– Сомневаюсь. Я мужиков хорошо знаю. Ничего ты не расскажешь, все станешь держать в себе. Ты не хочешь, чтобы твое грязное ремесло замарало твою жену. И на твой вопрос я не отвечу. Тебя это расстраивает? Ван положил руку на плечо товарища: – Пошли! Вик тоже поднялся с места, но не сдался: – Вы – полная противоположность Леруа. И внешностью, и вкусами, и финансовым положением. Здесь все мрачно и темно, там – повсюду свет. Она – день, а вы – ночь. – Джекил и Хайд, так? – Нет. Хайд и Хайд. Жюльетта прикрыла глаза: – Неплохо, малыш. Ты что, мозговой центр в вашем дуэте? А ну, валите отсюда оба! А Вик продолжил: – И сблизить вас могло только ваше сексуальное родство. Когда вас спросили, была ли Аннабель склонна к садомазохизму, вы спрятали левую руку, зажав ее в коленях. Может, тут и темно, но ваш протез предплечья заметен так же явно, как у собаки пятая нога. Ты тоже видел, Мо? – Видел… – В спальне у вашей подружки нашли костыли. Это вам ни о чем не говорит? – Абсолютно. – На костылях остались отпечатки пальцев. Я знаю, что там найдут и ваши. Предпочитаете уладить этот вопрос в участке перед односторонним зеркалом?[14] Ван ничего не понял в истории с костылями. Жюльетта ведь тоже не хромала. – Да отстаньте вы от меня! – не выдержала она. – Да, я пользовалась этими костылями. Как и все остальные. И что с того? Будете жаловаться на рукоприкладство? – Мадемуазель Леруа страдала акротомофилией?[15] – Чем?! Это выкрикнула не Жюльетта, а Ван. Посмотрев на девушку, Вик догадался, что она поняла. Она быстро отошла в тень и спряталась в глубине гостиной, как летучая мышь прячется в глубине пещеры. – А ты проницательный. Нет, ты и в самом деле проницательный, проныра ты этакий. И часто ты наблюдаешь за руками? – Руки – продолжение эмоций. Так страдала или нет? – Страдала… Жюльетта налила себе еще порцию текилы. Видимо, так она хотела подчеркнуть свою скорбь. – И не такой уж и зеленый, если подумать. – Эй, мне кто-нибудь объяснит, что это такое? – завелся Мо Ван. – Эта ваша акрото… – Может, мадемуазель Понселе нам объяснит… – отозвался Вик. Жюльетта поставила стакан на стол и включила галогенную лампу на малый режим. И глаза ее оказались не черными, а темно-синими, почти красивыми. – Слушай, скажи честно, откуда ты все это знаешь? У тебя есть жена, может, есть ребенок. Ты ведь еще только начинаешь, еще молоко на губах не обсохло. Азиат и тот не знает. А ты-то откуда? Теперь Ван не отрываясь смотрел на искусственную руку с растопыренными, как свечки, пальцами. – Ну? – повторила она. – Мы застеснялись? Вик не решался взглянуть на коллегу: – Я… я занимался исследованием наследственных болезней. И постепенно на это набрел. – Набрел он… И ты думаешь, я клюнула? Я знаю, когда мужик врет. – Хотите верьте, хотите нет, но это правда. Жюльетта была почти одного с ним роста: около метра восьмидесяти. Она ненадолго отвернулась, и полицейские услышали щелчок. Потом положила на стол массивный предмет: литой резиновый протез предплечья. Тяжело ступая, Жюльетта подошла к Вику и задрала рукав своей хламиды. Под ним оказалась гладкая, как лысый череп, культя. – Знаете, для чего были нужны костыли? Анна хотела, чтобы я хромала и опиралась на них, перед тем как лечь с ней в постель. Ей нравились врожденные хвори, всякие уродства, вроде шестипалых ног или искривленных больших пальцев. Она сама была путаной, но платила таким увечным, как я, за возможность трахаться с ними. Ей нравилось спать с такими вот несчастными уродами, со случайными ошибками природы. С теми, кого жизнь не баловала. Она подошла ближе, и Вик услышал ее тяжелое дыхание. – Так кто же хуже? Такие, как я, что выражают свои сексуальные наклонности манерой себя вести, манерой одеваться, как бы предупреждая: «осторожно, вы ступаете на опасную территорию», или суккубы[16], которые, как она, прячутся за шикарной внешностью? Поверьте мне, такие женщины ходят по грани сумрака. Видимо, на этот раз она зашла слишком далеко. Она выдержала паузу и продолжила, поглубже забившись в кресло: – Ты меня спросил, как я ее оценила бы… Ну, ты бы ей, конечно, влепил пару, ведь Анна любила делать больно. По-свински больно. А я это обожала. Как оценила бы? Ну, не знаю… Может, дала бы восемьдесят из ста. Выведенный из себя, Ван схватил Жюльетту за руку: – Поехали в участок. Там все и расскажете: с кем она встречалась, где, когда и как. – Вы что, издеваетесь? Она попыталась вырваться, но сыщик держал ее крепко. – А что, похоже? Можно все уладить, не делая шума. Поговорить с ответственными персонами у меня в отделении. Иначе придется вызывать конную полицию. Жюльетта пожала плечами: – Да в конце концов, мне плевать. Вот только вечером я занята. У меня съемка. – Очередная «Золотая пальмовая ветвь»?[17] 7 Четверг, 3 мая, 23:26 Сон второй: Дорога в Со Посмотрев на себя в зеркало заднего вида, Стефан снова увидел на лице три глубокие царапины, которые доходили до самого подбородка. Пальцы у него дрожали. Наверное, ничто сейчас не могло бы унять эту нервную дрожь. Он до предела утопил в пол педаль акселератора и включил радио на полную мощность. Под аккомпанемент дикой мешанины звуков взгляд его упал на желтый билет, лежавший на приборной панели. Он взял билет в руку: музей Дюпюитрена[18]. – Дюпюитрен… Дюпюитрен… Дюпюитрен… В приступе внезапного гнева он выпустил руль из рук и в клочья порвал билет. В лобовое стекло светила полная луна, истаявшая до полной прозрачности. Солнце уже окрашивало золотом горизонт. Стефан посмотрел на оба светила и загрустил и вдруг разрыдался. Потом он глубоко вздохнул и крепко потер руками бритую голову. Глаза были мокры от слез, он достал носовой платок, который лежал вместе с машинкой для волос, латексной маской и запачканной кровью одеждой. Платочек был розовый, с вышитым мишкой. Детский платочек. По радио журналистка зачитывала новости. «…Невероятное стечение обстоятельств, в результате которого в руках вот этого человека оказался выигрышный билет лото. Давайте послушаем его…» Стефан прислушался. «…Я никогда не езжу через Мери, но в этот раз мне нужно было в Понтуаз. И тут моя колымага бац! – и заглохла. Вот невезуха! Я же работаю по воскресеньям, а в выходные, даже когда очень нужно, помощи ждать неоткуда. Ну, расстроился, конечно, еще один скверный денек на мою голову… Что было делать? Пошел в табачный киоск, мобильника-то у меня нет. И что я вижу? Из киоска вылетает какой-то тип, причем билет лото он купил, а взять забыл. Ну, я его сразу и забрал, ведь он уже оплачен. Знаете, я не верю во всякие там совпадения, в шанс, в удачу и прочую ерунду. Ну, в общем, сам не знаю… Я себе говорю: никогда же не угадаешь… И потом, сегодня тираж, я пошел к приятелю, телефон у меня разбился. И представляете? Номера! 4-5-19-20-9-14, так я же… черт, я, наверное, брежу. Правда, я не единственный угадал, был еще один парень, кажется из Парижа. Ну, с моим количеством угаданных номеров ему тягаться не выходило. Может, это и свинство так говорить, но спасибо тому типу, что забыл билет. Моя развалюха заглохла именно тогда, когда он покупал билет, и я думаю, это был знак судьбы. Если ты меня сейчас слышишь, парень…» Стефан оторвал пальцы от руля и пошарил по приборной панели «форда». После указателя «Со» он свернул направо и въехал в узкую улочку. Пот и слезы заливали ему глаза, и это доводило его до бешенства. Не отрываясь от руля, он вытащил из бардачка пистолет и положил его рядом с собой. Указательный палец улегся на курок, где было выгравировано: «зиг-зауэр». – Ты не сумасшедший. Нет, никакой ты не сумасшедший.