— Вот бы посмотреть на пингвинов зимой! Мне кажется, в это время они активнее. Я тоже мало бывала в океанариумах, всего несколько раз… Да и сейчас, наверное, не считается, мы же только в холле сидим. Попивая холодный кофе, мы молча смотрели на идущих по фойе посетителей и бегающих детей. Айдзава то ли задумался, то ли во что-то вглядывался. Наконец он заговорил: — Что касается Дзэн… Я взглянула на него. — Да, что касается Дзэн… хотя для вас это, может быть, не имеет никакого значения. — Айдзава сдержанно кивнул и продолжил, смотря мне прямо в глаза: — Мы с ней расстались. — Он опустил взгляд на стаканчик с кофе, который держал обеими руками, и еще раз кивнул. — Это произошло после того разговора с вами по телефону. То есть, получается, месяца два назад. Я встретился с ней и все ей выложил. Все, что чувствовал, все, о чем думал все эти месяцы. Что когда мы перестали видеться, я почувствовал облегчение. В общем, был максимально честен. И еще признался в том, что появился человек, которого мне хочется видеть рядом больше, чем ее. — А она… — Я осеклась. — Она сказала, чтобы я поступал так, как считаю нужным. Это, конечно, на нее похоже… Даже ни о чем не спросила: кто этот человек, что я собираюсь делать дальше и так далее. — А потом?.. — А потом, собственно, все, — коротко выдохнув, сказал Айдзава. — На этом все закончилось. Я молчал, и она сказала, что не стоит так переживать. Что она знала, рано или поздно мы разойдемся, и лучше сейчас, чем потом. Мы оба молчали. Ладони у меня были мокрые от капель конденсата, выступивших на стаканчике. Пот холодил кожу, по спине побежали мурашки. Айдзава сидел, чуть наклонившись вперед, опираясь локтями о колени, и не сводил глаз с крышки своего стаканчика. Часы на стене, раскрашенные фигурками всякой морской живности, показывали пять часов вечера. Из динамиков послышалось невнятное объявление, мимо с громким смехом прошли несколько девочек, размахивая пакетами с сувенирами. Не сговариваясь, мы одновременно поднялись на ноги и медленно направились к выходу. Издали сквозь толстую пелену знойного воздуха донесся пароходный гудок. К теплому морскому бризу начал примешиваться едва заметный аромат летних сумерек. Тени от предметов побледнели, а солнце из белого стало желтым. Близился закат. Мы с Айдзавой молча шагали куда глаза глядят. Вскоре прямо перед нами возникло колесо обозрения. Мне казалось, что оно должно было быть немного дальше. Я остановилась и, подняв голову, посмотрела на него. Белые и зеленые кабинки неторопливо поднимались вверх по подернутому сумерками небосклону. Айдзава стоял рядом и тоже глядел на кабинки. — Интересно, а сверху… — прошептала я, — как все это выглядит сверху? — Ваш родной город и море, — тихо проговорил Айдзава, — и еще, наверное, небо. Народа у входа на аттракцион стояло немного. Я посмотрела на Айдзаву. Он одними глазами спросил, не хочу ли я прокатиться. Отсюда колесо выглядело огромным: оно не умещалось в поле зрения, а самые верхние кабинки казались лишь маленькими точками на фоне неба. Засмотревшись на них, я почувствовала, будто приподнимаюсь над землей, и вцепилась в лямки рюкзака. Айдзава снова посмотрел мне в глаза, ожидая моего решения. Я неуверенно кивнула. Он сходил за билетами и протянул один мне. Мы встали в самый конец очереди на вход и стали ждать. Следуя указаниям двух операторов, которые стояли слева и справа, пары и компании из нескольких человек одна за другой усаживались в кабинки. Подошла наша очередь. Сначала, пригнувшись, в кабинку вошел Айдзава, а потом и я, помедлив, взялась за металлический поручень и забралась внутрь. Кабинка совсем не качалась и скользила вверх так плавно, что иногда становилось непонятно, движется она или нет. Мы с Айдзавой сидели друг напротив друга и смотрели в пластиковое окно. Присмотревшись, я разглядела на нем множество тонких белых царапин, из-за которых пейзаж казался окутанным легкой дымкой. Кабинка бесшумно плыла вверх, прокладывая себе путь сквозь летние сумерки. Крыша океанариума постепенно уходила вниз. Деревья в соседнем парке и окрестные здания становились все меньше и меньше. Показалось море. Оно было темное, свинцово-серое, расчерченное ровными линиями волн. Несколько кораблей медленно ползли вперед, оставляя за собой маленькие белые следы. Айдзава с легкой улыбкой смотрел вдаль. — В детстве, — сказала я, — я не понимала, почему люди считают это морем. — В каком смысле? — Ну, я знала, что вот это место рядом с моим домом называется «море». В принципе похоже: соленый воздух, волны. Но настоящее море я представляла себе совсем иначе. — Настоящее море? — Да, — подтвердила я. — Я часто видела море на фотографиях, читала о нем. И мне стало казаться, что оно должно быть синим-синим и очень красивым, в воде должны переливаться солнечные лучи, а рядом — песчаный пляж, желательно белый, и на него набегают ласковые волны… Можно походить по воде, можно потрогать ее, если захочется. Прикоснуться к волнам. Вот как для меня выглядело настоящее море. Айдзава кивнул. — Но море рядом с моим домом было совершенно другим. Оно вовсе не синее, и дотронуться до него нельзя. Оно темное, почти черное, глубокое, и если туда упадешь, то никогда уже не вернешься назад. В детстве я все время думала о том, почему эти два моря такие разные, а называются одинаково. — А сейчас поняли? — Если честно, — засмеялась я, — не уверена. Кабинка продолжала двигаться вверх. По мере того как мы поднимались, море меняло цвет и очертания. От неба его отделяла мерцающая линия горизонта. Я увидела, как высоко в затуманенном небе летит куда-то черная птица. Из труб завода вдалеке поднимался белый дым. — Сверху столько всего видно, — произнес Айдзава. — В детстве я часто катался на колесе обозрения с отцом. — С отцом? — Да. Маме такое не очень нравилось, поэтому мы с отцом всегда ходили в парки развлечений вдвоем. Отца тоже вряд ли можно было назвать любителем аттракционов, но меня на них он водил. Я катался один, а он ждал меня возле входа. Сверху фигурка отца казалась совсем маленькой, даже становилось страшно. Потом он махал мне рукой, и я смущался, но в то же время радовался, — усмехнулся Айдзава. — Но был один аттракцион, перед которым отец не мог устоять. Колесо обозрения. В конце дня, перед тем как возвращаться домой, мы обязательно катались на нем вдвоем. Так что я побывал на колесах обозрения в самых разных парках и увидел с них столько разных пейзажей… Айдзава потер средним пальцем уголок глаза. — Нацумэ, вы когда-нибудь слышали о «Вояджерах»? — «Вояджеры»? — переспросила я. — Это как-то связано с проектами НАСА? — Именно, — кивнул Айдзава. — «Вояджеры» — это аппараты для исследования космоса. Их запустили в космос примерно лет сорок назад, летом. «Вояджеров» было два. Сначала вылетел второй, а потом, через некоторое время, первый. Они почти что наши с вами ровесники. Каждый аппарат размером примерно с корову. Насколько я знаю, сейчас они летают где-то в двадцати миллиардах километров от Земли. — Двадцать миллиардов километров… — прошептала я. — Да, так сразу и не представишь. Недавно я прочел в одной статье, что двадцать миллиардов километров — это примерно семь тысяч шестьсот лет на синкансэне, если считать, что он едет со скоростью триста километров в час. Еще там было написано, что если с такого расстояния кому-нибудь позвонить и сказать «алло», то ответ услышишь только спустя полтора дня. — Ничего себе! — Да. Отец очень любил эти «Вояджеры». Каждый раз, когда мы катались на колесе обозрения, он обязательно заводил о них разговор. Я кивнула. — «Вояджеры» снимают все, что попадается им на пути, и присылают на Землю. Фото разных спутников, колец Сатурна… Если из самого известного — наверное, все видели снимок огромного золотистого вихря на Юпитере. «Вояджерам» даже удалось сфотографировать Нептун — самую отдаленную от Солнца планету Солнечной системы. И вот тридцать пять лет спустя они вышли за ее пределы. По-моему, это потрясающе. Сейчас они находятся дальше от Земли, чем какие-либо иные предметы, созданные руками человека. «Вояджеры» уже давно завершили свое изначальное задание — так сказать, выполнили свою миссию. Но они и сейчас продолжают летать где-то там, в космосе, поддерживая связь с Землей. — Сорок лет спустя… — Да. В темном-темном космосе, где ничего нет, они летят в направлении созвездия Стрельца. Нам трудно вообразить себе расстояние между звездами, но, например, в следующий раз «Вояджер» пролетит мимо очередного объекта только через сорок тысяч лет. К тому же… я сейчас сказал «пролетит мимо», но при этом между ними все еще будет расстояние приблизительно в два световых года. — Через сорок тысяч лет. — Звучит невероятно, правда? — улыбнулся Айдзава. — Когда мы катались на колесе обозрения и я капризничал, что не хочу домой, или когда я хныкал, что поссорился с друзьями или меня отругала мама, отец говорил мне: «Когда тебе грустно, всегда вспоминай о “Вояджерах”. Они вечно летят одни-одинешеньки в огромном темном пространстве, где нет ни лучика света, где нет вообще ничего. И это не сказка и не метафора. Это происходит над нашими головами». Я кивнула. — Конечно, следовать этому совету непросто, — усмехнулся Айдзава. — Но мысль понятна. В нашей жизни много тяжелого, но для космоса человеческий век — это мгновение, да и вся история человечества, что уж говорить. И если посмотреть на наши горести и радости с этой точки зрения, то на душе становится легче. Дело не в том, что все мы когда-нибудь умрем, а в том, что однажды обязательно придет время, когда даже Солнце погаснет, человечество вымрет, Земля бесследно исчезнет, — но «Вояджеры», может быть, даже после этого продолжат полет где-то в бескрайнем космосе. Я снова кивнула. — Знаете про золотые пластинки? — Золотые пластинки? — переспросила я. — Они находятся на борту «Вояджеров». На них записаны разные земные звуки: шум волн и ветра, раскаты грома, пение птиц. А еще приветствия на более чем пятидесяти языках. Музыка разных стран. И информация о том, как люди рождаются и растут, об их организме. Какие цвета они различают, что едят, чем дорожат, как устроен их быт. Данные о пустынях, морях, горах, музыкальных инструментах. Вся человеческая цивилизация и наука, все сведения о нашей жизни закодированы на одной пластинке. К ней прилагается игла, с помощью которой можно воспроизвести запись. Я представила себе музыкальную пластинку золотого цвета. — Может быть, в далеком будущем на краю Вселенной кто-то найдет «Вояджер». И, может быть, расшифрует запись на пластинке. Наверное, к тому времени уже все исчезнет и от Земли и человечества не останется ни следа, но свидетельства нашего существования, воспоминания могут прожить гораздо дольше нас. Когда я слушал такие рассуждения отца, мне становилось странно от мысли, что сейчас я существую в каком-то месте, но однажды исчезну, и точно так же исчезнет и мое место. Было ощущение, будто я одновременно и жив, и существую только в чьих-то воспоминаниях. — Айдзава улыбнулся: — «Знаешь, Дзюн, люди такие странные. Понимают, что все когда-нибудь исчезнет, но все равно смеются, плачут, создают разные вещи или ломают их. Грустно, но это тоже часть нашей жизни, Дзюн. И это так же прекрасно, как и сама жизнь». Так говорил отец. И добавлял: «Поэтому хватит кукситься, выше нос». Я слушал и по-детски искренне соглашался. Я кивнула. — И я шел домой с отцом и представлял себе «Вояджер», который еще десятки тысяч лет будет лететь во тьме открытого космоса, где вокруг него нет вообще ничего, а внутри хранится память о нас. — Айдзава коротко усмехнулся и снова перевел взгляд за окно. Я даже не заметила, что наша кабинка уже миновала верхнюю точку колеса и стала медленно опускаться, будто замыкая невидимый круг на полотне летнего вечера. Мы смотрели на порт и на небо, по которому протянулись полосы разных оттенков синего. — Когда я думаю о вас, во мне оживает былое, — сказал Айдзава. — Снова и снова. Я промолчала. — После знакомства с вами я понял одну важную вещь. До сих пор я стремился найти своего настоящего отца. Мне казалось, я обязан с ним встретиться, разобраться со второй своей половиной. — Понимаю… — Я думал, все мои проблемы из-за того, что я этого не могу. — Ясно… — Конечно, это тоже есть, но оно не главное. — Угу… — На самом деле меня все это время мучило другое: что я не смог сказать отцу, человеку, который меня вырастил, что мой настоящий отец — это он. Я посмотрела на Айдзаву. — Лучше бы я узнал правду еще при его жизни. И успел сказать ему, что, даже узнав ее, я все равно считаю своим отцом его. Айдзава отвернулся от меня и снова стал разглядывать пейзаж за окном. Ветер развеял легкую дымку облаков, и теперь по небу, словно тушь по влажной ткани, расплывался мягкий розоватый свет. Свет этот дотягивался и до нашей кабинки, окружая волосы Айдзавы чуть подрагивающим ореолом. Я села рядом с ним и осторожно положила руку ему на плечо. Какая большая спина, какие широкие плечи! Но у меня возникло чувство, будто ладонь моя легла на плечо того маленького мальчика. Кабинка с тихим дребезжанием приближалась к земле. Повернувшись к одному и тому же окну, мы с Айдзавой рассматривали море и город, неслышно мерцающие огоньками в такт нашему дыханию. Мы вышли, легонько подталкиваемые в спину закатным огнем. Я глубоко вдохнула густой воздух летних сумерек. Кожу поглаживал солоноватый ветер. В темноте начинающейся ночи мы направились к станции. Когда мы перешли большую улицу, справа показались огни лапшичной. К станции стекался поток туристов, которые возвращались домой, и мы двигались вслед за ними. Перед нами выросла лестница, ведущая на станцию, и Айдзава нарушил молчание. Он говорил тихо, но я отчетливо расслышала каждое слово. «Нацумэ, если вы все еще думаете о том, чтобы родить ребенка, может быть, вы согласитесь родить его от меня?» Не останавливаясь, мы зашагали дальше, медленно стали подниматься по лестнице. Айдзава еще раз так же тихо проговорил: «Если вы все еще хотите ребенка, если вы хотите с ним встретиться, то мы с вами могли бы…» Под грохот своего сердца, от которого, казалось, сотрясалось все мое тело, я преодолевала одну ступеньку за другой. Пройдя через турникеты, мы с Айдзавой сели в прибывший поезд и молча уткнулись взглядами в окно, за которым проносился закат.