с собственным ребенком, единственным, непохожим на остальных? Готова ли ты отказаться от этой встречи, отказаться от нее навсегда? У меня вырвался стон — такой низкий и хриплый, что настроение испортилось еще больше. Я убрала тетрадь обратно в ящик и открыла браузер. В закладках у меня были блоги, посвященные лечению бесплодия. Кликая на них по очереди, я стала проверять, нет ли там новых записей. Вот уже несколько месяцев, как чтение подобных блогов вошло у меня в привычку. Я читала все подряд, без какой-либо системы. Некоторые термины я понимала смутно, но в целом втянулась и уже неплохо разбиралась в теме. Подробный рассказ о комплексном обследовании и о том, насколько это болезненно. Общение со свекровью, встреча с мужем в ресторане после похода в больницу. Почему его сестре понадобилось пристать с вопросами насчет ее будущей свадьбы именно сегодня? Многие авторы вставляли в посты умилительные картинки, кто-то каждый день фотографировал небо. Писали о том, как тяжело видеть на улице мам с маленькими детьми. О том, как их задевают чьи-то бессердечные слова. Оставляли отзыв о ресторане тайской кухни, где можно поесть без лишнего стресса, потому что даже в обед посетителей с детьми там почти не бывает. Просмотрев блоги, я вспомнила, что уже дней десять не заглядывала на страничку Нарусэ на Фейсбуке[9][Запрещен на территории РФ.]. Поколебавшись, я решила не заходить туда и сегодня. За окном было еще светло, стрелка часов еще только подбиралась к семи. Переведя компьютер в спящий режим, я пошла на кухню, приготовила себе рис с натто и не торопясь принялась за еду. Настроения работать уже не было, и я решила убить время до сна, растягивая каждое привычное действие насколько возможно. Но чем медленнее и тщательнее я пережевывала рис, тем неохотнее ползло время. К тому же, как я ни старалась, плошки риса с натто все равно хватило всего на несколько минут — впрочем, этого следовало ожидать. Я помыла пустую плошку, и на этом домашние дела закончились. Не зная, чем еще заняться, я легла на кресло-мешок и замерла. Иногда, стоило лечь вот так неподвижно, приходили воспоминания из детства. Место, время и образы менялись, но каждый раз я ощущала, что наблюдаю из настоящего за происходящим в прошлом. Последнее время я часто вспоминала маму и бабушку Коми. В моем возрасте у мамы уже было две дочери — одной четырнадцать, другой пять. Я тогда и подумать не могла, что мне осталось прожить с мамой всего восемь лет, и мама наверняка тоже не предполагала, что ей отведено так мало времени. Если бы мама родила меня лет на десять раньше, может быть, я смогла бы провести с ней больше времени. Но тогда ей пришлось бы родить Макико в четырнадцать. Ничего себе у меня запросы! Я хихикнула. Потом начала прокручивать в голове события дня. Галета. Да, точно, я ела галету. Коричневую, со сливками сверху. Вкус ее я уже не помнила. Или, может быть, его с самого начала не было. Будто наяву я услышала голос Юко: «Я так рада, с ребенком ведь такого не поешь. Когда у тебя маленький ребенок, на столе сплошная лапша, ну или рис с чем-нибудь». Вот оно как, оказывается. Ну не знаю. У меня, конечно, детей нет, но есть такое по своей воле я бы не стала. «Они все — дуры, причем неисправимые», — всплыла в памяти последняя реплика Риэ. Мне вдруг захотелось ей позвонить. Вспоминая ее силуэт, проворно удаляющийся в глубину станции, я увидела по правую руку от нее маленькую девочку. Точно, у Риэ ведь тоже есть ребенок. Тут я вдруг задумалась о своих почках. Ну хоть что-то у меня есть. Правда, чтобы поддержать разговор с бывшими коллегами, почек все равно было недостаточно. Я вздохнула и стала думать о Рёко Сэнгаве. «Как поживает ваш роман?» Не движется. Не знаю, напишу ли я его вообще хоть когда-нибудь. Интересно, что бы она ответила, скажи я ей вот так? И вообще, что значит это «как поживает»? Знаю, я не вправе предъявлять ей претензии: совсем недавно я страдала, что до меня никому нет никакого дела, а теперь, видите ли, опять недовольна. Тоже мне принцесса. Но эта специфическая манера Сэнгавы… Говорит, что прекрасно понимает всю сложность творческого процесса, но при этом я ощущаю явное давление — то в ее вздохе, то в паузе. Стоило об этом вспомнить, как накатило раздражение и брови сами собой недовольно сошлись на переносице. Похоже, я устала. «Ничего еще не сделала, а устала?» — ехидно переспросил мозг. «Тебе не хватает амбиций». Так сказал мой первый редактор. Но что такое амбиции? Какая связь между амбициями, о которых ты говоришь, и мной? Почему я не возразила ему тогда… Слова и чувства боролись за мое внимание, к ним добавлялись все новые. Я устала. Оставьте меня в покое. Исчезните. Успокойся, тут никого нет и не было. Ты вообще всегда одна, можешь не беспокоиться… Я правда устала. Хоть ничего и не делала. В конце концов я переместилась на футон, но сон не шел, и я еще долго, до поздней ночи, лежала с открытыми глазами. 9. В мелкий цветочек — Привет, Нацуко, как жизнь? Кстати, мои поздравления! Звонок от Макико застал меня, когда я, отложив рукопись, которая никак не клеилась, стала разбирать книги. — Поздравления? А что, есть повод? — Кредит на обучение! — радостно воскликнула Макико. — Утром по почте пришло уведомление. Та-дам!.. Похоже, ты полностью его погасила! — Правда, что ли? В этом месяце был последний платеж? — Ага. Прошлый кредит ты уже выплатила, от другой организации, как ее… А, вот оно, то письмо… Точно, от JASSO! А сегодняшний — это от Осакского педагогического общества. Так что теперь оба кредита закрыты. Сейчас я тебе вслух прочту! Макико по ту сторону трубки зашелестела бумажками, а затем торжественно откашлялась и зачитала: — Итак… «Настоящим подтверждается, что академический кредит с вышеуказанным номером был погашен в полном объеме. Благодарим вас за содействие и надеемся на дальнейшее сотрудничество. 2016 год, август. Полная сумма кредита: шестьсот двадцать тысяч иен». Вот так вот! Больше ничего не надо выплачивать! — С ума сойти! — Я пошла с телефоном на кухню налить себе ячменного чаю. — Сколько же лет у меня это заняло… Двадцать? — Ну да, у тебя ведь был и второй такой же кредит. — Да уж. Иногда я на них вообще забивала, а иногда еле получалось выкроить эти несчастные пять тысяч иен в месяц… Ну, все хорошо, что хорошо кончается, — сказала я. — А помнишь их письма с требованиями выплатить долг? Мне до сих пор не верится, что государственная организация может так давить на вчерашних детей! Типа, придут и арестуют мое имущество и так далее… Надеюсь, я больше никогда такое не получу. У меня от этих писем травма на всю жизнь. — Представляю. Но сегодняшнее уведомление выглядит скорее как почетная грамота! Еще и буковки блестящие, как на поздравительных открытках. — Они что, предлагают мне отметить это событие? — фыркнула я. Впрочем, если честно, от новости стало чуть полегче. — Через что вынуждены проходить дети, если они хотят учиться! Я влезла в долги только за старшую школу! А есть такие, кто идет потом в университет… Кстати, Маки, Мидорико вроде тоже в кредит учится? — Да-да, — подтвердила Макико. — Она хоть и получает безвозвратную стипендию, но без академического кредита ей все равно не обойтись. До выпуска еще довольно далеко, но я уже переживаю, что она будет делать дальше, кем будет работать… Пока вижу только, что учиться ей нравится. Мидорико, которой скоро должно было исполниться двадцать, училась на втором курсе университета в Киото. Жить она продолжала с матерью в их квартире в Осаке и каждый день ездила оттуда на занятия. Сорокасемилетняя Макико работала все в том же баре на Сёбаси, что и десять лет назад. Хозяйке бара уже было глубоко за шестьдесят, у нее болели колени, так что она появлялась на работе от силы пару раз в неделю. Если бар кое-как и держался на плаву, то только благодаря Макико. Работы у моей сестры все прибавлялось и прибавлялось: приходилось заниматься собеседованиями с новыми девочками и их обучением, закупать напитки, контролировать выручку… При этом получать она стала не сильно больше, поскольку планка минимальной зарплаты постоянно понижалась. Хоть на деле ей и доверили управление баром, в сущности она оставалась все той же хостес без каких-либо перспектив, да еще и староватой для такой работы. «Интересно, сколько еще лет я смогу развлекать пьяных клиентов?» — вздохнула недавно Макико, жалуясь мне на жизнь после нескольких банок пива. — А как дела в баре? — Да без особых перемен. Но, несмотря на неуверенность в завтрашнем дне, Макико считала, что все не так уж плохо. Мидорико, как-никак, поступила в университет, хоть ей и пришлось повесить на себя кредит, у меня с работой тоже наладилось, а главное, все мы чувствовали себя отлично и на здоровье не жаловались. За это я была по-настоящему благодарна судьбе. Помню, одно время я переживала, что Макико вдруг сильно исхудала, но за последние несколько лет она постепенно поправилась и теперь выглядела как обычная женщина под пятьдесят. Не сравнить с тем летом, когда от нее остались кожа да кости. Глядя на сестру, я поражалась тому, как разительно меняется человеческое тело в течение жизни. А ведь когда-то при виде ее мне делалось страшно: так она сгорит за пару лет… Теперь, когда эти волнения позади, требовать от жизни большего было бы кощунством. — В общем, приходится вкалывать! Я же не хочу стать обузой для Мидорико, когда состарюсь… Нацуко, ты меня слушаешь? — Да, конечно, — привычно откликнулась я. Но Макико молчала. — Нацуко, у тебя все нормально? — наконец спросила она. — Ты какая-то грустная в последнее время… — Что?.. — встрепенулась я. — Неужели я так выгляжу? — Да, ты как будто в отрубе. Может, это от жары? — В отрубе… Маки, так уже никто не говорит! И вообще, у меня все в полном порядке. Работы хватает, жизнь кипит. Все просто очуметь как круто! — «Очуметь» уже тоже не говорят. — Кстати, а как там Мидорико? У нее же сейчас летние каникулы. — Я решила сменить неуютную тему. — Она сейчас в поездке с Харуямой. Отправились на какой-то остров, смотреть картины, скульптуры и так далее. Накопили денег на подработках и поехали. — Я смотрю, они по-прежнему ладят. — Харуяма отличный парень, — с чувством сказала Макико. — Ему в жизни тоже нелегко пришлось, так что они друг друга понимают. Прям лучшие друзья. Пока еще рано об этом думать, но после выпуска они вроде бы собираются съехаться. — Надо же, какая любовь! — засмеялась я. — Надеюсь, у них и дальше все будет хорошо. Закончив разговор, я вернулась в комнату. Кроме меня, здесь никого не было, поэтому не приходилось удивляться, что и небольшие стопки книг, и коробка с распечатками, и кресло-мешок, и вмятины на нем — все осталось на прежних местах. Глазные капли на столе, шторы в пол, коробка, из которой торчит уголок бумажной салфетки. Абсолютно ничего не изменилось. Из моей груди вырвался непроизвольный вздох. Стоял конец августа. Солнце палило с такой силой, будто стремилось израсходовать всю жару, отпущенную на это лето. Одно и то же лето без конца и края, в котором я варилась не первый год. Не в силах сосредоточиться на романе, я разглядывала пятна света на занавесках и вспоминала разговор с сестрой. Мидорико, значит, сейчас путешествует. Остров, где много арт-объектов… Может, Наосима или что-то в этом духе. Харуяму, с которым Мидорико встречалась уже два года, я никогда не видела. Но, судя по тому, что Макико назвала его «отличным парнем», а сами они строят планы жить вместе, за племянницу можно порадоваться. Наверное, сейчас они друг для друга — целый мир, подумала я. Да, выражение подходящее. Дело не в том, что страсть настолько затмила глаза юным влюбленным, что им больше ни до чего нет дела. Скорее это такой период, как бы сказать… когда чувства к партнеру становятся гарантией твоего доверия к миру. Когда вы просто смотрите друг на друга, и мир вокруг наполняется силой и нежностью обещаний, заключенных в ваших взглядах. Когда вы без тени сомнения верите, что всем этим обещаниям суждено сбыться. Как-то мы разговаривали с Мидорико по телефону, и она в самом деле упоминала о своем избраннике с какой-то дружеской теплотой. Голос у нее был звонкий, бодрый и источал такую радость, что я не могла сдержать улыбки. При всей своей миловидности косметикой и модой Мидорико не увлекалась. Она была девушка необычная, что называется, сильная личность, непохожая на сверстниц. Думаю, в том числе и поэтому отношения у них с Харуямой сложились прямые и искренние. Я представила, как они не торопясь шагают вдвоем по какой-нибудь обычной улочке и обсуждают что-то, понятное только им. Вскоре силуэт Мидорико превратился в мой собственный. Когда мне было девятнадцать, потом двадцать один, а потом двадцать три, рядом со мной был Нарусэ. Точно так же шел рядом, внимательно меня слушал. Нас связывала та безраздельная близость, та вера друг в друга, которую не смог бы понять никто, кроме нас двоих, но важнее которой не было ничего на свете. Мы с Нарусэ учились в одном классе в старшей школе. Тогда и начались наши отношения, которые продлились шесть лет — вплоть до третьего года моей жизни в Токио. Я думала, что если когда-нибудь выйду замуж, то только за Нарусэ. Впрочем, мне было не так важно, поженимся мы или нет; в одном я не сомневалась — мы с ним всегда будем вместе. Мы обменялись бессчетным количеством писем, рассказывали друг другу о том, что любим, и о том, чего боимся. В школьные времена мне было обидно до слез, когда подходило время идти в бар мыть посуду и расставаться с Нарусэ. Сколько раз мне в голову приходило, что если бы я выросла в обычной семье, то, наверное, смогла бы после уроков проводить больше времени с любимым… Нарусэ всегда старался меня приободрить — говорил, что мы уже совсем скоро станем взрослыми, что он тоже найдет себе работу и все у нас будет хорошо. Своей любовью к чтению я тоже обязана ему. Он мечтал стать писателем и читал самые разные книги. А я читала то, что писал он, и каждый раз восхищалась его талантом, все больше и больше уверяясь в том, что таким людям, как он, самой природой суждено быть писателями. У нас никогда не кончались темы для разговоров. Мне было неважно, где и что мы делаем, — главное, что мы вместе. Я ни капли не сомневалась в том, что так будет продолжаться всю жизнь. Однако судьба распорядилась иначе. На третьем году своей жизни в Токио я узнала, что Нарусэ спит с другой девушкой. Причем постоянно. Я была в таком шоке, что устроила ему скандал. В ответ на мой вопрос о том, любит ли он ее, Нарусэ помотал головой. Уставившись в пол, он неохотно пробормотал, что это не имеет отношения к любви и никак не влияет на его чувства ко мне, — просто ему очень нужен секс. Я не нашлась что ответить, и между нами повисло молчание. Дело в том, что к тому времени секса у нас с Нарусэ не было уже давно — больше трех лет. Я любила Нарусэ. Мне хотелось быть с ним рядом еще много-много лет, разговаривать обо всем на свете, смотреть на одни и те же пейзажи, жить вместе. Только вот заниматься с ним этим мне не нравилось. Чтобы сделать Нарусэ приятное, я некоторое время пыталась себя превозмочь. Я думала, дело в моей неопытности, в том, что я прилагаю недостаточно усилий. Но привыкнуть я так и не смогла. Физической боли я не ощущала, но каждый раз меня охватывало непонятное, непреодолимое чувство тревоги. Стоило раздеться и лечь в постель, как там, куда падал мой взгляд, например на потолке или в углу комнаты, мне чудились жирные черные спирали, будто намалеванные кем-то в порыве злости. С каждым движением Нарусэ эти отвратительные спирали становились все больше, все ближе ко мне и в конце концов засасывали: было такое чувство, будто некто подкрался сзади и надел мне на голову черный пакет. Время шло, но секс все так же не приносил мне ничего похожего на наслаждение, спокойствие или удовлетворение. Лежа под обнаженным Нарусэ, я чувствовала пронзительное одиночество. Но объяснить это ему я не могла. Я доверяла ему настолько, что могла рассказать что угодно, он был моим лучшим другом, но говорить с ним о сексе у меня почему-то не получалось. Не то чтобы я боялась, что он меня разлюбит. Скорее я была уверена в том, что это мой долг — удовлетворять потребность своего мужчины в сексе. Никто мне такого не говорил, да и сама я эту мысль никогда не формулировала. Просто в какой-то момент я стала принимать это как должное: если мужчина, которого я люблю, хочет секса, значит, я, как женщина, должна ему это обеспечить. Однако задача оказалась невыполнимой. Когда Нарусэ входил в меня, весь мир вокруг будто погружался в темноту. От безысходного отчаяния на глазах выступали слезы. Иногда мне в этот момент по-настоящему хотелось умереть. Наверняка со мной что-то не так, думала я, раз секс с любимым человеком приносит мне такие страдания. Я невзначай поспрашивала подружек, но ни у кого из них таких проблем не было. Они могли заниматься сексом хоть по несколько раз в день, и, судя по всему, с удовольствием. Я плохо понимала, о каком желании и наслаждении они говорят. И сделала вывод: у меня это желание, которое другим женщинам кажется само собой разумеющимся, — желание заняться сексом, ощутить внутри себя плоть мужчины, — отсутствует напрочь. Я понимала то чувство, когда хочется держать человека за руку, быть с ним рядом. Когда мы с Нарусэ говорили друг другу какие-то важные слова, когда проводили время вместе или когда я в очередной раз осознавала, как сильно его люблю, в груди у меня разливалось тепло, которым хотелось поделиться с моим любимым. Но стоило перейти к физиологии, как все мое тело напрягалось и съеживалось. Теплые чувства к любимому мужчине и секс оставались для меня совсем разными вещами, и все мое естество упорно отказывалось их соединять. Я набрала логин и пароль, чтобы войти на Фейсбук, и кликнула на страничку Нарусэ. Я его больше не любила. И не испытывала ни боли, ни сожалений. Я даже не знала, где он и чем занимается, пока он сам не позвонил мне пять лет назад, через пару месяцев после Великого восточно-японского землетрясения. Когда у меня зазвонил телефон и на экране высветилось «Нарусэ», я сначала не поняла, кто это. Нарусэ? Тот самый Нарусэ? Мне вдруг подумалось, что это, наверное, кто-то хочет сообщить мне о его смерти. Сердце екнуло — и в тот же миг мой палец коснулся кнопки ответа на звонок. — Это я, Нарусэ, — раздалось из динамика. — Сколько лет, сколько зим! Как дела? — Нормально… Подожди, Нарусэ, это что, правда ты? — Ну да. Вообще-то я думал, что ты уже сто раз сменила номер, но оказалось, что нет. — А, это… — проговорила я, пытаясь успокоить колотящееся сердце, — да, номер я оставила тот же. — Понятно. Голоса Нарусэ я не слышала с двадцати трех лет, с тех пор, как мы расстались. Он звучал так же чисто и отчетливо, как тогда. Так, будто и не было этих десяти лет разлуки. Будто он позвонил мне, чтобы продолжить разговор, начатый накануне. — А я уж решила, что ты умер. — Если бы я умер, как бы я тебе позвонил? — усмехнулся Нарусэ. — Ну, бывает же, что после смерти человека кто-то просматривает контакты в его мобильнике и всем это сообщает.