— Кажется, я про это читала. Вы хотите, чтобы в законах было прописано право человека знать свое происхождение. — Вот только процесс совсем не двигается, — улыбнулся Айдзава. — А еще я составляю списки студентов одного университета, которые в интересующий меня период сдавали сперму в качестве доноров. Их имена, контакты. — Вашу идею там поддерживают? — Мне кажется, что постепенно отношение меняется, но в массе своей люди пока настроены негативно. Если личные данные доноров будут разглашаться, никто не захочет быть донором. Для медиков это проблема, рождаемость в стране и так падает, а я своими действиями только усугубляю ситуацию. — Айдзава отвернулся к окну и задумчиво проговорил: — Когда я узнал правду, это меня так подкосило, что я даже с работы тогда ушел. — Вот как… — Чем бы я ни занимался, не оставляло ощущение нереальности. Словно я наполовину состоял… нет, не из пустоты… до сих пор не знаю, как точно описать это состояние. Избитое выражение, но я словно оказался в кошмарном сне и никак не мог проснуться. И я подумал, что вернуть меня к нормальной жизни может только встреча с настоящим отцом. Я не знаю, где он, не факт, что он жив… но мне нужно хотя бы выяснить, что он за человек. Я сделал для этого все, что мог, но боюсь, он уже вряд ли найдется. — А кому-нибудь из вашего общества удалось найти своего отца? — По крайней мере, мне такие случаи неизвестны. Анонимность тогда была главным условием донорства. В университете твердят, что они даже документацию уничтожили… Но если она вдруг и лежит у них где-то, скорее всего, я об этом никогда не узнаю. Он, чуть заметно улыбаясь, отвернулся к окну. Я молча пила свой кофе. В лице Айдзавы мне чудился безмолвный упрек. Конечно, я понимала, что сейчас он думает вовсе не обо мне, но все равно ощущала себя будто на допросе, где меня подозревают в порочных замыслах. Я в очередной раз вспомнила слова из интервью Айдзавы. «Я высокий, без складок на веках, бегун на длинные дистанции. Может быть, кто-то из ваших знакомых подходит под это описание?» От одной мысли об этом бесхитростном, трогательном обращении к читателям у меня сжималось сердце. А теперь человек, который его написал, сидел прямо напротив — странное чувство. Айдзава расплатился за нас обоих. Я поблагодарила, он тепло улыбнулся в ответ. По пути до станции мы говорили о разных вещах. Я спросила у Айдзавы, каково это — иметь такие красивые волосы, прямые и послушные. Он удивился и сказал, что если и задумывался о своих волосах, то только о том, не редеют ли они. Потом я спросила, видел ли он вблизи настоящий человеческий мозг. Он кивнул: «Конечно. Правда, давно, в студенчестве, но я его подробно рассмотрел, так что помню хорошо». Когда мы подошли к лестнице, ведущей вниз на станцию, Айдзава поблагодарил меня за встречу и добавил: — С вами я вспомнил, что вообще-то люблю поговорить. — Мне тоже было очень приятно… Наверное, это странно звучит, учитывая тему разговора, но мне правда было очень приятно. — С вами так легко общаться — возможно, потому, что мы ровесники? — задумался Айдзава. — Или тут нет никакой связи… — Или дело в том, что у меня и мама, и старшая сестра — хостес. Наверное, такая среда накладывает отпечаток. — Хостес?.. — Да. Я выросла в осакском хостес-баре. Туда приходили выпить разные люди, и знакомые, и незнакомые. Изо дня в день слушать их рассказы было частью нашей работы, ну или, скорее, даже частью жизни. — Так вы тоже были хостес? — удивленно переспросил Айдзава. — Нет, я была еще слишком маленькой, так что занималась мытьем посуды, — объяснила я. — Когда мне было тринадцать, умерла мама. После этого я продолжила работать в баре, но так и осталась ответственной за кухню. И еще в разных местах работала… Глаза Айдзавы округлились: — То есть вы начали работать еще ребенком? — Ага. Айдзава пристально посмотрел на меня и помотал головой: — М-да, мне точно сегодня следовало не о себе болтать, а вас послушать. — В следующий раз, — рассмеялась я, и он с серьезным лицом кивнул: — Обязательно! Что ж, будем на связи! Мне еще надо кое-что прикупить, так что я туда. С этими словами Айдзава показал в противоположную от станции сторону. Последнюю фразу я поняла в том смысле, что он живет где-то неподалеку, и спросила, так ли это. — Сам я живу на Гакугэйдае[19][Речь идет о станции Гакугэй-дайгаку примерно в получасе ходьбы от Сангэндзяи.], но тут рядом, в пятнадцати минутах ходьбы, живет Дзэн, — пояснил Айдзава. — Я вас с ней познакомил тогда, помните? — Юрико Дзэн… — вспомнила я. Айдзава рассказал, что узнал об обществе «AID: Взгляд изнутри» как раз от Дзэн, когда только с ней познакомился. Потом они стали встречаться, и их отношениям уже почти три года. — Я с вами свяжусь, — пообещал он наконец. — Нужно встретиться еще, я хочу больше узнать о вас. И, приподняв руку на прощание, перешел на другую сторону улицы. 14. Решительный шаг Юрико Дзэн родилась в Токио в 1980 году и до двадцати пяти лет и вообразить не могла, что своим появлением на свет обязана AID. Интервью для того сборника она дала под вымышленным именем — об этом рассказал мне Айдзава. Отношения у родителей Юрико Дзэн были плохие, и с раннего детства она росла в тяжелой обстановке. Мать изо дня в день говорила гадости об отце, отец все реже появлялся дома. Когда у матери была вечерняя смена в ресторане, за девочкой обычно присматривала бабушка, но иногда вместо нее приходил отец. И снова и снова приставал к собственной дочери. В детстве она никому не могла об этом рассказать, и даже теперь, в анонимном интервью, не стала вдаваться в подробности. Когда ей было двенадцать, родители официально развелись. Девочка осталась с матерью и отца больше не видела. Но в двадцать пять лет узнала, что он болен раком и умирает, — от родственника по отцовской линии, который ничего не знал о ее отношениях с отцом. «Да, твои родители больше не вместе, но ты его единственная дочь, — сказал родственник. — Сходи к нему, попрощайся». Прощаться с отцом Юрико Дзэн не собиралась, но матери — с которой никогда не ладила и от которой съехала сразу после окончания старшей школы — решила об этом сообщить. Та в ответ только фыркнула: «Да тут и переживать не о чем — этот мужчина не имеет отношения ни ко мне, ни к тебе. Я не особо хотела детей. Но этот распсиховался, когда узнал о своем бесплодии. Потребовал родить ему ребенка, чтобы никто не догадался, чтобы никому даже в голову не могло прийти, что он бесплоден. Ну, в качестве доказательства. И я забеременела от спермы, которую мне предоставили в клинике. Так что я не знаю, кто твой отец». Как и других детей, рожденных от доноров, Юрико Дзэн это известие погрузило в пучину отчаяния, в бездну персонального ада. Вспомнилось бесчисленное множество странных фактов, которые собрались теперь в единую логическую цепочку, и девушка почувствовала, как земля уходит из-под ног, как рушится вся прежняя жизнь. Единственный плюс этого нового знания, по ее словам, заключался в том, что человек, домогавшийся ее, когда она была маленькой девочкой, не был ее отцом. Закрыв книгу с интервью, я положила ее себе на грудь и стала разглядывать пятна на потолке. Юрико Дзэн. Хрупкая, белокожая, с россыпью веснушек на носу и щеках. Ее рассказ был не слишком подробным, и я понимала, что нет смысла додумывать что-то самой, но все равно невольно представила, какие ужасные вещи мог делать с маленькой Юрико Дзэн человек, которого она называла отцом, в доме, где ей некуда было спрятаться, и содрогнулась от одной этой мысли. Я постаралась как можно отчетливее представить себе Юрико Дзэн, какой я видела ее во время нашей единственной встречи в холле. Галактики на щеках. Ее молчание, ее пристальный взгляд после того, как я сказала, что думаю сделать AID. Я встала, положила книгу на полку и вновь откинулась на свое кресло-мешок. Март подходил к концу. После того разговора мы с Айдзавой стали активно переписываться, а неделю назад, в субботу, вместе выбрались поесть рыбы и выпить пива. Айдзава предложил тот же самый бар, где мы с Риэ выпивали на Рождество. Когда я сообщила, что уже бывала там раньше, он ответил, что тоже захаживал туда вместе с Дзэн. За едой мы делились тем, чем занимаемся в последнее время. Айдзава особенно интересовался моей работой, и я призналась, что около двух лет потихоньку пишу одну вещь, но мне уже давно кажется, что там все не так: и стиль, и структура, и вообще я разочаровалась в самом замысле, так что, может, лучше взяться за что-нибудь совсем другое. — Писать одну книгу годами! — восхитился Айдзава. — Тяжело, наверное? — Так и врачам тяжело. Есть же пациенты, которые подолгу лежат в больнице. — И правда, — согласился Айдзава. — Для многих врачей именно такие пациенты становятся главными в их жизни. Но это не мой случай. — Понимаю, вы же работаете по контракту в разных местах. Значит, у вас нет постоянных пациентов. — Дело давнее, но, когда ко мне впервые прикрепили больного, я дико волновался. Предстояло составить план лечения, колоссальная ответственность. Зато как я был счастлив, когда мой пациент выздоровел! — Вы его помните, того первого пациента? — Да. У него была болезнь Паркинсона, и он лежал в специальном заведении для таких больных. Уже действительно только лежал, не вставал. Его перевели к нам в больницу с аспирационной пневмонией. Он очень мужественно боролся… да, он сделал все, чтобы выздороветь, и выздоровел. Не то чтобы это было поводом для особой радости, но тогда я подумал, что не зря выбрал профессию врача. — А какая профессия у Дзэн? — Работает в страховой компании. Тоже не на постоянной основе, так что, по сути, мы с ней оба фрилансеры. И тут Айдзава рассказал, что они с Дзэн договорились: как бы ни развивались их отношения дальше, они никогда не будут заводить детей. — Мы с ней познакомились благодаря статье в газете. — Статье про AID? — Да. Там было интервью с Дзэн, анонимное, хотя не то чтобы она скрывается — она же рассказывает о своем опыте на собраниях и семинарах. Я тогда еще даже не подозревал, что это называется AID, и вообще о донорстве спермы практически ничего не знал, просто был в растерянности… Прочитал эту статью и решился написать в редакцию. Так мы встретились с Дзэн, и она пригласила меня в это общество. По словам Айдзавы, Дзэн поддержала его в очень непростое время. В подробности он не вдавался, только упомянул, что, кроме всего прочего, ему тогда пришлось расстаться с девушкой, с которой он встречался. Я ответила, что у меня однажды тоже был молодой человек, с которым мы встречались со старшей школы. Поколебавшись, я рассказала и о причине нашего разрыва. Что во время секса я чувствовала себя такой несчастной, что хотелось умереть. Что я старалась себя перебороть, но все было зря. Что с тех пор во мне так и не открылось желаний такого рода и сейчас я тоже совершенно не ощущаю необходимости в чем-то подобном. Но иногда думаю, что это, наверное, странно. Айдзава молча слушал. Я заговорила о своем желании иметь ребенка. Что понимаю: если смотреть на ситуацию реалистично, у меня и партнера нет, и заняться сексом, как нормальные люди, я не могу, и финансовое положение не позволяет мне стать матерью. Но пару лет назад я поняла, что хочу ребенка, и с тех пор постоянно об этом думаю. — Что вы имеете в виду? — уточнил Айдзава. — Вы хотите его растить? Или именно родить? Или, может, забеременеть? — Я много об этом думала, — ответила я. — Мне кажется, я хочу с ним встретиться: это слово включает в себя все, что вы назвали. — Встретиться… — осторожно повторил он. Я задумалась, но точнее объяснить не смогла. Почему я хочу встретиться со своим ребенком? Что значит для меня иметь ребенка? Как я себе это представляю? Как об этом рассказать? Я сумела лишь кое-как объяснить Айдзаве, что для меня крайне важно встретиться с этим неведомым мне человеком. Затем я рассказала, что в конце прошлого месяца попыталась зарегистрироваться в зарубежном банке спермы «Велькоммен», но, видимо, что-то напутала при регистрации, потому что, сколько я им ни писала, мне не отвечают. Я призналась, что понятия не имею, что мне делать дальше. Может, с учетом моего возраста, стоит заморозить яйцеклетки? Прикрывая рот влажным полотенцем для рук, я говорила и говорила — о своих чувствах, о событиях, перескакивая с одного на другое. Айдзава только молча кивал в знак того, что внимательно меня слушает. — В первый раз, когда у меня на глазах умер пациент, — произнес он, когда я закончила, — я был еще ординатором в гематологическом отделении. Двадцатилетняя девушка с лейкемией. Веселая и очень стойкая. Звали ее Норико. Мы ее ласково называли Нори. Она очень любила свою маму. Когда становилось получше, рассказывала нам о своей жизни. Со средней школы она ходила в драмкружок — в старших классах они даже заняли второе место на национальном конкурсе. Хотела стать сценаристом. Говорила: «У меня в голове столько идей! Чтобы их все воплотить, понадобится лет тридцать как минимум». И вся прямо светилась от радости. Интересная была девочка, умная. Ей сделали пересадку костного мозга, и вдруг началось сильнейшее отторжение, пришлось подключить ее к ИВЛ. Перед тем как вколоть ей седативный препарат, я сказал ей: «Нори, сейчас ты ненадолго уснешь, ладно? Увидимся, когда проснешься». Она ответила: «Да, хорошо», и это стало последним, что я от нее услышал… — Она больше не проснулась? — Нет, — произнес Айдзава. — Через некоторое время я встретил ее маму. Там же, в больнице. Она хорошо держалась, сказала, что была готова к такому исходу. А потом вдруг говорит: «Что же мне теперь делать с ее яйцеклетками…» — Яйцеклетками? — Да. У молодых пациентов перед лучевой терапией или химиотерапией часто берут яйцеклетки или сперму и замораживают на будущее — то, о чем вы сейчас как раз говорили. Это делается на случай, если после выздоровления они захотят иметь детей. И Нори тоже воспользовалась этим вариантом. Но она умерла, и остались только эти яйцеклетки… Ее мама очень хорошо держалась — несмотря на такое горе, бегала по врачам, медсестрам, благодарила всех. Но потом, когда мы остались наедине, она заплакала и стала спрашивать, может ли она с помощью этих яйцеклеток снова родить себе Нори. Я молчала. — «Я понимаю, что Норико умерла, она так мучилась, ее все время рвало… я не могла ничего сделать, не могла забрать ее боль себе, хотя я ее мать. Может, и к лучшему, что она освободилась от этого всего… девочка так настрадалась. Но я все равно не могу поверить, что больше никогда ее не увижу, — продолжал Айдзава. — Что же мне сделать, чтобы снова встретиться с моей дочуркой?» Она говорила и все время плакала… а потом вдруг: «А если взять ее яйцеклетки и… может быть, я смогу родить Норико снова, встретиться с ней еще раз?» Я ничего не смог ей ответить. Ничего не смог сделать. — Он вздохнул. — Сам не знаю, к чему я это все. Слушал ваш рассказ и вспомнил о Нори. Переписка с Айдзавой по электронной почте или в Line, встречи и разговоры с ним постепенно занимали в моей жизни все больше места. Айдзава признался мне, что в клинике, с которой у него сейчас контракт, не хватает врачей, и что на ночную смену он всегда берет с собой бланки справок о смерти, и что отец, который его вырастил, очень хорошо играл на пианино и с ангельским терпением учил этому сына, но без особых успехов, и что Айдзава дважды попадал в аварии на такси, и что высокий рост для кого-то счастье, а для него — наоборот. Я тоже понемногу делилась с ним историями из собственной жизни. Мы ели якитори, пили пиво или кофе. Однажды мы целый день гуляли по парку Комадзава, а в другой раз после ночной смены Айдзавы встретились у Токийского вокзала и пошли на выставку французских художников группы «Наби». На обратном пути стали обсуждать, что кому понравилось, оба не сговариваясь назвали «Мяч» Феликса Валлотона и рассмеялись в голос.