Автобус выплюнул меня на улицу, и вокруг снова вспыхнули огни. Мне хотелось лечь и лежать. Не сесть, прислонившись к стенке, не заснуть, а просто лежать. Идти я была не в состоянии. Ходу до дома было пятнадцать минут, но это расстояние казалось непосильным. Тело мое было в целости, температуры тоже не было, но оно отяжелело и стало неуклюжим, будто мне ввели некий странный наркоз. Глаза заволокла горячая влажная пелена. Ноги и руки онемели. Понимая, что до дома мне точно не дойти, я направилась в караоке-клуб через дорогу. Даже с остановки были видны его большие окна, за которыми маячил холл, залитый ярким белым светом и от этого напоминающий заснеженную гору. Как заплутавший путник, увидевший вдали фонари спасательной группы, я потащилась на этот свет. Меня проводили в комнатушку примерно два на два метра, расположенную на первом этаже, в самом конце коридора. Я сразу выключила микрофон и убавила громкость музыки до нуля, только монитор выключить не смогла. Едва я поставила сумку на жесткий диванчик и села туда сама, как послышался громкий стук. Дверь отворилась. Официант принес мой заказ — холодный улун безо льда, — пожелал мне хорошо провести время и скрылся. Сделав глоток, я сняла кроссовки и улеглась на диван. Его обивка пропахла табаком, слюной и потом. Зычный мужской голос из соседней кабинки, перекрывающий собственное эхо, сливался с отголосками других мелодий. Я выдохнула и закрыла глаза. Теперь мне как-то даже не верилось, что совсем недавно я общалась на Сибуе с человеком по фамилии Онда. Но все это было на самом деле. Выговорившись, Онда стал добиваться от меня решения. Не то чтобы он особенно наседал — наоборот, постоянно подчеркивал, что выбор, дескать, за мной и он ни на чем не настаивает, просто… Хм, что же я ему ответила? Не помню. Может быть, вообще ничего. Не смогла. Почувствовала, что стоит мне приоткрыть рот, как оттуда черной жижей хлынет отвращение, и непонятно, чем все это закончится. Мысленно твердя «Как противно, как противно…», я выжидала момент, чтобы встать и уйти. Интересно, с каким видом? В памяти всплыло лицо Онды, с самодовольной улыбкой ожидающего моего ответа. Его распахнутые глаза. Бородавка. Отвратительная, набрякшая серая бородавка. Какая мерзость. Какой он отвратительный. Но ведь никто меня не заставлял, я сама связалась с этим человеком и решила встретиться с ним, послушать, что он скажет. Более того… Более того, я собиралась договариваться с ним о донорстве спермы, чтобы родить от него ребенка! От этой мысли волосы у меня встали дыбом. Онда лукаво ухмылялся. Когда я сказала, что подумаю и напишу ему, он, ковыряя ногтем в зубах, со смехом ответил мне: «Если не захотите, ничего страшного». Уставившись на меня, он ерзал на стуле туда-сюда, будто никак не мог найти удобное положение. Руки он держал под столом. Сначала я не поняла, чем Онда занимается. Он неестественно сгорбился, потом ухмылка постепенно сошла с его лица, и мне стало страшно от его взгляда. Глаза у него расфокусировались, так что я не понимала, на что именно он смотрит. Тут он вдруг опять улыбнулся и негромко проговорил: «Можно обойтись и только этим, ну вы понимаете… Есть люди, которые не могут прямо сказать, чего хотят. Им обязательно нужен повод. Волонтерством такого рода я тоже занимаюсь». После этого он одними губами произнес: «Там…» — и, улыбаясь все шире и шире, указал подбородком куда-то вниз. Стараясь сохранять видимость спокойствия, я несколько раз моргнула, а затем достала из кошелька тысячу иен и положила на столик. Неторопливо направилась к выходу. Толкнула дверь и, моментально взлетев по лестнице, помчалась в противоположном от станции направлении. Увидев аптеку, я тут же вбежала туда, прошла в самый конец торгового зала и затаилась за одним из стеллажей. Мужчина в соседней кабинке все еще пел, немного отставая от мощного, тяжелого саундтрека. В другой кабинке высокий женский голос выводил мелодию, показавшуюся мне знакомой. Потом раздался смех. Сколько же лет я не была в караоке-клубах! Вроде бы коллега из книжного, когда уволилась, устроила отвальную в одном из них, но это было давным-давно. А ведь в юности, еще в Осаке, мы с Нарусэ иногда ходили вдвоем в караоке-клуб на Сёбаси. Мы были молоды, встречаться было особо негде, и на свиданиях мы просто гуляли по городу, ходили столько, что потом болели пятки. Единственным приютом для нас оказывалась караоке-кабинка: мы пили там горячий чай или кофе, ели карааге, говорили обо всем на свете… С музыкальным слухом у нас обоих было до обидного плохо, поэтому пели мы там редко, но бывало, что Нарусэ, отчаянно стесняясь, все же решался. Песня была одна и та же — Wouldn’t It Be Nice группы The Beach Boys. Во времена нашей юности музыка шестидесятых и семидесятых пользовалась большой популярностью, и мы с Нарусэ часто ее слушали. The Beach Boys ему нравились, и он старался петь как можно лучше, но все равно не поспевал за английскими словами, записанными на экране японской азбукой. К тому же тональность была для него высоковата, так что он срывался на фальцет, однако иногда ему удавалось изобразить что-то похожее на оригинал, и тут мы оба разражались хохотом. «Эту песню сочинил Брайан, но иногда мне кажется, что он прямо подслушал мои чувства», — вроде бы смущенно, а вроде и в шутку говорил Нарусэ. Приподнявшись на диване, я взяла со стола планшет и набрала в поисковой строке — Wouldn’t It Be Nice. Из динамиков послышалось знакомое вступление, потом удар барабана — и вдруг все ожило, будто кто-то сдернул ткань, накрывавшую все в комнате, и на свет показалась старая мебель, рисунки, воспоминания. Мелодия продолжала течь дальше без слов, но за ней, словно издалека, слышалось пение хора. На экране одна за другой закрашивались буквы. Я внимательно вчитывалась в каждое слово. Хорошо бы мы были старше, Чтобы нам не нужно было ничего ждать. Хорошо бы мы могли жить вместе В мире, где нет никого, кроме нас двоих. Как же было бы здорово Оставаться вместе даже после слов «Спокойной ночи». Хорошо бы мы могли просыпаться рядом, Чтобы с приходом утра начинался наш с тобой день, Который мы проведем вместе, А потом уснем, прижавшись друг к другу. Я смотрела на строки не отрываясь. На меня нахлынула невыносимая грусть. В горле что-то задрожало, и я машинально прижала ладонь к груди. Мы с Нарусэ по-прежнему живы, но тех нас больше не существует… Это осознание переполнило меня, сжало грудь, как тисками. Тогдашний, исчезнувший навсегда Нарусэ-подросток питал ко мне такую же нежность, какая заключена в этой песне. Как он дорожил мной, бестолковой, оторванной от мира девчонкой… Хорошо бы мы были старше. С тех пор прошло много-много лет, и вот я оказалась здесь — в Токио, на Сангэндзяе. Совершенно одна. Рассчитавшись и выйдя на улицу, я почувствовала запах дождя. Все небо затянули облака, но дождевые или нет, было непонятно. От влажной духоты по спине и шее мгновенно хлынул пот. Надев сумку на плечо и с трудом переставляя отяжелевшие ноги, я отправилась по переходу через дорогу. Глядя на проезжающие машины, я вспомнила, как в детстве сидела на бордюре тротуара, глядя, как они пролетают мимо одна за другой. Тогда мне приходила мысль, не лучше ли мне умереть под колесами и тем облегчить жизнь маме, работающей с утра до вечера и изнемогающей от усталости из-за нас с Макико. Тогда одним ртом будет меньше, а значит, маме станет легче, думала я, не отрывая взгляда от автомобилей, но в итоге так и не решилась. Интересно, как бы все сложилось, если бы я все-таки прыгнула под машину и умерла? Наверное, мама и бабушка Коми расстроились бы. Но, может быть, им не пришлось бы столько работать и столько всего терпеть, у них появилось бы время пожить для себя и они не заболели бы раком. Впрочем, что толку гадать об этом теперь… Дойдя до тротуара, я миновала «Кэррот-Тауэр» и медленно зашагала по площади, вымощенной кирпичом. Сквозь освещенные окна «Старбакса» через дорогу виднелся зал, полный посетителей. Мимо меня прошли, держась за руки, мама с ребенком. Оба веселые, радостные. «Какой же ты у меня молодец!» — с улыбкой воскликнула мама, наклонившись к мальчику в зеленой бейсболке. Супермаркет сиял огнями, множество народу заходило в его двери и выходило наружу. Уловив запах жареного мяса, я вспомнила, что весь день толком ничего не ела. Только йогурт с утра, и все. Потом я так разнервничалась, что об обеде не могла и думать. Перед глазами возникла бородавка Онды. Я тряхнула головой, отгоняя наваждение, но оно становилось все отчетливее. Поры сжимались и снова расширялись, из них сочился желтый жир, похожий на гной. Пор становилось с каждой секундой все больше, они роились на поверхности бородавки, как маленькие черные насекомые, что бьют крылышками и ищут, куда бы отложить яйца. Я замерла на месте. Ватными пальцами коснулась век. Почувствовала, как под ними двигаются глазные яблоки. Потом с опаской пощупала переносицу. Бородавки там не было. Точно не было. Осознав это, я наконец вздохнула полной грудью. Затем еще раз, для проверки, медленно вдохнула и тщательно выдохнула весь воздух, который был у меня внутри. Подняв голову, я встретилась глазами с прохожей на улице. Всмотрелась в ее лицо. Женщина тоже остановилась, глядя на меня. На протяжении нескольких секунд мы сверлили друг друга взглядами, не двигаясь с места. Это была Юрико Дзэн. Кивнув мне, Юрико Дзэн проскользнула мимо и направилась к станции. Я обернулась — и ринулась за ней. Я и сама не понимала зачем. Мной двигал некий инстинкт. Поправив ремешок сумки на плече, я ускорила шаг. Юрико Дзэн была в черном платье с коротким рукавом и в черных туфлях без задника. На левом плече у нее висела черная сумка. На этом фоне тонкая шея и руки казались неестественно бледными. Как и в тот раз, на конференции, ее черные волосы были собраны в хвост. Юрико Дзэн уверенно, не оборачиваясь, шагала вперед, к станции. Как она сюда попала, задумалась я, но тут же вспомнила слова Айдзавы — что Юрико Дзэн живет в десяти минутах ходьбы от Сангэндзяи. Тем временем женщина перешла дорогу, затем, миновав караоке-клуб, куда я недавно заходила, пересекла шоссе № 246 и свернула в переулок. Поплутав по переулкам, мы вышли на торговую улицу. Возле мини-маркета шумела подвыпившая молодежь, а в здании справа от него, видимо, находился музыкальный клуб: там вокруг тележки с гитарами и аппаратурой сгрудилась компания в рокерских прикидах, громко переговариваясь и снимая друг друга на телефон. Юрико Дзэн их будто не замечала — шагала напрямик сквозь толпу, не обращая на людей внимания. Я держалась метрах в десяти, стараясь не терять знакомую из виду. Торговая улица закончилась перекрестком. Вокруг сразу стало тихо и безлюдно. Большая аптека на углу готовилась к закрытию: продавцы закатывали внутрь тележки с туалетной бумагой, салфетками и солнцезащитными кремами. Юрико Дзэн продолжала идти все с той же скоростью. Сзади было не понять, то ли она глубоко о чем-то задумалась, то ли не думает вообще ни о чем. Во всяком случае, шла она прямо, не глядя по сторонам. Огней стало меньше, начался спальный район. Когда дорога пошла слегка в гору, Юрико Дзэн вдруг остановилась, будто что-то почувствовав, и медленно обернулась. Я застыла. Лица ее в темноте было не разглядеть, но по легкому наклону туловища я поняла, что она меня заметила. И теперь смотрела на меня с расстояния в десять с лишним метров. А я на нее. Я думала, она подойдет и спросит, почему я за ней иду. Но она отвернулась и пошла дальше, а я — за ней следом. Вскоре слева показался парк. Перед ним стояло небольшое кирпичное здание, возле которого на некогда белой, а сейчас потрескавшейся и местами заржавевшей доске висело несколько объявлений. Похоже, тут была районная библиотека. Парк был большой: множество высоких деревьев роняли на землю длинные вечерние тени. Я ощутила кожей теплый ветерок, и мне показалось, что ветви, листья и тени вдруг ожили, заколыхались. В тусклом свете мелькнули одинокие качели. Посередине парка высился холм, на котором росло мощное, раскидистое дерево неизвестной мне породы. Его черный силуэт походил на аппликацию, наклеенную на затянутое облаками вечернее небо. Юрико Дзэн свернула в парк. Он находился всего в нескольких минутах ходьбы от шумной торговой улицы, но в нем царила тишина. Странно — вечер был не такой и поздний. Однако сюда не доносилось ни единого звука, словно кора деревьев, земля, камни, бесчисленные листья вдохнули их и задержали дыхание. Юрико Дзэн зашагала прямиком в глубь парка и медленно опустилась на скамейку. Я наблюдала за ней с некоторого отдаления. — Почему вы за мной идете? — нарушила молчание Юрико Дзэн. Сглотнув слюну, я закивала. Не в ответ на вопрос: просто шея вдруг не выдержала тяжести головы. Правая половина лица Юрико Дзэн блестела в тусклом свете фонаря, на левую падала синяя тень. Ее веки и губы казались бесцветными, веснушек на щеках было не видно. Тень от маленького острого носика падала на подбородок. Моя спина, поясница и подмышки взмокли. Виски сверлила боль. Губы пересохли. — Вы насчет Айдзавы? — спросила Юрико Дзэн. Я машинально покачала головой. Но что сказать, я не знала. Я сама не понимала, зачем пошла за Юрико Дзэн. — Я думала, вы хотите поговорить об Айдзаве. — На ее лице появилось странное, непонятное выражение. — Вы же с ним близко общаетесь? Я неопределенно кивнула. — Он о вас все время говорит, — тихо произнесла Юрико Дзэн. — Я сама не понимаю, зачем пошла за вами, — сказала я. — Но вряд ли мне хотелось поговорить с вами об Айдзаве. — Откуда вы знаете, что вряд ли, если говорите, что не понимаете, зачем за мной пошли? — Потому что, когда шла за вами, об Айдзаве я не думала. Некоторое время она смотрела на меня молча, слегка нахмурившись. — Вы плохо себя чувствуете? — Сегодня вечером, — сказала я, — я встретилась с частным донором. Донором спермы. Юрико Дзэн пристально посмотрела на меня. — Он что-то вам сделал? Я мотнула головой. Юрико Дзэн долго смотрела на меня, затем опустила взгляд на свои колени. Потом отодвинулась на самый край скамейки и подбородком указала мне на другой край. Я поняла это как приглашение и села, продолжая сжимать ремешок сумки. — Айдзава что-то рассказывает обо мне? — спросила Юрико Дзэн после долгого молчания. — Он говорил, что вы помогли ему в трудный период, — ответила я. Она тихонько вздохнула и улыбнулась. — А подробности вы знаете? Об этом его трудном периоде. Я покачала головой. — Я-то не считаю, что помогла ему, но он постоянно об этом твердит. Поскольку это единственная причина, по которой он остается со мной, — проговорила Юрико Дзэн и после паузы продолжила: — Он рассказывал вам о своей бывшей? Я вновь покачала головой. — Однажды Айдзава предпринял что-то… что-то вроде попытки самоубийства, — сказала Юрико Дзэн, разглядывая свои сцепленные пальцы. — Незадолго до того, как мы с ним познакомились. Не знаю, действительно ли он решил умереть или сделал это в состоянии аффекта, но, в общем, он принял чудовищную дозу какого-то лекарства и в самом деле чуть не умер. Препарат он раздобыл, пользуясь своим врачебным статусом. Случился скандал, и ему пришлось уволиться из больницы. Лицензию у него не отобрали, но нервы попортили. Да еще его хрупкая душевная организация… — Я не знала. Он говорил, будто какая-то девушка… — Мой голос вдруг сел, и пришлось откашляться. Юрико Дзэн кивнула. — Они уже планировали свадьбу, все было хорошо, но тут вдруг Айдзава выяснил, что никто не знает, кто его настоящий отец. И рассказал об этом своей девушке. Наверное, решил, что такие вещи нельзя скрывать. И это разрушило все. Она с ним порвала. Сказала, что нельзя рожать ребенка, у которого четверть генов непонятно от кого. Тут вмешались и ее родители — не захотели, чтобы их внуки имели мутную родословную. Видимо, это стало для Айдзавы ударом, ведь он ей так доверял. Они встречались много лет, еще с университета. Я молча слушала. — Где-то года через два после этого он прочитал в газете мою статью, начал ходить на наши собрания. Сначала было прямо заметно, как ему тяжело. О себе он говорил мало, но очень внимательно слушал. Может быть, он почувствовал, что нашел свое место в этом мире. Юрико Дзэн замолчала и только изредка моргала, будто размечая пространство перед собой каким-то известным ей одной способом. Иногда белки ее глаз поблескивали в свете фонаря. Потом она подняла голову и посмотрела на меня. — Я вам сказала, что Айдзава остается со мной только по одной причине. Но есть еще одна — жалость. — Жалость? — переспросила я. — Да, — подтвердила Юрико Дзэн. — Айдзава меня жалеет. Не только из-за того, что я не знаю своего отца, но и из-за того, что произошло со мной в детстве. Вы, наверное, читали об этом. Я по-прежнему молчала. — Но на самом деле он не знает ничего. Я ему не рассказывала. — Она вскинула голову. — Сказала только, что меня изнасиловал человек, которого я считала своим отцом, и все. Айдзаву это настолько потрясло, что я не смогла говорить дальше. О том, что это произошло не раз и не два. Что со временем мой так называемый отец стал приглашать приятелей, и они все вместе делали со мной то же самое. Что он мне угрожал. Что он не ограничивался домом — сажал меня в машину и отвозил на пустынный берег реки, и туда приезжала еще одна машина, из которой выходили другие мужчины. Как я разглядывала тогда облака и всматривалась в силуэты других детей, моих ровесников. Детей, которые играли вдалеке. Я молча разглядывала профиль Юрико Дзэн. — Почему вы хотите родить ребенка? — спросила она после небольшой паузы. Между нами пронесся порыв влажного ветра. Теплый воздух погладил меня по руке, прядь волос упала на щеку. Юрико Дзэн смотрела на меня, слегка сощурившись. — А для этого нужно обоснование? — спросила я в ответ, с трудом выговаривая слова. — Может, и не нужно, — улыбнулась Юрико Дзэн. — Желание в обоснованиях не нуждается. Даже если вы хотите чего-то, что сделает другому человеку больно, обосновывать это не обязательно, ведь так? Может, и правда не нужны никакие обоснования для того, чтобы кого-то убить или родить.