– Мой брат Элиас служит у него сержантом; сеньор де Ранкон слышал, что я умею выхаживать больных, и подумал, что я смогу вам помочь. – У тебя нет мужа? Мне показалось, что ты монахиня. Марчиза опустила глаза. – Я вдова, госпожа, и вдовой и останусь. Мой муж умер несколько лет назад. У нас не было детей, и я вернулась домой, чтобы заботиться о родителях, пока они тоже не умерли. Алиенора слушала рассказ с сочувствием, но без жалости, потому что по сжатым губам Марчизы поняла, что жалости эта женщина не примет. Снова накатила усталость, захотелось спать, но в голове у нее зародилась идея. К рассвету Алиеноре стало намного лучше. Она выпила еще успокоительного отвара и съела немного хлеба с медом. – Я у вас в долгу за Марчизу, спасибо, что прислали ее, – сказала она Жоффруа, когда он навестил ее во время подготовки армии к выступлению. – Она говорит по-гречески и по-арабски. – Его голос звучал восторженно, как у нетерпеливого ухажера, преподносящего возлюбленной подарок. – Вы выглядите намного лучше. – Я скоро поправлюсь, – согласилась она. – Спасибо. – Рад быть полезным, мадам. От Людовика не было вестей, он не беспокоился о ее самочувствии, хотя должен был знать, как ей было плохо, а вот Жоффруа сразу же бросился на помощь. Алиенора повернулась к Марчизе, которая молчала на протяжении всего разговора. – Я у вас в долгу, – сказала она. – И хочу взять вас к себе в придворные. – Буду рада служить вам, госпожа, – ответила Марчиза, грациозно наклонив голову, чем напомнила Алиеноре хитрую маленькую кошку. – Но сначала я должна исполнить свой долг перед родителями и помолиться у Гроба Господня. – Поскольку я тоже буду молиться там, все решено, – ответила Алиенора. – Ступай и принеси свои вещи в мою палатку. Марчиза сделала реверанс и ушла. Жоффруа взял Алиенору за руки и коснулся губами ее пальцев. Они обменялись бесстрастным взглядом, затем он поклонился и вышел вслед за Марчизой. Еще три ночи, пока она выздоравливала, Алиеноре снился тот самый сон, в котором она летала в теле орла. Просыпаться и обнаруживать себя в темноте палатки, а не парящей над миром, всегда бывало неприятно, но каждый раз, когда ей снился этот сон, она просыпалась сильнее и увереннее. Людовик так и не навестил ее, чтобы узнать, как она себя чувствует, хотя и передавал сообщения через Жоффруа, который посещал ежедневные советы короля. – Король рад, что вы поправляетесь, и рад, что его ежедневные молитвы о вашем благополучии увенчались успехом, – сказал Жоффруа с отточенной бесстрастностью придворного. Алиенора подняла брови. – Как милостиво с его стороны. Что еще? Он бросил на нее вопросительный взгляд. – О вас? Она покачала головой. – Вряд ли я хочу услышать что-нибудь на этот счет из его уст. Я имею в виду, какие новости из Константинополя? Уголки рта Жоффруа опустились. – Король до сих пор ничего не получил от сеньоров, которых отправил возвестить о нашем прибытии. Посланники императора говорят, что все хорошо и наши люди готовятся нас встречать, но новостей от них так и нет. Возможно, они все мертвы. – Мы должны все тщательно обдумать. – Алиенора зашагала по палатке. – Если мы хотим успешно справиться с греками, нужно быть такими же хитрыми, как они, и знать их уловки. Мы должны научиться у них всему, чему можем. Жоффруа провел руками по лицу. – Мне снятся Жансе и Тайбур. Скоро соберут урожай, и в лесах будет полно грибов. Мой сын растет, а Бургундия подарит мне внука. – Ты еще не настолько стар, чтобы нянчить внуков! – усмехнулась она. Морщинки в уголках его глаз стали глубже. – Иногда мне кажется, что я древний старик, – ответил он. Она положила руку на его рукав, и он ненадолго сжал ее своей, после чего отпустил и пошел к створкам палатки. Снаружи спешивался один из старших оруженосцев Людовика. Он поклонился Жоффруа, встал на колени перед Алиенорой и сказал: – Король просит передать, что вернулся Эверар де Бретёй. Алиенора и Жоффруа переглянулись. Де Бретёй был одним из баронов, которых Людовик отправил в Константинополь. Значит, он вернулся с новостями. Жоффруа позвал свою лошадь. – Я тоже поеду, – сказала Алиенора. Он посмотрел на нее с сомнением. – Вы достаточно выздоровели? Если хотите, я могу доложить вам позже. Глаза Алиеноры вспыхнули. – Я поеду сама и безотлагательно выслушаю все, что обсуждается на совете. – Она накинула плащ, который подала ей Марчиза, и решительно защелкнула застежку. – Не пытайтесь меня отговорить. – Мадам, я бы не посмел. – Он придержал коня, чтобы помочь ей сесть в седло, и вырвал из земли перед ее шатром знамя с орлом, чтобы нести его в качестве герольда. – Это всегда большая честь. Она поджала губы, кипя от гнева. Она была равной им всем, но все равно приходилось бороться за то, чтобы ее признавали и отдавали ей должное, иногда даже с Жоффруа, который был одним из лучших. Армия растянулась на целую милю: скопление потрепанных палаток, хлипких укрытий, конных пикетов и костров для приготовления пищи. В лагере паломников женщины помешивали в котелках зерно и овощи или жевали скудные порции лепешек и козьего сыра. Одна кормила грудью новорожденного младенца, зачатого, когда у его родителей еще была крыша над головой. Если он переживет путешествие, что было маловероятно, то навсегда останется благословенным ребенком, рожденным на дороге к Гробу Господню. Некоторые женщины были беременны, зачав в дороге. Многие паломники дали обет безбрачия, но поддались искушению, а другие предпочли остаться без обета и посеять свое семя перед лицом смерти. Алиенора была рада, что Людовик дал обет безбрачия, потому что не могла вынести мысли о том, чтобы лечь с ним в постель. Въехав в лагерь Людовика, она увидела ошарашенные взгляды его рыцарей и почувствовала проблеск удовлетворения. Сокол из ее сна парил над ней, и она чувствовала себя сильной и властной. Людовик метался по палатке, сцепив руки за спиной, стиснув зубы от раздражения. Его командиры и советники собрались тесным кружком, с мрачными лицами. Перед ними стоял недавно вернувшийся барон Эверар де Бретёй с кубком в руке. На его левом виске красовалась свежая царапина, а под скулами темнели впалые щеки. Капеллан Людовика Одон Дейльский сидел за пюпитром и яростно писал между строк, начертанных на листе пергамента. При появлении Жоффруа Людовик поднял глаза. – Ты не торопился, – проворчал он. Его взгляд упал на Алиенору, и он резко вдохнул, раздувая ноздри. – Я пришла узнать новости, сир, поскольку они, несомненно, касаются всех нас, – сказала Алиенора, упреждая его, – это избавит вас от необходимости посещать меня и рассказывать мне лично. – Она села на низкий стул перед ширмой, скрывавшей кровать Людовика, давая понять, что она здесь надолго. – Что происходит? Ответил ей брат Людовика, Роберт де Дрё: – Мы должны были встретиться с немцами завтра, но они уже переправились через рукав Святого Георгия. – Это не входило в планы; мы должны были присоединиться к ним, – сказал Людовик. – Комнин не позволил немцам войти в город, – объяснил де Бретёй. – Их поместили в его летнем дворце за стенами, а еду им приносили и продавали. Комнин отказался посещать немецкий лагерь, а император Конрад не хочет входить в Константинополь без своей армии. Каждый из них боится предательства со стороны другого. Одон Дейльский забормотал над своим аналоем о том, мол, чего еще ожидать от немцев и греков. Де Бретёй отпил вина. – Немцам было приказано переправиться через рукав, и нам тоже. Когда мы отказались, нам перестали поставлять продовольствие и натравили на нас племена неверных, а греки стояли в стороне и ничего не предпринимали. В какой-то момент я подумал, что мы все погибнем. – Он потрогал царапину на виске. – Когда мы послали депутацию к императору, он заявил, что ничего не знал об этом, и сказал, что все исправит, но солгал. Он, должно быть, и отдал тот приказ о лишении нас продовольствия и ничего не сделал, чтобы предотвратить набеги неверных. Он дал понять, что мы для него не лучше саранчи, но он хочет, чтобы мы сражались и умирали, а его войска смотрели на это, ковыряя в носу. – Губы де Бретёя искривились. – Нас используют, сир, причем люди, которые сами не лучше неверных. Император заключил двенадцатилетнее перемирие с племенами, которые напали на нас. Какой христианский правитель так поступает? – Хотим мы того или нет, нужно, чтобы греки обеспечили нам безопасный переход на другую сторону и дали припасы и оружие, – произнесла Алиенора. – Нужно продолжать разговор на языке дипломатии. Людовик бросил на нее холодный взгляд. – Вы имеете в виду язык обмана и предательства, мадам? – Я имею в виду то, что они считают цивилизованным общением. Они обращаются с нами так, а не иначе, потому что видят в нас варваров, не обладающих ни тонкостью, ни изяществом. Я не говорю, что это правда, я говорю, что именно так они нас воспринимают, и если мы хотим продвинуться к их воротам, то сделать это нужно, не обнажая мечи. Людовик поднялся. – Я – меч Божий, – сказал он. – Я не сверну с пути. Одон Дейльский кивнул и записал слова Людовика. – Никто от вас этого и не требует, – сказала Алиенора, теряя терпение. – Вода размывает камень, каким бы прочным он ни был. И она проникает в самые маленькие щели. Сейчас мы должны быть как вода. – Можно подумать, вы все знаете лучше всех? – с презрением спросил Людовик. – Да, – ответил она. – Знаю. – Она встала и пошла к выходу из палатки. Уже совсем стемнело, и костры мерцали, как гигантские светлячки, попавшие в паутину. Она посмотрела на Людовика через плечо. – Нам нужно отдохнуть и собрать припасы. Ты мог бы отказаться от всего этого, потому что не доверяешь императору греков, но, если речь идет о примирении, подумай, что можно получить такого, чего не дали Конраду Германскому. – И что же это будет? Почему я должен жать руку человека, который заключает перемирие с неверными и натравливает их на моих людей? – спросил Людовик, скривив верхнюю губу. – Ты идешь по этой дороге не только как воин, но и как паломник, – сказала Алиенора. – Подумай обо всех церквях и святынях Константинополя, которых не видел Конрад. Подумай о драгоценных реликвиях: терновом венце, пронзившем чело нашего Господа; гвозде распятия, испачканном Его драгоценной кровью. О камне, который был отвален от Его гробницы. Если ты желаешь увидеть реликвии и прикоснуться к ним, следует обратиться к их хранителю, какого бы мнения ты о нем ни был. – Она взмахнула рукой, и от ее рукава повеяло ароматом благовоний. – Конечно, если тебе нет дела до таких вещей и до такого преимущества, то иди своей дорогой с мечом в руке. На щеке Людовика дрогнул мускул, но он промолчал. – Королева рассуждает правильно, – сказал Роберт де Дрё. – У нас будет больший престиж, чем у немцев. Вы можете поговорить с императором об обращении с нашими людьми и устроить из этого дипломатический триумф, который добавит славы Франции.