— Не рвало, но на следующее утро я встать не могла. — Перед выпивкой всегда лучше поесть, хотя бы немного. Чего-нибудь молочного, например. — Теперь буду знать… — втянув голову в плечи, пролепетала я. На мое пьяное письмо Айдзава честно ответил, затем мы обменялись еще несколькими имейлами и в конце концов решили встретиться. Он принес мне распечатки нескольких статей о репродуктивной этике, вышедших в журналах. Я с благодарностью убрала их в сумку. В кафе на Сангэндзяе, где мы договорились встретиться, оказалось довольно многолюдно — день был воскресный. — Кстати, — спохватился Айдзава, — я дочитал вашу книгу. — О, спасибо! При том что вам и без того дел хватает, наверное… — Вообще я читаю очень мало художественной литературы, поэтому вряд ли сумею точно описать свои ощущения. — Это ничего… — промямлила я, опустив глаза в пол: от перспективы услышать его отзыв о книге я растерялась. — Мне кажется, ее можно прочесть по-разному, — задумчиво проговорил Айдзава, разглядывая кофейную чашку. — Но для меня она о некоем перевоплощении душ. Ваши персонажи мертвы с самого начала, но умирают снова и снова. Место действия, общество, язык — все меняется, но душа остается прежней. И это движение по кругу продолжается вечно. Я неопределенно кивнула. — Я сказал «круг»… Пожалуй, не совсем так. — Айдзава умолк. Потом он поднял голову и широко распахнул глаза, как будто его осенило: — Нет! Это прямая линия! Поскольку процесс перерождения бесконечен, мне сначала представилось нечто вроде колеса сансары. Но нет, ваш мир все время движется по прямой. Я молчала, не зная, что ответить. Айдзава втянул голову в плечи: — Простите, что коряво выражаюсь, лучше не умею. Но мне правда очень понравилась ваша книга. — Вы говорили, что почти не читаете такую литературу, но я вот слушаю вас, и как-то даже не верится. — Я в литературе не очень разбираюсь, но мне это все интересно. Например, как это — писать книги… — Может, вам хочется самому что-то написать? — Нет, что вы, — засмеялся Айдзава. — Просто мой отец любил это занятие. — Ваш отец? — Да. Ну, тот, который меня вырастил. Он писал прозу. Имел такое хобби. Но он давно умер. — Получается, он умер довольно молодым? — По нынешним меркам да. В пятьдесят четыре, мне тогда было пятнадцать лет. Инфаркт. Дети, рожденные от доноров, обычно узнают об этом во время развода родителей или сразу после смерти отца. Но я — гораздо позже. До тридцатилетия мне ничего не говорили. — Вообще никак не касались этой темы? — Именно, — подтвердил Айдзава. — Наверное, я уже об этом где-то рассказывал, но я вырос в Тотиги, в несколько специфической семье. Мой отец принадлежал к старинному роду землевладельцев со своеобразными традициями. Жили мы все вместе в их родовом гнезде. Дедушка умер, когда я был еще маленьким, и самым главным человеком у нас в семье была бабушка. Она-то и открыла мне эту тайну. — Когда вам исполнилось тридцать? Ни с того ни с сего? — Да, — с коротким вздохом сказал Айдзава. — С тех пор как умер отец, и до моего поступления в университет мы жили втроем: бабушка, мама и я. А потом я уехал учиться в Токио, и они остались вдвоем. Бабушка всегда была с характером, все говорила напрямик, поэтому я чувствовал, что маме с ней непросто. Ну, когда в одном доме живет несколько поколений, трения неизбежны, рассуждал я. Мне они не казались критичной проблемой. Но к тому моменту, как я окончил университет, получил лицензию и кое-как отбыл ординатуру, мама была уже не в состоянии жить с бабушкой. Сказала, что уедет от нее в Токио. — В Токио, чтобы быть поближе к вам? — Нет, не в том дело. Ее главным желанием было больше не видеть бабушку. Мама говорила, как та ее доводит, в каком кошмаре приходится жить. Плакала, говорила, что если останется там еще хоть ненадолго, то точно сойдет с ума и умрет. В какой-то момент она не выдержала и объявила об этом бабушке. Собираюсь, говорит, переехать в Токио. Бабушка пришла в бешенство. Дело в том, что после смерти отца мама на правах супруги унаследовала его состояние. Половина того, что отец получил от деда, уже перешла к маме, и в конце концов ей должно было достаться и остальное. По мнению бабушки, раз мама получила деньги, принадлежавшие их семье, то теперь обязана остаться в родовом гнезде, хранить его и ухаживать за ней. Для бабушки это выглядело естественно. — Теперь понятно. — На самом деле эти деньги и мне помогли — благодаря им я смог выучиться в частном медицинском университете в Токио… — сказал Айдзава. — Но думать надо было прежде всего о психологическом состоянии мамы и ее здоровье, поэтому я предложил ей отказаться от прав на ту часть наследства, которую она еще не получила. Но у мамы оказались свои соображения. Она отдала этому дому десятки лет жизни, так что теперь имеет на наследство полное право. В общем, вопрос оказался непростой. Допив кофе, Айдзава уставился в окно. Я предложила повторить, и он с благодарностью кивнул. Подошла официантка и снова наполнила наши чашки. — Ну, тут с вашей мамой не поспоришь, — заметила я. Айдзава задумчиво покивал, будто вспоминая былое. — Бабушка и правда была резким человеком… чуть что, выходила из себя. Думаю, ее окружению пришлось непросто. Я ее тоже недолюбливал, сколько себя помню. — Вы ее боялись? — Хм, как сказать… Конечно, ребенком я ее пугался и очень нервничал, когда оставался с ней наедине. Я не мог ей довериться, никогда не просил у нее ничего, не обнимал. Но сейчас мне кажется естественным, что наши отношения сложились именно так. Бабушка тоже не могла проникнуться нежными чувствами к мальчику, который ей на самом деле даже не внук. — Она вам потом об этом и рассказала? — Да. Мама уже была на пределе, поэтому я перевез ее на время в Токио, снял ей квартиру. И решил один съездить в Тотиги и поговорить с бабушкой о дальнейших планах. — Понятно… — Ну и вот, приезжаю я домой, открываю дверь — а там кроме бабушки еще несколько человек, какие-то дальние родственники. У моего отца не было братьев и сестер, но у деда были. Видимо, это была родня по их линиям. — Ох, так и вижу… — Я прищурилась. — Большой зал, в глубине роскошный семейный алтарь, перед ним, лицом к вам, — целая вереница мужчин в костюмах, а посередине пожилая дама в дорогом кимоно… — Ну, только это была обычная комната. — Айдзава почесал нос указательным пальцем. — Бабушка была в тандзэне[18][Тандзэн — теплое кимоно с подкладкой.] поверх толстовки. Остальные, по-моему, в рабочих комбинезонах. — Простите, перебрала со стереотипами… — Ничего, — засмеялся Айдзава. — А дом действительно большой: деревня, места много. — Насколько большой? — Как бы сказать. Одноэтажный, но он просторный. Даже излишне просторный. А от ворот до входа — плодовый сад, плюс еще садик в японском стиле… — Ого! — В деревне и не такое бывает. Но комнат, которые действительно используются, там не так много. Комната, о которой я говорю, это что-то вроде гостиной, где мы обычно проводили время. Я попыталась представить «излишне просторный» одноэтажный дом с плодовым садом и садиком в японском стиле, но без особого успеха. — В общем, мы с бабушкой стали разговаривать. Я объяснил мамину ситуацию и сказал, что им обеим будет лучше, если они будут поменьше общаться. Уговаривал бабушку не возражать: пусть мама поживет в Токио. Это не насовсем: она будет приезжать на выходные, заниматься домашними делами, закупать на неделю продукты и все такое. Если этого мало, мы могли бы нанять домработницу. Конечно, за наш счет. — Хорошая идея! — Я щелкнула пальцами от азарта. — А она что? — Послала меня сами знаете куда. Папина семья столько лет заботилась о маме! А мама отхватила столько денег по завещанию, что теперь обязана сидеть в этом доме безвылазно и ухаживать за свекровью до самой смерти, тут бабушка не собиралась уступать. — Там что, правда была такая огромная сумма? — сорвался у меня с языка нетактичный вопрос. — Я это знаю по словам бабушки, так что не уверен, можно ли на сто процентов верить, но похоже, что немаленькая. — Сто… сто миллионов, например? — решилась уточнить я. — Ну, примерно… — Айдзава сдвинул брови и задумался. — На самом деле, наверное, побольше. Раза в два. Я молча отпила воды из стакана. — Но это включая стоимость земли и недвижимости. Так что это не значит, что мама может воспользоваться всей суммой. А еще и налоги. К тому же мама никогда не работала, и все расходы на жизнь, на меня тоже шли из этих денег. Поэтому, думаю, там уже почти ничего не осталось. — Хм… но у вашей бабушки же, наверное, денег еще хватает. Если ей нужен уход, почему бы не нанять для нее профессиональных помощников? Мне кажется, в таких вещах с чужими людьми легче и удобнее. — Я маме так и сказал еще в самом начале. Но она говорит, это невозможно. Для бабушки это дело принципа. — Дело принципа? — Да. Понимаете, бабушке тоже пришлось через все это пройти. Она принесла себя в жертву ради семьи, много лет ухаживала за свекровью, и теперь это ее главный повод для гордости и одновременно для ненависти. Ее бесит сама мысль о том, что в отличие от нее мама может обрести свободу. — Вот оно как… — Потом она начала называть конкретные суммы, рассказывать, какой никудышной женой для ее сына была моя мама… Стала оскорблять ее, потом перешла на меня. Я действительно бабушку никогда не любил, чувствовал себя с ней неуютно. Но мне все равно было ее жалко. Потерять сына — это очень тяжело. Наверняка у нее тоже, как и у всех людей, есть своя боль и печаль, которую другим не понять. Да, мы с ней не сошлись характерами, но я все равно остаюсь ее внуком, и в том, что мы связаны семейными узами, должен быть какой-то высший смысл для нас обоих. — Айдзава вздохнул: — И я попытался донести это до нее. А она говорит: «Ты мне не внук». Совершенно обыденным тоном. Я сначала подумал, что это она от обиды, и говорю: «Я знаю, ты сейчас расстроена, давай остынем и нормально все обсудим». А она мне на это: «Ты мне правда не внук. Мой сын тебе не отец. Ты не принадлежишь к нашему роду». Я кивнула. — А следовательно, я не имею никакого права влезать в их семейные дела и вообще я ей никто. По ее тону было понятно, что она не шутит. Я попытался добиться объяснений, но она меня прогнала, сказав, чтобы все вопросы я задал своей матери. Я не помню, как добрался до Токио. Айдзава снова посмотрел в окно и потер пальцами веки. На пробор в его волосах падали мягкие лучи зимнего послеполуденного солнца. — А что сказала ваша мама? — спросила я. — Да, мама… Вернувшись в Токио, я сначала зашел к себе домой, постарался как мог успокоиться, а потом уже поехал к ней. Открываю дверь квартиры и вижу, что мама лежит на полу, посреди единственной комнаты. — Прямо на полу?