— Последняя наша встреча была летом, — заметила я. — И с тех пор никаких сообщений о новых. — Ага, — кивнула Риэ. — Хотя не то чтобы встреч совсем нет. Просто они еще иногда собираются другим составом… Риэ смутилась, я сразу поняла, в чем дело. Видимо, есть еще одна группа, в которой состоят все, кроме меня, поскольку из нашей компании только у меня нет детей. Когда мамочки хотят спокойно поговорить о детях, такие, как я, портят им все удовольствие. Чтобы уйти от неприятного разговора, я снова открыла меню. — Я же тебе вроде говорила? — сказала Риэ. — Что я решила больше на эти встречи не ходить. — Кажется, говорила, на обратном пути. — Да-да. Это пустая трата времени. Жаль, что я раньше не поняла. — А, помню, ты еще сказала, что они все дуры. — Я так сказала? — Ага, я сейчас вспомнила. «Неисправимые дуры» — вот как ты их назвала. — Ну, это правда, — осушая новую кружку пива, заявила Риэ. — Ты же тоже это чувствуешь, разве нет? Они делают вид, что просто болтают по-дружески, а на самом деле каждая вынюхивает, вдруг кто-то живет лучше, чем она. Смотрят на одежду, обувь, сколько зарабатывает твой муж, в какие кружки ты водишь детей… Вроде взрослые, а ведут себя как в провинциальной школе для девочек. — Но они так радостно все это обсуждали… — Конечно, это же их любимое занятие. К тому же они домохозяйки, у них куча времени. Работаю там только я. Причем не строю карьеру, просто подрабатываю! А они надо мной посмеиваются: типа, какая ты молодец, родила ребенка и все равно работаешь, сильная женщина! — Риэ покрутила палочками в воздухе. — Слушай, а почему вы переезжаете? — решилась спросить я. — Ты вроде писала куда… В Эхимэ? — В Вакаяму, — приподняла брови Риэ, глядя на меня. — Впрочем, что Вакаяма, что Эхимэ… Но так уж сложилось, что жить я буду в Вакаяме. Но мне в принципе все равно. — А почему все-таки? — Там живут родители мужа, — сказала Риэ. — У него клиническая депрессия. Работать он больше не может. Так что придется нам переезжать в его родные места. — А что у него за работа? — Да обычная, в офисе. Несколько лет назад появились первые симптомы, и с тех пор все хуже и хуже. Теперь не может ни на поездах ездить, ни даже спать нормально. Вот мы и переехали поближе к его работе, на Мидзонокути, чтобы он мог ездить в офис на велосипеде или ходить пешком. Но он и этого не смог. Типичная картина депрессии. — Риэ отодвинула пустую пиалу на край столика. — Ты первая, кому я об этом рассказываю. Ну, кроме своих. — И вы будете жить вместе с его родителями? — Придется. Они занимаются строительным бизнесом, и он единственный наследник. У нас с самого начала все было непросто. Его мама — это что-то с чем-то. Вечно вмешивается в наши дела, названивает через день, шлет посылки с замороженным одэном[16][Одэн — японское горячее блюдо. Обычно это картофель, рыбные шарики, вареные яйца, дайкон и т. д., тушенные в бульоне.]. Конечно, она не могла принять, что у ее сыночка депрессия. То кричала, то плакала… Не верила, что ее мальчик может быть таким слабым, втемяшила себе в голову, что это я его довела. В итоге они решили пристроить его на какую-то бумажную работу у себя в компании. — А ты сама из Токио? — Я из Тибы. Но, когда мы со старшей сестрой разъехались, наши родители вернулись на родину отца, в Натори. Надо было ухаживать за его родителями. Это рядом с Сэндаем. Отец умер довольно давно, а мама жива… только вот дом не выдержал землетрясения, развалился. Как у многих там. Моя сестра со своей семьей живет в Сайтаме, и они забрали маму к себе. Им всем, конечно, непросто. Сестра постоянно жалуется, мама пишет мрачные письма… Для мужа сестры она хотя и теща, но, по сути, чужой человек. Какая-то странная старуха, которая непонятно о чем думает и в семейный бюджет может вложить разве что свою крошечную пенсию. А у них, между прочим, дети есть. Соответственно, он хочет, чтобы и я помогала их семье. Но откуда я возьму деньги? Мама почти не разговаривает, а если говорит, то что-нибудь вроде: «Лучше бы я умерла тогда во время землетрясения». Сестра мечется между двух огней — говорит, скоро с ума сойдет. Так и живем… Взглянув на опустевшую кружку Риэ, я спросила, что она закажет дальше. Риэ остановилась на саке, а я попросила еще одну среднюю кружку пива. — О таких вещах редко с кем-то говорят, правда ведь? О своих мыслях, о семье, о деньгах… Так что сегодня у нас особенный вечер, — смущенно проговорила Риэ. — Я обычно вот так душу изливаю только в интернете. — В интернете? Ты имеешь в виду, в соцсетях? — Ага. Там и о воспитании ребенка можно поговорить, и на мужа пожаловаться, и все что хочешь. У нас там, в Твиттере, даже небольшое сообщество образовалось. Все подписаны друг на друга. Люди не только выплескивают эмоции, а еще и оказывают друг другу поддержку. — И ты тоже там постишь? — Да, постоянно! — подтвердила Риэ, наливая себе в чашечку саке, которое принес официант. — Только, конечно, не под настоящим именем. Вообще там куча настырных мужиков, и комментарии бывают тупее некуда, просто ад. Но иногда видишь, что твой пост ретвитнули сотни человек, и это очень поднимает настроение. Чувствуешь какую-то отдачу от того, что делаешь. Сейчас у меня чуть больше тысячи подписчиков… Хотя тебя таким наверняка не удивить, ты же вообще книги пишешь. — Да ладно, — ответила я. — Всего одну книгу издала пару лет назад, а сейчас что-то вообще не пишется. Совсем не идет. Тут нам принесли сашими, и мы принялись переливать соевый соус в мисочки. Порции оказались такие огромные, а кусочки светлого и темного рыбного филе были разложены настолько красиво, что мы ахнули. У Риэ закончилось саке, и она заказала еще. Получив новую бутылочку, она налила себе полную чашку и опорожнила в два глотка. — Ты сказала, твои уехали к родителям мужа? То есть твоя дочка сейчас в Вакаяме? — Да, — немного помолчав, сказала Риэ. — От мужа сейчас все равно никакого проку. Я решила, что одна быстрее справлюсь с расторжением аренды на квартиру, сбором вещей и так далее, поэтому на прошлой неделе отправила его вместе с дочкой в Вакаяму. Собственно, сюда они больше не вернутся. Чтобы не тратить деньги на лишние переезды, Новый год мы встретим порознь, а потом я разберусь с оставшимися делами и поеду к ним. — А сколько лет твоему мужу? — Он на три года старше меня. То есть в следующем году ему будет тридцать восемь… или тридцать девять? Не помню точно, но как-то так. — Тебе не кажется, что такое поведение матери тоже сыграло свою роль в его депрессии? Это было бы вполне естественно… — Очень может быть. Но кто его разберет… Знаешь, когда у человека депрессия, его жизнь реально заходит в тупик, — усмехнулась Риэ. — Он просто не может сдвинуться с места. Перестал выходить на улицу и даже мыться. Когда ему выписали лекарства, стало немного получше, но чего ожидать дальше, непонятно… — А с внучкой его мама нормально общается? Заботится о ней? — Ну, вообще это дочь ее любимого сыночка, так что в целом она хорошо относится к внучке, балует. Но дело в том, что она ни в коем случае не хотела оставлять ее со мной в Токио. Наверное, подумала, что я сбегу от их семейки вместе с дочерью… Так что она настояла на том, чтобы моя дочь отправилась к ним туда сразу, вместе с мужем. Может, ей нужна была гарантия, что мы оба приедем… а то, если сын появляется в родительском доме без жены, это вроде как нехорошо. Он и сам всегда говорил, что без меня ему неловко возвращаться к родителям. — Почему это? — Ну, знаешь, мужчины не любят ездить к родителям одни. Обычная история. Женщины часто ездят к родителям без мужа, взяв с собой только детей. Но ты когда-нибудь слышала, чтобы мужчина сам взял детей и поехал к своим родителям? Не способны они на это. Некомфортно им, видите ли, если они не могут продемонстрировать, что они женаты, с детьми и все у них хорошо. Разговор у них, типа, не клеится. Без женщины не могут даже нормально пообщаться с собственными родственниками, с родителями. Позорище… Конечно, гораздо проще, когда можно просто усесться где-нибудь в гостиной и смотреть, как женщины суетятся по дому. — Не скучаешь без дочки? — спросила я. — Знаешь, сама не ожидала, но мне нормально, — задумчиво проговорила Риэ. — Думала, будет тяжелее. На самом деле я вполне справляюсь… А ведь для отцов это вообще норма, уехать куда-нибудь в командировку и не видеть своих детей. — Риэ помолчала, упершись взглядом в край чашечки, доверху наполненной саке, а потом заговорила вновь: — Я люблю свою дочь. Она просто прелесть. Но, как бы так сказать… бывают моменты, когда я думаю, что связь между нами не такая уж сильная. — Как это? — не поняла я. — А вот так. Беременность и роды прошли гладко, но потом я совершенно расклеилась. Сейчас мне понятно, что это была послеродовая депрессия. Тогда никто не воспринимал такие вещи всерьез, даже врачи. А муж, вместо того чтобы помочь и поддержать, говорил мне очень жестокие слова. «Ну родила, и что? Для женщины это обычное дело, а ты все ноешь и ноешь» или «Беременность и роды — это естественный процесс. Моя мама тоже через это прошла, все женщины через это проходят. Ты преувеличиваешь». Еще и смеялся. — Понятно… — Я допила оставшееся пиво. — И тогда я решила, что однажды, когда этот человек будет страдать от рака или еще какой-нибудь болезни, когда он будет при смерти, я встану у изголовья его кровати и скажу то же самое, и тоже буду смеяться. Скажу: «Смерть — это естественный процесс. Все через это проходят. Чего ты ноешь?» Риэ фыркнула и, подняв на меня взгляд, улыбнулась. — Зато с дочкой мне повезло, она была спокойным ребенком — давала мне спать. И постепенно я пришла в норму. Но к тому времени мы с мужем уже окончательно остыли друг к другу, даже не разговаривали без необходимости. Да и дома он появлялся мало… Так и жили — вроде вместе, а вроде и порознь. Обычно в таких ситуациях мать находит опору в своем ребенке. Но я в какой-то момент поняла, что наедине с дочкой чувствую себя неуютно. — Неуютно? Отпив саке, Риэ кивнула. — Я ее очень люблю, честно. Ради дочери я готова на все. Но при этом у меня есть такое ощущение… Ну, что нам с ней недолго жить вместе, что ниточка, которая нас связывает, не очень прочная. Я часто думаю, что, наверное, она быстро меня возненавидит и уйдет в самостоятельную жизнь. И не то чтобы меня это сильно тревожило. Ну не сложатся отношения, и ладно — между родителями и детьми такое часто случается. Я ведь маму свою терпеть не могу. Серьезно. Я сначала и сама думала, что это пройдет с возрастом. Переживала, что я, наверное, вообще не способна привязываться к людям, что я ужасный человек. Говорят же, что дети обычно обожают своих матерей, как бы жестоко те с ними ни обращались. Меня дома не били, заботились как положено, но я все равно ненавидела маму еще тогда. — Что, без всякой причины? — Причина… причин было полно, — опрокинув в себя остатки саке из чашечки, сказала Риэ. — Взять хотя бы их отношения с отцом. Он был типичным домашним тираном-деревенщиной. Прямо живая иллюстрация выражений «бытовой патриархат» и «дискриминация женщин», хотя сам он даже слов таких не знал, да они ему были и ни к чему. Мы с сестрой и пикнуть не смели. Дети, да еще девочки — он нас вообще за людей не считал. Маму он на моей памяти даже ни разу не назвал по имени, только «Эй!» или «Поди сюда». Мог рассвирепеть на ровном месте, ударить кого-нибудь из нас или что-нибудь сломать. Мы ходили перед ним на цыпочках. А вне дома он, разумеется, был столпом общества, кем-то вроде главы местного совета, уважаемым человеком. Мама тоже хороша… только и делала, что улыбалась и старалась ему угодить, кормила его, прибирала за ним, ванну ему готовила. Он еще и своих родителей на нее навесил, она ухаживала за ними до самого конца. И никакого наследства. Понимаешь? Для отца мама была дармовой батрачкой с вагиной. — Ого, — вырвалось у меня. — Ну ты и выражаешься. — Но это правда. Мама была именно что дармовой батрачкой с вагиной. Иначе и не скажешь. — Но это еще хуже, чем «машина для деторождения». — Вот именно. Знаю, времена были другие, но я даже ребенком чувствовала, что это несправедливо. Могла ли мама быть счастлива? Если муж все время унижает жену, бьет по любому поводу, запрещает выходить из дома без разрешения… это же рабство! Почему другой человек может так с тобой поступать на основании только того, что ты вышла за него замуж? Мне казалось, мама героически, с улыбкой, терпит эти издевательства только ради нас с сестрой. А на самом деле она ненавидит нашего отца, просто виду не подает. Наверняка она так хочет сохранить семью, защитить своих детей, что готова пожертвовать собой. И я пообещала себе, что, когда вырасту, обязательно спасу ее. Освобожу ее из лап этого урода. Я серьезно собиралась это сделать. А однажды, когда мы с сестрой были еще маленькими, мы разговорились с мамой, и кто-то из нас спросил ее, кого она больше любит — нас или папу. Если выбирать, кому из нас остаться в живых, то кого она выберет? Знаешь, что мама ответила? «Конечно, папу». Сразу, не задумываясь, как что-то само собой разумеющееся. Мы с сестрой дар речи потеряли. Так и сидели, раскрыв рты, и только глазами хлопали. Мы ведь обе были уверены, что она возмутится самим вопросом и воскликнет: «Конечно, вас! О чем речь!» Мы и подумать не могли, что она выберет отца. И знаешь, как она это объяснила? «Детей я могу и еще родить, а вашему папе замены нет». Так и сказала, представляешь? И еще смутилась, прям как девочка… Мы с сестрой были в шоке. Настолько, что даже между собой больше об этом не заговаривали. И думаю, главным образом не потому, что мама предпочла нам отца, а потому, что она согласилась угождать такому ничтожеству добровольно. Я ушам своим не верила. Нет бы ей сказать: «Простите, что говорю такое о вашем отце, девочки, но я его ненавижу, прямо убила бы! Это сплошной ужас. Хочется забрать вас и уйти от него. Но потерпите немножко, придет время, мы с вами все начнем сначала, втроем». Услышав такое от мамы, я бы сделала что угодно, я бы боролась вместе с ней. Я была еще ребенком — и все-таки я бы защищала маму от отца, любой ценой, даже ценой собственной жизни. Но оказалось, мама сама на все это согласилась. У нее и мысли не было уходить от отца или бороться за свою свободу. «Вашему папе замены нет…» Понимаешь, она с таким счастливым видом это говорила. Отставив пустую кружку из-под пива на край стола, я попросила официанта принести еще бутылку саке и дополнительную чашечку для меня. — После этого, — продолжила Риэ, — я… я перестала маму понимать. Она вела себя как обычно, все так же занималась домашними делами, так же улыбалась нам, так же позволяла отцу кричать на нее, бить ее. Но у меня появилось чувство, будто я совсем ее не знаю. Да, это моя мама, я прожила с ней всю жизнь, но она стала мне словно чужой. Я разговаривала с ней, мы продолжали жить в одном доме. Но меня не покидало чувство: я не знаю, что она за человек. Принесли саке. Мы разлили его по чашечкам, я сделала глоток и ясно ощутила, как горячее саке обжигает горло и стекает в желудок. Говорила Риэ отчетливо, но, судя по красным пятнам на лице и ушах, она успела опьянеть. Меня тоже слегка развезло. Официант спросил, не хотим ли мы заказать что-нибудь еще из еды. Я открыла меню и развернула его к Риэ, она уставилась в него покрасневшими глазами и со смехом заявила, что хочет ассорти из маринованных овощей. «Отличная идея!» — подхватила я и тоже рассмеялась. — Нацуко, а ты вроде говорила, что не пьешь ничего, кроме пива? — Сегодня почему-то захотелось. — Понятно. Мы снова приложились к своим чашечкам, чтобы допить то, что там осталось. Потом налили друг другу еще саке. — Я вот думаю, — немного помолчав, сказала Риэ, — а что, если я возьму и не поеду в Вакаяму? — То есть останешься здесь? — Типа того. — Моя спутница перевела взгляд на влажное полотенце, лежащее на столе. — Или вообще возьму и исчезну с горизонта. Я молча взяла со стола чашечку и отпила глоток саке.