Закрыв глаза, я увидела улыбающееся лицо Сэнгавы. Интересно почему? Часто ли мы с ней улыбались друг другу? С каким серьезным видом она рассказывала о своей работе или выспрашивала меня про мой роман! Но сейчас в памяти почему-то ожила ее улыбка. Как в тот вечер, когда мы шли по Омотэсандо и вокруг сияла рождественская иллюминация. «Красиво», — сказала мне Сэнгава и широко улыбнулась. Кажется, я тогда подумала: «Так вот как она улыбается». Или когда мы с ней встретились после того, как она сделала себе перманент. Я сказала, что ей идет, она смутилась, но на лице у нее все равно появилась радостная улыбка. Получается, мы улыбались друг другу не так уж и редко. Думая об этом, я разглядывала темнеющее небо. Я понимала, что Сэнгава умерла. И все, что рассказала мне Юса, правда, и что теперь мне следует осмыслить эту реальность. Однако разум не мог ее вместить. Меня как будто парализовало от шеи и выше: все то, что способно было ощущать горе и муку, словно одеревенело. Осталось только туловище, и оно болело. Меня никто не бил, я ни обо что не ударялась, просто лежала на футоне, как неживой предмет, но все равно чувствовала боль. Будто мои внутренности налились кровью, разбухли, посинели и давили изнутри на мышцы, жир и кожу, пытаясь вывалиться наружу. В синеватом сумраке комнаты я взяла телефон, чтобы перечитать нашу с Сэнгавой переписку. Просмотрев список имейлов, я изумленно ахнула: мне казалось, мы так много общались, но на самом деле сообщений от нее у меня осталось всего семь. Письма были лаконичные, несколько строк, и все. Что ж, логично. Если вдуматься, я ведь с Сэнгавой толком и не работала. Все зависло на предварительной стадии — мы вели расплывчатую, ни к чему не обязывающую переписку. Вроде бы мы столько общались, беседовали о стольких вещах, но все это растворилось, не оставив следов. Оказалось, у меня нет ни одной фотографии Сэнгавы. И не только фотографии. Какой у нее был почерк? Я видела его на посылках и бандеролях, но упаковки не сохранила, а в памяти у меня не осталось даже общего впечатления о нем. Мы столько виделись, столько разговаривали, она входила в круг моих немногочисленных, действительно очень немногочисленных друзей — то есть была для меня дорогим и близким человеком. Но при этом я ничего о ней не знала. И у меня не осталось ничего, что помогло бы мне узнать ее лучше. Лестница… Сэнгава бежала за мной по лестнице на станции Мидоригаока, а потом искала меня на платформе. Это стало моим последним воспоминанием о ней. Я видела, что она озирается в поисках меня, наши взгляды на мгновение встретились, а потом я опустила голову, пряча глаза. Почему я не связалась с ней после этого? Она ведь оказалась права, а я ошибалась. Что, если бы я тогда не сбежала, а поговорила с ней нормально? Было не так уж поздно — мы могли бы пройтись пешком до следующей станции. Может быть, она даже извинилась бы передо мной за то, что наговорила на эмоциях, сказала бы, что нельзя ей столько пить. Если бы в тот вечер мы расстались более спокойно, может быть, Сэнгава связалась бы со мной, когда попала в больницу. Я могла бы хотя бы выслушать ее. От этой мысли в груди заныло. Но, возможно, Сэнгава и не думала о том, чтобы связаться со мной. Возможно, у нее не было никакого желания делиться со мной сокровенными переживаниями. Возможно, наши отношения ее вообще не волновали. Возможно, это я причисляла Сэнгаву к своим друзьям, а сама для нее ничего не значила. Была не более чем знакомой, ничем не выделяющейся из множества людей, с которыми она контактировала по работе. Я вспомнила, как однажды она вдруг позвонила мне поздно вечером и мы пошли в тот бар в подвале. Сэнгава была пьяна, стоял холодный февральский вечер, волосы у меня еще не высохли, в баре было темно, только мерцали огоньки свечей. Мы разговаривали о том о сем. Потом в таком же темном туалете, возле раковины, Сэнгава обняла меня. Может быть, сама не понимая, я разбередила тогда ее чувства? Почему она меня обняла? Может, хотела мне что-то сказать? Или так просто? А может, на самом деле она сердилась на меня? На то, что я не могла дописать роман… Точно, роман, подумала я. Я его так и не закончила. Так и не показала Сэнгаве. Возможно, на самом деле она не сильно и переживала по этому поводу. Может, ее отношение ко мне и моему творчеству было чисто рабочим. В любом случае Сэнгава была единственной, кто подбадривал меня и ждал мой роман. Больше никто. Года три назад, в такой же жаркий летний день, как сегодня, Сэнгава пришла в кафе, чтобы встретиться, чтобы познакомиться со мной. У меня было три года. Целых три! И за это время я ничем не смогла отплатить ей за поддержку. Не смогла узнать ее впечатления. А теперь ее больше нет. Уже давно наступила ночь, а я все еще лежала без сна на футоне. На меня накатывали волны то сожаления, то тоски, то потерянности, то снова сожаления. Но сна не было ни в одном глазу. Ноги и руки отяжелели, в голове по-прежнему клубился туман, но чем дальше, тем больше меня охватывало возбуждение. Казалось, будто все сосуды и нервы, которые связывали глазные яблоки с мозгом, разом расширились, засвечивая сознание. Несколько раз, когда я вставала с футона, чтобы сходить в туалет, мне вдруг начинало казаться, что за входной дверью кто-то есть. А вдруг, если сейчас распахнуть дверь, то окажется, что за ней стоит Сэнгава, думала я. Один раз я даже открыла ее. Но Сэнгавы там, естественно, не было. Лежа в темноте с открытыми глазами, я видела, как оживают мои фантазии. Возможно, я все-таки проваливалась в дрему, не знаю, но место, в котором я находилась, принадлежало не сну, а воображению. Ресторан с высокими потолками, стол передо мной, накрытый белой скатертью, пуст — ни еды, ни напитков. Рядом сидит Сэнгава. «Ну зачем вот так умирать, ничего даже не сказав?» — взываю я к ней, уже не понимая, чего мне больше хочется: заплакать или рассердиться. «Вы меня поймите, Нацуко, иначе было никак», — отвечает она со своей вечной растерянной улыбкой и смотрит на меня сочувственно. Глаза сидящей напротив нас Юсы опухли от слез. Но Сэнгава ее как будто не видит, и Юса, хоть и находится с нами за одним столиком, все это время рыдает в одиночестве. Рядом с ней Юрико Дзэн с Курой на руках и Риэ, которая серебристыми ножничками с ландышами вырезает из белоснежного листка бумаги изящный цветок. Юса никого из нас не замечает, но Юрико Дзэн гладит ее по спине и шепчет: «Бедняжка», как бы не обращаясь ни к кому конкретно, тихонько, себе под нос. «Может, и так», — улыбается Сэнгава. «Но теперь ей уже не больно», — говорит Юрико Дзэн. Одной рукой придерживая Куру, другой она продолжает гладить плечи Юсы, которые сотрясаются от рыданий. В этот момент я вдруг снова ощутила чье-то присутствие, на этот раз на кухне, и встала с футона, чтобы проверить. В голове жужжало, словно в мозгу искрили электрические разряды. Если то, что мы видим, есть результат взаимодействия реальности с нашим разумом, то мне в моем взвинченном состоянии могло запросто примерещиться что угодно. Мне казалось, я вот-вот увижу что-то, что обычно скрыто от глаз, что принято считать несуществующим. Раньше со мной такого не бывало. После смерти мамы и бабушки Коми бессонными ночами меня еще долго посещало ощущение, что в квартире кто-то есть. Снова и снова я оглядывала комнату, открывала двери, но никогда не видела там ни бабушку Коми, ни маму. Да, точно. С тех пор как они умерли, я ни разу их не видела. Они ни разу меня не посетили. Это казалось чем-то ужасно неправильным, чудовищно несправедливым. Из-за такой ерунды, как смерть, я уже больше двадцати лет не могу ни увидеться с бабушкой Коми и с мамой, ни поговорить с ними. Вдруг захотелось закричать во весь голос. Из-за такой ерунды, как смерть! Прислонившись к холодильнику, я вглядывалась в угол комнаты. Там ничего не было: ни движения, ни звука. Я подумала об Айдзаве. Интересно, чем он сейчас занят? Может быть, ожидает ночных вызовов в клинике? Как-то он рассказывал, что врачи, выезжая по ночному вызову, чаще всего находят пациентов уже мертвыми. «Из-за какой-то ерунды, из-за смерти с человеком больше нельзя даже поговорить, он берет и исчезает… вам не кажется, что это неправильно?» — хотелось спросить у Айдзавы. Хотелось рассказать ему, что я не знаю, как относилась ко мне Сэнгава, но мне она была очень дорога, а теперь она умерла. Хм… дорога? Действительно ли я настолько ценила Сэнгаву? Я почувствовала, как внутри заворочался страх. Ценила ли я ее на самом деле? Если совсем честно? Что это вообще значит — ценить человека? Я не понимала. Не понимала. Что, что это значит, хотела я спросить у Айдзавы. Вот бы Айдзава оказался сейчас рядом. От этой мысли на глаза наворачивались слезы. Но это были пустые терзания. Эмоциональный тупик. Я сама сказала ему, что больше не собираюсь с ним встречаться, и с тех пор он не предпринимал никаких попыток со мной связаться. К тому же в середине июля я заметила его возле станции, и он был там с Юрико Дзэн. Я увидела их в окне «Старбакса» и поспешно ушла. Айдзава говорил, что хочет со мной видеться, что ему тяжело без наших встреч, но наверняка это было временное помутнение разума, что-то мимолетное, а потом он понял, что должен и хочет быть именно с Юрико Дзэн. Айдзава, вероятно, жив — но если я больше никогда не смогу с ним встретиться, никогда не смогу его увидеть, то что в таком случае означает для меня это «жив»? И тут я вдруг подумала: может, на самом деле я смогла бы заняться сексом с Айдзавой? Сердце забилось чаще, щеки запылали. Неужели я до сих пор к этому неспособна? Что, если такой проблемы больше нет? Стоя на кухне в кромешной темноте, я стянула шорты до середины бедер и сунула руку в трусы. Провела ею по промежности. Там было мягко, была щель, и, если приложить усилие, пальцы, кажется, могли бы проникнуть глубже. Складка и бугорок. Только и всего. Сколько я ни пыталась нажимать на них и поглаживать пальцами, ничего не происходило. В районе промежности ощущалось влажное тепло, но объяснялось оно, скорее всего, жарой и духотой. Не меняя позы, я задумалась о сексе. Что значит быть неспособной или, наоборот, способной к нему? На физическом уровне вроде бы никаких препятствий нет: я взрослая женщина и с половыми органами у меня все в порядке. Значит, я могу им заниматься? Нет, подумала я. Мои половые органы, в существовании которых я только что убедилась, не предназначены для таких вещей. Они не для секса. Эта мысль отчетливо сложилась в мозгу. Гениталии были у меня и в детстве, пусть другого размера и немного другой формы. Тогда я ими не пользовалась, и это было нормально. Что же странного в том, что я не делаю этого сейчас? Что тут такого уж неестественного? Да и вообще, как одно соотносится с другим? Почему нежные чувства к человеку обязательно должны быть связаны с определенными частями тела? Я всего лишь хочу встретиться с Айдзавой и поговорить о важном, хочу быть с ним рядом, хочу общаться. Но что-то мне подсказывает, что раз у меня есть такие желания, то придется задуматься и о сексе. Почему мои мысли крутятся вокруг него, хотя Айдзава ни на что подобное даже не намекал? И почему эти мысли пришли ко мне в ночь после известия о смерти Сэнгавы? Это же хорошо, говорит мне Юрико Дзэн. Сэнгаве больше не больно. А вам… Вам хотя бы удалось избежать непоправимой ошибки. Вы сохранили в себе нечто от ребенка, и это замечательно, разве нет? Детское тело. Ту часть вас, которая остается мягкой, неопределенной, у которой еще нет никакого предназначения. Она просто есть, такая же мягкая, как раньше. Юрико Дзэн. Маленькая Юрико Дзэн. На еще совсем маленьком носике и щечках чуть брезжит галактика. Крепко зажмурившись, я замотала головой в темноте. i_003.jpg — Привет, Нацу! Давно не созванивались! Голос Мидорико, которого я и правда уже давно не слышала, был таким жизнерадостным, что я невольно улыбнулась. — Ох, тут такая жарища… Ты меня слушаешь? Нацу! — Прости! Конечно, слушаю, — извинилась я. — В Осаке вроде вообще кошмар, да? — Да, жесть! Дышать страшно. Кажется, что воздух высосет из тебя всю влагу, — весело сообщила Мидорико. — Мы тут уже все как вяленые рыбки! — Отличное сравнение… У нас в Токио то же самое. Чем сейчас занимаешься? Все время на подработке? — Ага. Но нашему заведению скоро крышка. — Это почему? — Там хорьки завелись, — простонала Мидорико. — Хорьки!.. — В твоем ресторане? — удивилась я. — В ресторан пробрались хорьки? — Не просто пробрались, они его захватили. Это дурдом! Полный дурдом! Наш ресторан находится на первом этаже развалюхи, которой больше тридцати лет. Поначалу все держалось, но с конца весны посыпалось на глазах. Пришлось делать серьезный ремонт — менять электрику, водопровод и так далее. Ну вот, ремонт начался. Во всем здании. — М-да… — А над нами, на втором этаже, находится одно странное заведение. Они там занимаются мануальной терапией, гаданием и консалтингом. Плюс тренингами по личностному росту. Такой оккультно-коучинговый салон. По идее, они должны были знать о ремонте. Всюду ведь налепили объявления: такого-то и такого-то числа будет производиться то-то, то-то и то-то, надеемся на ваше понимание. Ну вот, ремонт начался, шум, грохот, все как положено, ремонт есть ремонт. И тут влетает хозяйка салона и орет: «Это что такое?!! Что происходит?!!» Мы ей объяснили, что это ремонт, вас о нем предупреждали. Она поворчала и ушла. Но на следующий день — все по новой. Мы сначала думали, она над нами издевается, но нет. Помнишь фильм, где герой все забывал через несколько минут, поэтому постоянно все записывал на бумажке, на стенах… «Помни», точно. Не смотрела, Нацу? Я призналась, что нет. — В общем, то же самое, только у этой тетеньки памяти хватало ровно на сутки. Свихнуться можно! — А хорьки-то откуда взялись? — Сейчас дойду до них. Так вот, однажды из потолка вдруг выпадает доска, и из дырки валится хорек! — Прямо в ресторан? — Ага, причем при посетителях! Скандал! Ресторан не какой-то там изысканный, обычный с западной кухней, но если вдруг — бдыщ! — с потолка падает хорек, тут трудно не среагировать, правда? — Да уж, — кивнула я. — Вот и я так считаю. Ну, так-то канал недалеко, и здание грязное. Наверное, ремонт спугнул выводок хорьков, и они стали метаться в поисках безопасного места. По вечерам я иногда мельком видела их на улице. В общем, если подумать, все объяснимо, вот только такие случаи стали происходить снова и снова. Дырку в потолке мы заделали, но хорьки стали шнырять по полу, вываливаться из других мест и так далее… — Ну, они тоже каждый раз жизнью рискуют. Упадут случайно в кастрюлю на кухне — и все, получится из них суп. — Знаешь, они всегда падают очень удачно, четко в зал ресторана, — сообщила Мидорико. — И вот наш главный менеджер стал говорить, что это все же подозрительно. Да, здание старое, рядом грязный канал, но уж как-то все слишком странно. Короче, он решил, что хорьков нам подкидывают из оккультного салона наверху. Пошел с ними ругаться. Там, конечно, все отрицают — ну правда, как вообще можно подкинуть хорька? Их попробуй еще поймай… да и вообще, ради чего? — Непонятно… — Вот именно. Но у нашего главного, видимо, тоже немного крыша поехала, и он стал настаивать, что это точно проделки наших эзотериков. Оставил нас всех после работы, типа на собрание, и стал нам втюхивать свою конспирологию. Дескать, салон связан с некой сектой, что хозяйка якобы ничего не помнит, это спектакль… И вообще тут запросто могут прослушивать, говорил он и переходил на язык жестов. В общем, совсем ку-ку. Так между нашими этажами завязалась война. А хорьки продолжали откуда-то сваливаться. Посетителей резко поубавилось. Я хотела как-нибудь смягчить ситуацию и сказала менеджеру: «Может, уже возьмем и поменяем название ресторана на “Дом хорьков”?» А он мне: «Почему это мы должны менять название? Пусть сначала эти уроды сверху поменяют». Ход мыслей, конечно, потрясающий… Плюс он еще решил, что в следующий раз, как только к нам упадет хорек, мы должны его поймать и закинуть обратно на второй этаж, и так со всеми хорьками до единого, поэтому надо тренироваться их ловить… Представляешь? Какой-то круговорот хорьков в природе… — И не говори! — засмеялась я. — А если серьезно, то вам, конечно, жутко не повезло. Хорьки хоть и лапочки, но в ресторане они ни к чему. — Ага… — Мидорико вздохнула. — Кстати, Нацу! — Да? — Мой день рождения уже совсем скоро. — Моя племянница кашлянула. — Ты же приедешь, как обещала? — Да, по крайней мере, собираюсь, но… — сказала я. — Но вы с мамой так и не помирились. — Да мы не то чтобы прямо поссорились… Маки про это говорит? Она там в порядке? — спросила я. — Ну, так-то в порядке. Но она говорит, что вы уже сто лет не общаетесь. Что она не знает, как теперь начать разговор. Очень переживает. — Понятно. — Мама рассказала, из-за чего вы поругались. Все повторяла, что тогда она просто очень сильно удивилась. — Удивилась, значит… — А помнишь, — сказала Мидорико, — помнишь, как давным-давно, когда я была еще маленькой, мы с мамой поехали к тебе в гости? Вдвоем. Было лето, такая же жарища, как сейчас. — Да, я помню. Маки еще вечером долго не возвращалась. — Тогда мама решила увеличить грудь и всех нас на уши поставила. А теперь вы с ней поцапались. Вот же неугомонные сестры! — комично вздохнула Мидорико. — Миритесь уже, устала я от вас. — Ты абсолютно права, — виновато сказала я. — Ну, в любом случае осталась всего неделя. Просто садись на синкансэн и приезжай, ладно? Мы так редко собираемся всей семьей, и вообще, ты обещала. Я тебя жду. — Угу. — Ты какого числа к нам собираешься? Как и планировали, приедешь тридцать первого и переночуешь у нас? — Угу. — Тогда позвони, как доберешься до Осаки и будет ясно, когда тебя ждать. Я тебя встречу на Сёбаси! А потом поужинаем где-нибудь все втроем. Я пошла на кухню, набрала стакан воды из-под крана и тотчас выпила. Потом вернулась в комнату и, распахнув занавески, уставилась в окно. На деревьях у соседнего дома трепетала листва, а за ними виднелось по-летнему голубое небо. В небе висело большое, пышное кучевое облако. Если бы существовал какой-нибудь каталог с идеальными образцами кучевых облаков, оно по праву могло бы попасть на первую страницу. Какое-то время мой взгляд блуждал по его округлым очертаниям. Оно соединяло в себе разные оттенки белого, серого и синеватого, но в целом казалось белоснежным. Со смерти Сэнгавы прошло около трех недель. Позвонила Юса и рассказала, что на похоронах из издательства было всего три человека — кто-то из руководства, непосредственный начальник Сэнгавы и та коллега-редактор, ее подруга. Из писателей не пригласили никого. — По словам коллеги, — сказала Юса, — Сэнгава не выглядела сильно исхудавшей. Даже в гробу оставалась красивая. — Ясно. — Из-за того, что похороны были чисто семейными, многие из ее подопечных и просто знакомых теперь не могут разобраться со своими эмоциями… Да мне и самой все еще не верится, что ее больше нет. Поэтому ходят разговоры о том, чтобы организовать поминки. Где-нибудь в начале осени — может, в сентябре. — Угу. — Говорят, похороны и поминки нужны не мертвым, а живым.