка, друг, передавай скорее знания и у.ё. Вологдин с Бергом как потенциальные получатели информации, правда, отпадают. Ну, какое может быть доверие между мной и ними после моей фотографии в газете и их допросов в НКВД? Ничего, найдем других»… — Серёжа? — от стены отделилась маленькая худенькая тень. — Оля? — ответил я оглядываясь. Вокруг никого. — Так и не придумали условного слова, — Оля подошла обняла меня и, почему то, заплакала. — хвоста нет. У тебя есть хлеб? — Нет. Пошли в общагу, в коммуне через два часа ужин, — начал я, но поняв что сморозил глупость, продолжил. — здесь, недалеко, фабрика-кухня, пошли на трамвай. — Я знаю, быстрее пешком через ботанический сад и по Гренадёрскому мосту- Оля взяла меня под руку и решительно свернула на Песочную улицу. — Видела тебя сегодня… во второй больнице. Молодец… Два дня пыталась попасть вовнутрь…. но очень грамотная и дисциплинированная… охрана у них. — Голос Оли стал заметно прерываться. — Позже, позже поговорим… — подхватываю её под локоток. Ленинград, улица Карла Маркса 45, Выборгская фабрика-кухня. 31 декабря 1934 г. 17:00 Через парк и молочный павильон попадаем в столовый зал. Оля сразу находит укромное местечко в углу и садится спиной к залу. Я спешу к раздаче. После пяти, когда заканчивается отгрузка ужина на предприятия и до закрытия кухни в шесть, есть час, когда свободно реализуются остатки. Не дешево, конечно, но иногда оголодавшие студенты могут себе это позволить. Сегодня всего осталось необычайно много, поэтому быстро хватаю поднос и беру два рассольника, две перловые каши с мясной подливкой и два компота. Хлеб закончился. Плачу три рубля и спешу к Оле. Хватаем ложки и всё отступает на второй план… — Ну, с наступающим. — Поднимаю стакан с компотом. — С наступающим. — Эхом вторит Оля и начинает рассказывать свою историю без особых подробностей, но и не упуская ни одной важной детали. Выходя из кинотеатра в толпе, Оля услышала, что произошло на их сеансе: обрыв плёнки, крик, шум, включение света. Рассказывающая женщина обратила внимание на молодую девушку с остановившемся взглядом, сидящую в странной застывшей позе. Попыталась её растолкать, не получилось. Крикнула контролёров и девушку вынесли в фойе. Сеанс продолжился. Уже на площади Оля заметила карету скорой помощи и двух санитаров с носилками заходящих в кинотеатр. В этот момент к ней подошёл верзила, грубо схватил за руку и потащил в подворотню соседнего дома. Кричал, что её послали «зарачить бобра или биксу» а она «шухер» устроила и если б она не была «марухой» Креста, он бы замочил её прямо здесь. Но всё-таки сдержался, даже не ударил, видно, Крест был в авторитете. В это время в подворотне ворвался наряд милиции, вызванный администрацией кинотеатра на происшествие. Верзила сбежал, а её задержали. Милиционерам она оказалась хорошо знакомой Манькой-наводчицей и её, без разговоров, кинули в камеру. У Оли появилось время собраться с мыслями и покопаться в памяти Мани, впрочем, радости эти копания принесли не много. Пятнадцатилетняя девочка была из ранних: три судимости, две отсидки в колонии для малолетних под Харьковом и убийство два года назад (не раскрытое, без свидетелей). Черная душа. После этого сбежала в Питер и прибилась к шайке Креста, которая промышляла кражами, грабежами и разбоями, не останавливаясь перед убийствами. Наутро, когда её вызвали на допрос, по суете в коридорах и обрывкам разговоров, поняла, что в Ленинграде вводится усиленный режим службы, прибывает полк НКВД на усиление. Все урки залягут на дно, вот это дно бы и почистить. Сразу же заявила, что хочет сделать чистосердечное признание и рассказала о наиболее крупных преступлениях, его участниках, малинах и притонах, а также сбытчиках награбленного. Вышло всего человек сорок, большинсво из которых было взято с поличным, а на Креста, не было ничего кроме её слов. Взяли его на улице без оружия. Пришлось Оле основательно, под микроскопом, перетряхнуть каждый уголок маниной памяти и нашла она в ней бахвальство Креста о том, что он лично пристрелил из своего нагана одного «бобра», бывшего нэпмана. Где находится тайник, следствие выяснило самостоятельно, расколов одного из подручных Креста. В ту же ночь одна из сокамерниц бросилась на Олю с заточкой и только благодаря своей «бессоннице» удалось отразить удар и обезоружить нападавшую. В тот же день Олю перевели на «шпалерку» в одиночную камеру, где она и находилась до 28 декабря, когда утром следователь зачитал постановление Прокурора СССР об её помиловании. «А назад-то ей теперь пути нет: ведь если вернуть Маньке сознание, она, как ни в чем не бывало, попрётся к своим блатным… Застряла, похоже Оля здесь надолго. Отсюда следует, что пока я тут, надо приложить максимум усилий, чтобы её легализовать. Неудачная, однако, стартовая позиция- бывшая уголовница»… — Я вот что подумала, — продолжила она, невесело улыбаясь. — Надо мне менять имидж, а заодно документы, ну и род занятий, конечно… «Синхронно мысли заработали»… — Сестра у меня была на два года старше. Маленькой умерла от тифа когда они с матерью в восемнадцатом бежали от белых. — Оля начала машинально накручивать локон волос на палец. «Точно как „моя“ Оля! Это что, выходит и привычки передались? Так…, надо поакуратнее со спиртным здесь»… — Мне надо ехать в Пермь на Урал, брать выписку, получать паспорт. Нужны деньги, рублей двести. «Тут, я смотрю уже и план готов, узнаю олину хватку». — Эй, молодёжь, тут вам, чай, не ресторан, — весело засмеялась своей шутке пожилая подавальщица. Ленинград, Проспект Красных Зорь 67, Общежитие-коммуна ЛЭТИ. Позднее этим вечером. — Девчонки, надо приютить на одну дочь Нюсю. Наш человек. Из моего детдома. — С трудом удалось вклиниться в многоголосый хор наших коммунаров, когда первый восторг от моего триумфального появления дома стал спадать. — Конечно, приютим, — закричали вместе несколько девчат. — Любина кровать свободна. Женское меньшинство коммуны с энтузиазмом подхватило Олю и повлекло на свою половину. — И это, Фима, — обращаюсь к казначею коммуны. — прошу выделить Нюсе денег на дорогу, её обокрали в поезде. А, кстати, вот- получай, моя зарплата.